Восемь сказок про Михаила Барышникова

– Спасибо тебе за дружбу, за поддержку спасибо!

 Тоби скорчил мордочку, нахмурил лоб до морщин и смотрел на друга яркими доверчивыми глазами.

– И тебе, Миша, спасибо за то же самое!

– Ты знаешь, Тоби, что я думал и чего желал, когда мы сегодня вошли в кабинет директора и я дотронулся до нашей фарфоровой вазы?

Тоби пришлось ждать, пока Миша ответит на заданный больше себе, чем Тоби, вопрос.

– Я хотел, чтобы мой танец был таким же чистым, неповторимым и оригинальным. Я это понял уже тогда, когда в центре школьной сцены стояла освещённая ваза и Любочка играла грустную мелодию.

Тоби отошёл на пару шагов от Миши. Как будто они только что познакомились – так Тоби смотрел на 16-летнего юношу. Потом он опять подошёл к нему и двумя лапами обнял друга.

– Ты – Михаил Барышников! Ты мой гениальный, красивый друг. У тебя в жизни всё будет. И много боли тоже.

Когда поезд тронулся, Михаил Барышников вскочил в открытые двери вагона и провожающие махали на прощанье.

– Мы будем ждать «Жизель»! – Тоби кричал на весь перрон.

– Мы будем ждать Альберта! – добавил кто-то.

После окончания Рижской Хореографической школы Тоби уехал работать в Ярославль. В Риге не было постоянной собачьей труппы, а в Ярославле как раз такую труппу открыли и Тоби пригласили туда. Начальство Ярославской труппы познакомилось с Тоби ещё в Риге, когда он учился в 11 классе, и предрекали ему блестящее будущее.

Михаил Барышников и Тобби Шнок регулярно переписывались, но чаще созванивались. Тоби обычно звонил Барышникову в Кировский театр. В те разы они всегда говорили по-латышски, чтобы можно было поговорить по душам и рассказать о боли. А если кто-то слышал разговор, а как тут не услышишь, если в Кировском театре телефон находился рядом с репетиционным залом,то сказанное никто не понимал.

Встречаться у них получалось редко. До отъезда Барышникова из СССР в 1974 году – они встречались только 5-6 раз. И одна из этих встреч была 17 мая 1971, когда Барышников танцевал Альберта в «Жизель».

2 сказка

Последний день в Ленинграде

5 марта 1974 года. «Да, это уже весна», – подумал Барышников, выходя с улицы Герцена на Невский проспект. Он шёл не торопясь, ведь те, кто его ждал, тоже никуда не спешили – он был уверен в этом. Какая разница, придёт он раньше или позже? Всё равно встреча состоится. Начало марта Барышников называл «Рижскими днями» в Ленинграде. Это был целый цикл мероприятий, но об этом позже.

И именно в этот день у него из ума не выходят две строчки Есенина:

«И ничто души не потревожит,

И ничто её не бросит в дрожь…»

Спокойный день и спокойный поток. Сотни, тысячи животных и людей, один из них – Михаил Барышников, смотрящий на часы:

«Десять пятьдесят», – произнёс он вслух и продолжил: «Это означает только то, что через 30 часов и 10 минут я должен быть в гостинице «The Roger Smith», в Нью-Йорке, в 1207-м номере. И что? Времени у меня достаточно».

 «Рижским дням» Барышников решил отвести 2 часа, так как обещал своему большому белому пуделю быть на обед вовремя.

С пуделем Фомой они только что простились на несколько часов.

Дойдя до площади Восстания, Барышников повернул направо – и вот гостиница «Московская», давнейший центр «Рижских дней». Поднявшись на второй этаж, Барышников прошёл по длинному коридору к ресторану.

 Он открыл дверь ресторана – и вдруг, в один миг,что-то произошло в его душе. Что за волнение, что за страх? Бремя тяжёлого расставания?Ещё минуту назад, на Невском, и мысли об этом не было. Про себя он сказал: «Миша, не думай о славе, не думай о будущем, проживи эти 30 часов, из которых только часть пройдет здесь, в Ленинграде, остальное – путь вперёд».

И теперь как будто кто-то задавал ему вопрос: «Разве в прежней жизни не было ничего хорошего? Разве все, благодаря чему ты будешь пожинать лавры славы на чужбине, не начиналось здесь – в Риге и Ленинграде?» И вообще, внезапный страх за своё будущее – почему? И отчего именно сейчас, когда об этом было уже думано-передумано годами? И зачем себя мучить сомнениями именно теперь, в ресторане обычной гостиницы? А он, Михаил Барышников, ведь не желает подвергать себя сомнениям, он должен быть уверен в себе.

