Восемь

— Каким образом, монсеньор, вы планируете узнать этого человека, если обвинение в измене мешает вам вернуться во Францию?

Талейран улыбнулся и хлопнул слугу по плечу, хотя подобная фамильярность была совершенно не в его духе.

— Мой дорогой Куртье! — сказал он. — Измена — это все-го лишь вопрос времени.

Париж, декабрь 1792 года

На календаре было 11 декабря, тот самый день, на который был назначен суд над королем Людовиком XVI по обвинению в государственной измене.

Клуб якобинцев уже закрылся, когда Жак Луи Давид вошел в парадную дверь. Другие, кто так же, как он, опоздал на слушание дела, пристроились позади него. Некоторые хлопали Давида по плечу. Он улавливал обрывки разговоров. Дамы в ложах пили ликеры, разносчики продавали в зале Конвента лед, любовницы герцога Орлеанского шептались и хихикали, прикрываясь кружевными веерами. Король притворялся, что впервые видит письма, которые извлекли из его «железного шкафа». Он отрицал, что подпись принадлежит ему, и ссылался на плохую память, когда ему предъявляли доказательства его вины в измене государству. Он заправский шут, признали якобинцы. Большинство из них знали, как будут голосовать, еще до того, как переступили порог дубовых дверей якобинского клуба.

Давид шел по выложенному плитками полу монастыря, в котором якобинцы проводили свои собрания. Внезапно кто-то тронул его за рукав. Он обернулся и встретился взглядом с Максимилианом Робеспьером. Зеленые глаза Робеспьера

горели холодным огнем. Волосы его были тщательно напудрены, на плечах ладно сидел всегдашний серебристо-серый сюртук с высоким воротником. Правда, лицо Робеспьера казалось бледнее, чем в прошлую их встречу с Давидом, и, пожалуй, суровей. Максимилиан кивнул художнику, затем вынул из кармана коробочку с пастилками, открыл ее, взял одну пастилку и протянул коробочку Давиду.

— Мой дорогой друг, последние месяцы вас не было видно, — сказал он. — Я слышал, вы работали над картиной «Клятва в зале для игры в мяч». Знаю, вы великолепный художник, но не следует исчезать так надолго. Революция нуждается в вас.

В такой манере Робеспьер обычно давал понять, что для революционера больше небезопасно уклоняться от активной деятельности. Это могло быть расценено как отсутствие интереса.

— Конечно, я слышал о судьбе вашей воспитанницы в тюрьме Аббатской обители, — добавил Максимилиан. — Разрешите выразить вам глубокие соболезнования, хотя они и запоздали. Вы, должно быть, знаете, что жирондисты обвинили Марата на глазах у всего Собрания. Когда они стали кричать, требуя наказать его, он поднялся на трибуну, достал пистолет и приставил дуло к виску. Отвратительное представление, но оно купило Марату жизнь. Может, и королю стоит последовать его примеру?

— Вы думаете, Конвент проголосует за смертную казнь для короля? — спросил Давид, стараясь увести разговор от болезненной для него темы — смерти Валентины, которую он безуспешно пытался забыть в течение долгих месяцев.

— Живой король — опасный король! — сказал Робеспьер. — Хотя я и не сторонник крайних мер, но ведь его корреспонденция совершенно однозначно подтверждает его вину в государственной измене. Если в случае с вашим другом Талейраном еще могли быть какие-то сомнения… Теперь-то вы видите, что мои предсказания относительно Талейрана сбылись.

— Дантон прислал мне записку, требуя, чтобы я присутствовал сегодня на собрании, — произнес Давид. — Похоже, есть сомнения относительно того, стоит ли решать судьбу короля всеобщим голосованием.

— Именно поэтому мы и встретились, — заметил Робеспьер. — Жирондисты скрепя сердце поддерживают идею о голосовании. Однако боюсь, если мы позволим всем этим провинциалам голосовать, то со временем снова скатимся к монархии. К слову о жирондистах: мне хотелось бы познакомить вас с молодым англичанином, приехавшим к нам, другом поэта Андре Шенье. Я пригласил его на этот вечер, так что его романтические иллюзии могут исчезнуть, когда он увидит левое крыло в действии!

Давид увидел приближающегося к ним долговязого молодого человека. У него была нездоровая желтоватая кожа, редкие прямые волосы, то и дело падавшие ему на лоб, и привычка при ходьбе наклоняться вперед, словно иноходец на выгоне. Молодой человек был одет в тесный коричневый жакет, который выглядел так, словно его откопали в мусорном ведре. Вместо фуляра на шее у него был повязан черный платок. Несмотря на непрезентабельный внешний вид, глаза юноши сияли и были ясными, слабый подбородок уравновешивался крупным выступающим носом, ладони были в мозолях, как у человека, который живет в деревне и все делает своими руками.

— Это молодой Уильям Вордсворт, он поэт, — сказал Робеспьер, когда юноша подошел к ним и пожал протянутую Давидом руку. — Уильям в Париже уже больше месяца, но это его первый визит в клуб якобинцев. Представляю вам гражданина Жака Луи Давида, бывшего председателя Национального собрания.

— Мсье Давид! — воскликнул Вордсворт, тепло пожимая руку Давида. — Я имел честь видеть вашу картину «Смерть Сократа» в Лондоне, когда приезжал туда на каникулы из Кембриджа. Ваше искусство вдохновляет таких, как я, чье самое сильное желание — запечатлеть ход истории.

— Вы писатель? — спросил его Давид. — Тогда я согласен с Робеспьером, что вы прибыли во Францию как раз вовремя. Вы станете свидетелем очень важного события — падения французской монархии.

— Наш британский поэт, мистик Уильям Блейк, в прошлом году опубликовал поэму «Французская революция», в которой, как в Библии, было пророчество о падении королей. Возможно, вы читали ее?

— Боюсь, я предпочитаю Геродота, Плутарха и Ливия, — с улыбкой произнес Давид. — Они не мистики и не поэты, но у них я нахожу подходящие сюжеты для своих картин.

— Странно, — заметил Вордсворт. — Мы в Англии думали, что за французской революцией стояли масоны, которые определенно являются мистиками.

— Это правда, — перебил его Робеспьер. — Большинство из нас принадлежит к этому обществу. В действительности изначально якобинский клуб был основан Талейраном как масонская ложа. Однако во Франции масоны едва ли относятся к Мистикам…

— Некоторые — да, — вмешался Давид. — Например, Марат.

— Марат? — спросил Робеспьер, приподняв одну бровь. — Вы, конечно, ошибаетесь. С чего вы так решили?

— На самом деле сегодня я пришел сюда не из-за приглашения Дантона, — неохотно признался Давид.—Я пришел, чтобы встретиться с вами, подумал, вы сможете помочь мне. Вы тут вспоминали о несчастье, которое произошло с моей воспитанницей в Аббатской обители. Вы знаете, что ее смерть не была случайностью. Марат целенаправленно подверг ее пыткам, а затем, когда она ничего не сказала, казнил… Вы слышали когда-нибудь о шахматах Монглана?

При этих словах художника Робеспьер побледнел. Молодой поэт в полной растерянности переводил взгляд с одного собеседника на другого.