Вошь на гребешке

Тэра очень давно, еще до начала бед с изъяном востока получила основания не доверять и западу. Из-за интриг Астэра, вальза востока, она вынужденно разорвала отношения с близким человеком, жившим в смежном мире. Тот мужчина не осилил законов Нитля, где цивилизации слишком мало, а угроза жизни каждодневна. Западные вальзы могли бы многое подправить, хотя бы наладить постоянную складку в тот мир - но предпочли не вмешиваться. Тэра лишилась сердечной привязанности, а заодно и ребенка: с собой нельзя забрать извне ничего и никого, если корни Нитля не примут, а связи прежнего мира не отпустят... Еще Йонгар смутно намекал на большую ошибку Тэры, которая по молодости поддалась очарованию Астэра, первого вальза востока - и прорицала для него слишком уж подробно о личном и грядущем, да еще и с вариантами, с развилками - что недопустимо.

Позже, когда бремя ошибок Астэра отяготило весь восток, вроде бы именно личная неприязнь подвигла Тэру к крайнему решению. Первая дама севера зарезала величайшего из вальзов востока. По словам Йонгара, даму Файена снедала беспредельная ненависть к востоку. Вроде бы Тэра потеряла из-за Астера близких друзей... И вот что точно и уже не домысел: именно Тэра, преодолев неприязнь к западу, взялась искать у его даймов помощи в постановке восходного луча на якоря. "Слишком многое запутано и оборвано, тут петли не разобрать, надо рубить. Пусть новые люди начнут взращивать дело с малого семечка", - вроде бы так сказала Тэра, по крайней мере Йонгар именно так передал случайно услышанное им самим.

– Хоть бы этого слабака из плоскости не занесло к нам, - поморщилась Милена, всматриваясь в расслоившегося и продолжая кропотливо выискивать корни, связующие его с миром.
– Нет в нем большого огня, так себе теплится, без азарта. Любить не умеет, ненавидеть опасается, страхи копит и про запас в себе держит. Спаси его мать серебра, если в наш лес забредет и на корень наступит, даже у опушки. Или я сегодня строга? Обычный человек. Для кого-то даже родной. Вот он, корешок, не гнилой.

Позволив себе улыбку, Милена проследила крепкий корень. В мире человека держали не дела и долги, хотя того и другого было в избытке, как у всякого живого. Кто-то ждал расслоившегося: ждал тепло, но без надежды. Скорее с горечью...

– Кто умеет ждать, тот мне полезен.

Обнадежив себя, Милена постаралась зацепиться за корень. Проследить его, тянущийся вовне. Прочь из больницы, в недра многолюдного города, в хитросплетение бессчетных судеб и случайностей.

– Чер!

Кто бы ни прирос к расслоившемуся, сейчас этому человеку было плохо. Но помощи он не ждал и не искал. Разочарованная Милена осознала полнейшую невозможность удалиться из больницы, скользя вдоль корня. Пришлось пережидать огорчение, позволяя себе ругаться любыми словами, благо одернуть некому. А затем уговаривать себя запастись терпением, вспомнив прелесть удела ловца. Засада - это не скука, а развлечение. Рано или поздно сторожевая нить дрогнет, и тогда придет время действовать.

Вечер загустел спекшейся грязью на оконных стеклах, затем задернул шторы мрака, пряча нерадивость городских уборщиков. Милена приготовилась перетерпеть длинную ночь, исключительно унылую и даже тягостную в больнице. Люди спят. Только самым 'тяжелым' нет отдыха. Кто-то перемогает боль, кого-то везут в операционную, врачи хотят отдыха и ничуть не настроены на активную помощь. Дважды в прошлую ночь Милена добиралась до приемного покоя, это на пределе дальности - и орала на врачей и больных. Те и другие раздражали неумением договориться и взаимно облегчить общение, а значит и последующее лечение. Родственники больных врали, сами больные охали и закатывали глаза из-за боли, совершенно пустяковой по мнению первой ученицы. Врачи слушали, но не слышали, занятые своим... После крика положение ненадолго улучшалось. Врачи вздрагивали и озирались по сторонам, больные прекращали заранее подозревать худшее для себя.

– Что я им, привидение по имени совесть?
– проворчала Милена, покосившись в сторону приемного покоя.
– Плевать мне на всех. Только и это не интересно, когда они меня не замечают... Тоска.

Корень вдруг дернулся резко, судорожно. Потемнел, готовый оборваться: Милена, снова выругавшись, ощутила сразу и свободу уйти от расслоившегося, и растущее отчаяние вдали. Если корень лопнет, иных надежных путей выбраться из неопределенного состояния - нет.

