Восход памяти

Между тем судьба виновника аварии и пострадавшей пассажирки совсем не волновали Юрия. Он один знал, кто истинный виновник трагедии, кто на самом деле виновен в смерти его жены, – тот, кто не смог справиться с управлением и остановил машину у обочины, тот, кто выключил фары на неосвещенной трассе, тот, кого он, Юрий, так и не успел сменить за рулем. При всей сомнительности подобного хода мыслей мужчина, не привыкший подвергать анализу собственные даже скоропалительные решения и домыслы, действительно рассудил так. Никчемный сопляк, которого он породил и которому не суждено стать мужчиной, одной досадной глупостью сломал устоявшийся уклад всей его жизни, отныне испорченной, неправильной и одинокой, – такова была его правда, одна-единственная, а возможности существования второй правды Юрий не признавал.

С тех пор отец махнул рукой на сына – он больше не давил, не принуждал, не забывая при этом исполнять формальные отцовские обязанности: регулярно присутствовал на родительских собраниях в школе, во время которых позевывал, уставившись в потолок, водил сына к психотерапевту, которого Акиму ввиду известных его особенностей надлежало посещать, по той же причине с приближением подросткового возраста по указанию врачей не забывал пичкать сына гормонами. Но как такового общения между отцом и сыном не существовало, да и откуда было ему взяться, когда сын служил отцу живым напоминанием о поломанной судьбе, а душу сына каждодневно отравляло мучительное нескончаемое чувство вины и собственной никчемности. Словом, оба существовали в параллельных вселенных, в атмосфере полнейшей отстраненности и безразличия.

В результате к четырнадцати годам АК-47 имел наряду с паспортом, непониманием и презрением со стороны собственного отца и сверстников еще и кучу комплексов вкупе с девчачьей внешностью.

Глава 2. Девочка из зеркала

Как ни парадоксально, но Аким, ненавидя свою внешность, питал странную страсть к зеркалам. Его роман с зеркалами начался после аварии. От тоски по матери, присутствие которой чудилось ему всюду, и красноречивых обвинительных взглядов отца он прятался в своей комнате за запертой на задвижку дверью. В положении отверженного сына, на которого отец махнул рукой, все же был один плюс – у Акима появилась уйма свободного времени, и, оставив ненавистные гантели пылиться под диваном, он наконец был предоставлен сам себе. Мальчик подолгу просиживал на диване, обхватив руками колени, перед включенным ноутбуком на низеньком столе, а тупые ролики по Ютьюбу шли фоном. А он размышлял, не на шутку заморачиваясь на тему того, кто же он есть на самом деле, и что было бы, реши родители по-другому и он бы рос девочкой, и что бы хотела эта девочка от жизни, и чего хочет от жизни он теперь. Отец больше не приставал к нему, заставляя стричься, его темные волосы отросли до плеч, отчего он с тонкими линиями губ и носа и большущими зелеными глазами походил на персонажа японского аниме, пол которого распознается с превеликим трудом. И персонаж этот – до боли одинокий и непонятый, хотя и понимать-то, по правде говоря, нечего (он ничего из себя не представлял, ему нечего было сказать миру), так что Аким все больше склонялся к мысли, что ничего, в сущности, он от жизни не ждет, он – школьный изгой и посредственный ученик, у него нет ни увлечений, ни желаний, кроме, пожалуй, одного – чтобы над ним прекратили издеваться и оставили в покое. Причину неприязненного отношения к себе он не искал, для него она была предельно ясна: он не мог общаться с мальчишками на равных – они внушали ему страх. Ему постоянно казалось, что, заметив, насколько он далек от их интересов, мягок, неспособен дать отпор, сверстники тут же разоблачат его, и тайна его так называемой двойственности выйдет наружу во всем ее неприглядном свете. И страх этот сковывал, душил, заставляя душу съеживаться и окончательно уничтожая остатки характера.

Безысходность его положения, подпитываемая одиночеством, наполняла разум мальчика, методично день за днем отравляя его самого и всю атмосферу комнаты, где уже давно никто не убирался, где на столе вместе с выплюнутой жвачкой вразнобой валялись учебники, на диване в куче с нестираной одеждой – старый ноутбук, а на противоположной стене висело прямоугольное зеркало в полный рост – все в разводах под сантиметровым слоем пыли.

Аким подошел к зеркалу, провел по нему ладонью, и краешек отраженного света люминесцентной лампы приоткрыл прятавшийся под неровной челкой бесконечно тоскливый взгляд затравленного волчонка, отбившегося от стаи. И нечто недостижимое, светлое из потайной глубинной памяти сотен миров взывало к нему, тянулось к свету, просило об узнавании. Ощущение постороннего или скорее потустороннего присутствия не пугало мальчика, а, напротив, манило, давая надежду, завораживая, околдовывая. Аким впервые за долгое время почувствовал прилив сил и внезапную потребность незамедлительно навести в комнате порядок, разложить разбросанные вещи по местам, а главное – очистить до блеска зеркало.