Расставание? Друзья, знакомые, коллеги, пудель Фома, который ждёт его на обед?

«Да, это так, я должен с этим справиться, – сказал себе Михаил. – Человек не властен над будущим». Именно этот миг, отречения от многого, чтобы посвятить себя «Рижским дням», так его поразил.

Хотя еще не было обеденного времени, в ресторане играл ансамбль. Громко шумела веселящаяся здесь толпа грачей. Если традиция «Рижских дней» существует каких-нибудь 7 лет, то корни слетов грачей в Ленинград надо искать в далеком 1871 году, в котором 26 февраля Алексей Саврасов закончил свой шедевр «Грачи прилетели». С той поры каждый год, 26 февраля грачи прилетали в деревню Медведевка Тульской области, где их прадеды когда-то позировали художнику. Эти птицы пили вечерами в местном трактире, который изображен на картине рядом с церковью. После громко кричали всю ночь, чтобы утром уже сидеть на деревьях и летать вокруг них обессиленными. И так с 1871-го года до наших дней: 26 февраля в деревне Медведевка начиналась неделя сюрпризов, к которой местные уже привыкли: прислушивались утром – и вот: грачи прилетели! Уже который год после сумасшествия на родине известной картины вся стая грачей прилетала в Ленинград и продолжала ликовать в ресторане гостиницы «Московская», где сейчас находится Барышников.

Неподалеку от грачей одиноко за столиком сидел и пил пиво внушительного вида мрачный кот, похожий на кота Бегемота из «Мастера и Маргариты». Из близких людей Барышникова в ресторане были только двое: его бывший одноклассник по Рижскому хореографическому училищу Марцис Драугс и Рома Шперлинг.

Ну и парнишка был этот Марцис Драугс! Казалось, что он в свои двенадцать-тринадцать лет перегорит от избытка энергии, от ярких вспышек идей и деятельности. Можно было только удивляться, почему он учится именно в хореографическом училище. Ведь с таким же успехом он мог быть воспитанником футбольной, художественной, музыкальной школы или школы юного техника, так как изобретал и строил модели самолётов, играл на кларнете, рисовал портреты и шаржи своих одноклассников, пейзажи. Под крылом Рижской футбольной школы он ездил на соревнования, где был правым крайним нападающим. Само собой разумеется, что стремительное продвижение вверх и в искусстве хореографии для него не представляло никаких трудностей.

Но именно футбол поставил точку в возможно яркой карьере Марциса как танцовщика балета. Травмы, полученные во время футбольных игр, становились всё серьёзнее. И это были не просто ссадины, ведь он играл азартно, как лидер.

Немаловажную роль сыграли и эротические стихи Марциса. Да-да, он был еще и ярким поэтом! В то время, когда существующему строю эротическая поэзия даже во сне не снилась, он творил один за другим возбуждающие, волнующие эпосы, даже эротические баллады и поэмы. Эти сочинения ученики переписывали и распространяли по школе, их тайно читали во время уроков, на перемене в туалетах, вечерами в парках. Всё больше этим новаторским направлением в поэзии заинтересовывались не только мальчишки, но и девчонки. Вскоре шедевры Марциса попали в руки учителей и родителей. А этим всё сказано.

Юный поэт так и не окончил хореографического училища, но с Мишей они остались друзьями. После окончания рижской средней школы Марцис учился на филологическом факультете Латвийского университета. Миша, собака породы боксер по имени Тоби и Марцис были неразлучной троицей того, рижского периода.

И именно Марцис Драугс основал в Ленинграде «Рижские дни» – яркие праздники в честь Международного женского дня 8 марта, финансовой поддержкой которых была продажа привезённых торговцами из Риги ярких символов весны – тюльпанов. На этих праздниках встречались активные люди разных национальностей. Они обменивались опытом, обсуждали реальные и нереальные планы, но чаще всего – именно невозможные, нереализуемые мечты: видения, которые могли бы конкурировать на мировом рынке идей. Эти идеи – как парусники: то плыли, качались, то тонули, а то вдруг опять стремительно поднимались на гребень волны. Эти «белые парусники» плавали в вине, в пиве, в шампанском, в водке, в дорогом коньяке и даже в виски и джине. Гостиницы, рестораны, женщины.В то время на судьбы многих накладывался отпечаток на всю жизнь – и как знак качества, и как знак списания. Но тогда же появилось и новое, революционное поколение, которому будет суждено менять флаги и цвета.