Город поглотил бестелесное нечто, швырнул сквозь упругую ночь. Осень настывала ознобом мелких фонарей, издали претендующих на роль звезд - и не представляющих собою ровно ничего.

Движение, стремительностью доводящее до помрачения рассудка, прекратилось болезненно резко. С некоторым запозданием Милена смогла осознать всю картину.

Покрытая сетью старых трещин асфальтовая дорога режет лес, вынуждая стволы у обочин выстроиться в две линии, словно они слуги. На дороге замерли черные машины, две по краям - лоб в лоб. Третья зажата между ними, на её заднем сиденье всхлипывает при каждом вздохе худенькая молодая женщина. Рядом, вальяжно развалившись, сидит мужчина. Он одет - Милена уже усвоила местные правила - на деловой манер, дорогое пальто смотрится великолепно, на коленях портфель, на его плоской глянцевой спинке - бумага, белая, как лицо испуганной женщины. В пальцах мужчина разнообразно и стремительно перекатывает шариковую ручку, намекая на превосходное владение вовсе не ею, а ножом...

– Будешь жить, пацана тоже отпустим с целым горлом. Поняла? Кивни, не охай. Подпиши и больше не спрашивай, где вам жить. Это не мои проблемы, я и так сегодня добрый. Нечего связываться с лохом. Он должен, мы взыскиваем. Ничего личного.

Мужчина еще что-то говорил скучающим тоном, жертву он запугивал привычно, даже лениво. Милена его более не слушала и почти не слышала. Вся картинка, доступная зрению людей плоского мира, перестала иметь значение, потому что плоскость - мир особенный. Лезть сюда без выгоды для себя, даже ради спасения чьей-то жизни, едва ли стоит. К тому же простота четырех сторон света ограничивает людей в восприятии средой физического закона, словно нет иных сфер, сил, красок.. Сюда нельзя вмешиваться, не получив прямой к тому просьбы. Но сейчас на убогой дороге, в окружении голых деревьев, рожденных неподвижными, творилось дело, ничуть не относящееся к указанному миру. И это дозволяло и даже побуждало вмешаться.

Милена хохотнула, снова невольно подражая Черне, которую видеть здесь и теперь желала остро, как никогда прежде. Сквозь зубы само собою просочилось любимое словцо воительницы - 'интересно'. Бывшая первая ученица замка Файен повела плечами, делая шаг и с наслаждением сознавая себя - живую, способную ступать по твердой поверхности, производя звук и отбрасывая тень.

– Не зима, а вот - приперлись, - ласково шепнула Милена, ощущая азарт предстоящего.
– Важное дельце? Воистину никто не умеет быть верным в беде... кроме врагов наших.

Исподников было двое, они замерли совсем рядом с машинами, чуждые плоскости и незримые для её людей, которые все от рождения и особенно по привычке и обучению не вальзы и не анги, ни на ноготь.

Твари оставались невидимками, покуда Милена была от них далеко. Но с каждым её шагом исподники проявлялись все отчетливее.

Первыми запаниковали люди в двух машинах с горящими фарами. Рассмотрели - и ужаснулись. Истошно взвыл сигнал - один из сидящих за рулем положил руку неловко, да так и не убрал. Второй водитель принялся терзать стартер, хотя мотор и без того сыто шелестел на холостых.

Милена сделала еще шаг, чуть разводя руки и по привычке прищелкивая пальцами в такт зреющему азарту. Исподники заметили её, опознали происхождение и дружно развернулись, приседая на мощных лапах с вывернутыми назад мосластыми суставами.

Правый и чуть менее рослый удобнее перехватил широкий мясницкий клинок. Левый присел еще глубже, делаясь одного роста с Миленой - и выдохнул звучание, погасив фары, моторы, даже фонари далеко на опушке...

Мужчина в роскошном пальто тонко завизжал и на четвереньках пополз из машины, бросив портфель и более не помня о своем умении играть с ножичком. Если у него и было какое-то оружие - что толку? Не оружие ведет бой, а исключительно воин. Худенькая женщина плотнее обняла ребенка - его Милена заметила лишь теперь. Бежать женщина не пыталась, она, кажется, была так окончательно запугана своим собеседником, что новых 'гостей' не смогла испугаться еще сильнее. Судорожно огляделась - зрачки огромные, делают весь глаз черным, бездонным. Много раз облизанные, потрескавшиеся и покусанные губы шепотом выговорили нечто невнятное, едва слышное. Уставившись на Милену, женщина заподозрила именно в ней спасение из смертельной ловушки. И снова зашептала, смаргивая слезы и старательно обнимая ребенка, слишком маленького, чтобы понимать и бояться.