Из хозяйственного ящика в ванной комнате он принес моющее средство и салфетку из микрофибры и со всей тщательностью принялся натирать зеркало сверху донизу, пока поверхность его не засияла холодным стальным серебром. В зеркале отразился весь беспорядок, царивший в комнатушке мальчика, и ему стало стыдно, неловко, что блестевшее чистотой зеркало вынуждено отражать все убожество его жилища. С удвоенной силой Аким разгребал валявшийся на диване и под ним хлам, избавлял стол от давно ненужных исписанных бумаг, сломанных ручек с пустым стержнем, вытирал накопившуюся пыль, которая постоянно попадала в нос, заставляя чихать.

Стояла зима, нещадно жарила батарея. Спертый воздух перемежался с парами бытовой химии, не давая дышать. Аким распахнул окно, и струя морозного воздуха освежила комнату, мгновенно наполнив ее жизнью. Россыпь белесых снежинок упала на освободившийся от хлама черный письменный стол, чтобы тут же растаять, отразившись в сияющем блеске начищенного зеркала, которое, казалось, вместе с Акимом с наслаждением вдохнуло морозную свежесть всей поверхностью, будто впитывая целительную зимнюю прохладу в вышине многоэтажек большого города, не в силах насытиться до конца.

Мальчик, не затворяя окно, всмотрелся в зеркало. Оно по-прежнему манило. Ему чудилось, что вот-вот оно откроет ему свою тайну, распахнет для него свою потаенную пустоту. Но что-то мешало, было лишним, интуитивно он ощущал это. Помехой оказался свет от крупной люминесцентной лампы, и Аким, поддавшись неизъяснимой потребности остаться в темноте, выключил свет и остался в предвечерний час пасмурного зимнего дня, укрытого сумерками, один на один с пустотой темного зеркала.

За окном завывал ветер, поминутно бросая рассыпчатые хлопья на черный стол. Аким стоял перед зеркалом. Его расплывчатый нечеткий силуэт походил на тень, а он смотрел на отражение и не мог оторваться: черты лица расплывались, расфокусированный взгляд рисовал замысловатые блики, темными узорами они обволакивали плечи, руки, а точнее, те места, где полагалось им быть. Аким уже не был уверен, что то, что он видел, – отражение его собственного силуэта. Казалось, тьма создает нечто иное, замещает его, АК-47, кем-то другим, далеким, эфемерным, но непременно лучшим, и он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть наваждение, не дать развеяться миражу.

И с того зимнего вечера он проникся к зеркалам странною любовью. Где бы то ни было – в школьной раздевалке или у себя в комнате, – он, оставаясь наедине с зеркалом, выключал свет и всматривался в себя, постепенно перенаправляя взгляд в глубь зеркальной пустоты. В такие минуты он давал волю воображению, представляя, что кто-то там, за границей пустоты, в Зазеркалье, стоит и смотрит на него, и этот кто-то – единственный во всем мире близкий, единственный, кто в состоянии принять его и указать путь.

Помимо зеркал, в жизни мальчика произошли и другие изменения – ему стали сниться цветные сны. Всегда приходил один и тот же сон: белый парусник мерно покачивался на волнах средь перламутровой глади бескрайнего моря, и ласковое солнце согревало кожу. Аким не видел себя, но точно знал, что находится на этом паруснике, только был он кем-то другим, свободным от всего и вся, бесстрашным и сильным. Он доподлинно знал, что это был он, потому что ласковое солнце согревало кожу и легкий бриз освежал лицо, не хватало лишь малости – вспомнить о себе, том человеке на паруснике. Но стоило призвать на помощь память, обратиться к рассудку, как сон отступал и вместо белого парусника Аким обнаруживал белую простыню и подушку, куда он уткнулся заспанным лицом.

Разгадка тайны белого парусника стала заветной мечтой мальчика. Он постоянно жаждал вернуться в щедрый на впечатления сон, чтобы в который раз предпринять попытку вспомнить того, кто плыл на паруснике, вспомнить себя кем-то другим, но пока все попытки заканчивались неудачей: если сон и приходил, то неизменно заканчивался одним и тем же – усилия мальчика вызвать воспоминания вырывали его из сна, возвращая в ненавистную, но настоящую жизнь.

Но так или иначе скупая на радость действительность пробудила в нем некий интерес: он стал искать – искать то, что скрыто за зеркалами, и то, что скрыто за пределами сна, и что более важно – он начал искать связь, которую подспудно ощущал, убежденный, что зеркала и сон связаны, обе загадки – зазеркалья и белого парусника – пересекаются. Он искал точку соприкосновения двух неизвестностей по ту сторону реальности, неустанно вглядываясь в пустоту зеркал. Как известно, если ищешь, то найдешь обязательно, только вопрос – что? Ответ многовариантен. Так и Аким, жадно ищущий по ту сторону зеркал, искал и… нашел… что-то…

Поначалу Аким по привычке пытался найти зацепку на просторах Интернета, пролистывая бессчетное число сайтов, содержащих информацию о магических свойствах зеркал. Однако ничего, кроме эзотерического мусора, кочующего из ресурса в ресурс, ничего даже отдаленно похожего на его собственный опыт Сеть не выдавала. Лишь голова раскалывалась от перегруза. Да и ко всему прочему вечно всплывающие окна с предложениями оккультных услуг окончательно отвратили мальчика от блуждания в цифровом пространстве. И он вновь оказывался один на один с темным зеркалом, неустанно всматривался в тонкий просвет меж сияющей зеркальной гладью и потаенным пространством неведомых глубин.