Восхождение тени

«Что-то с ним не так, – решила она, – что-то есть в нём странное, лихорадочное». Киннитан уже почти боялась слушать дальше.

– Так что он укоротил прежнее имя и подался на войну. Там автарк взял его в плен. И он стал Белым гончим.

Даже для Киннитан, большую часть своей жизни проведшей за стенами Улья и Дворца Уединения, одного упоминания о белокожих убийцах с севера, служивших автарку, хватило, чтобы сердце пропустило удар. Так вот почему белый человек из Эйона так чисто говорит по-ксисски.

– А… а твоя мать?

– Она была шлюхой, – он произнёс это небрежно, но впервые отвёл глаза в сторону и смотрел, как расползается на горизонте сияние рассвета, будто горящая плёнка нефти на воде. – Все женщины – шлюхи, только она, по крайней мере, этого не скрывала. Он убил её.

– Что? Твой отец убил твою мать?

Мужчина опять повернулся к ней, в глазах плескалось глухое презрение.

– Она сама напросилась. Ударила его. И он проломил ей голову.

Киннитан уже совсем не хотелось, чтобы Во продолжал рассказ. Но она только подняла дрожащие руки, словно желая отгородиться от этого кошмара.

– Я бы и сам убил её, – сказал Во, поднялся и пошёл по едва качающейся палубе – переговорить со старым Виласом, который нёс вахту у штурвала.

Киннитан просидела, съёжившись под сильным леденящим ветром, до последнего, а потом, цепляясь руками за скамью, доползла до леера, и её стошнило в море всей её скудной трапезой. Откашлявшись, она прижалась щекой к мокрому холодному дереву фальшборта. Береговая линия была практически не видна, укрытая туманом, и казалось, что лодка дрейфует по забытому и покинутому всеми пространству где-то между мирами.

Что-то определённо изменилось. В последовавшие дни Во постепенно сделался поразительно разговорчив – во всяком случае, по сравнению с тем, каким он был раньше.

Итак, шлюп полз всё дальше на север вдоль побережья, а её похититель обзавёлся новой привычкой – болтать немного со своей пленницей всякий раз, как завершит свой утренний ритуал. Изредка Во даже упоминал места, в каких побывал, и разные вещи, которые видел – крохотные кусочки его жизни и истории, – хотя о родителях он больше не заговорил ни разу. Киннитан изо всех сил старалась слушать внимательно, пусть иногда и было трудно: для этого человека, Во, вечерняя трапеза и убийство были, кажется, делами одного порядка. Дружелюбия в его тоне не сквозило и вовсе, так что происходящее ничем не напоминало обычную беседу. Больше было похоже на то, что такое воздействие оказывало слизанное им с иглы таинственное вещество из бутылочки-ядницы – дурманило и развязывало язык. Это нервическое возбуждение, однако, продолжалось всегда недолго, и часто после он становился зол и обидчив, давал пленнице еды меньше обычного и кидался на неё без причины, как будто она обманом заставила его открыть рот.

– Почему ты говоришь, что все женщины – шлюхи? – тихо спросила Киннитан однажды утром. – Что бы автарк ни сказал тебе про меня, я не такая. Я всё ещё девственница. Я готовилась стать жрицей. Автарк силой увёз меня из Улья и запер в Обители Уединения.

Во закатил глаза. Свойственный ему жёсткий самоконтроль, проявлявшийся в каждом действии, в эти ранние часы, похоже, давал слабину.

– Быть шлюхой – не значит… совокупляться, – выплюнул он, будто слово было противно на вкус. – Шлюха – это та, кто продаёт себя ради защиты, еды или дорогих цацок, – похититель оглядел Киннитан с ног до головы безо всякого интереса. – Женщинам нечего больше предложить, кроме своего тела, поэтому собой они и торгуют.

– А ты? Чем торгуешь ты?

– Ха, можешь не сомневаться – я такая же шлюха, – ответил он, коротко хохотнув. Во явно проделывал это нечасто – смех вышел неловкий и злой. – Как и большинство мужчин, кроме тех, что были рождены в богатстве и власти. Они – покупатели. А прочие из нас – их продажные девки и катамиты.

– Так ты, значит, тогда шлюха автарка? – Киннитан постаралась сказать это как можно презрительнее. – Ты отдашь меня ему, обрекая на пытки и смерть, только ради того, чтобы получить его золото?

Он уставился на свою ладонь и долго её разглядывал, а потом повернул к пленнице.

– Видишь мою руку? Я бы мог вмиг сломать тебе шею, или выколоть тебе глаза пальцами, или их же засадить тебе под рёбра – и убить тебя, и ты ничем не сможешь мне помешать. Так что я имею тебя. Но у меня в кишках засело кое-что, принадлежащее автарку. Если я не буду исполнять его приказы, оно убьёт меня, и очень больно. Так что автарк имеет меня.

Во встал, слегка пошатываясь в такт зыби, качающей шлюп, и скользнул по девушке рассеянным взглядом – его горячечное возбуждение вновь начало спадать.

– Как и большинство людей, ты понапрасну тратишь время, пытаясь постичь суть вещей. Мир – это шар навоза, а мы – червяки, копошащиеся в нём и жрущие друг дружку, – он повернулся к ней спиной и задержался только чтобы добавить напоследок: – Тот, кто сожрёт всех прочих – победитель, но всё равно – никто иной, как последний живой червяк в куске дерьма.

Глава 27 Подёнки

«Некоторые учёные считают, что Элементали могут вообще оказаться существами совершенно иной природы, естественными даже менее, чем сами фаэри.»

из «Трактата о волшебном народе Эйона и Ксанда»

Кажется, целую вечность Вансен просидел, уставясь в почти кромешную тьму и силясь понять, что же произошло. Во всём теле он чувствовал слабость, накатывала тошнота, а в голове будто монотонно и беспрестанно били в рынду. Над капитаном стоял Сланец Голубой Кварц, рот его широко открывался, но Вансен не слышал ни звука.

«Оглох, – решил он. – Я оглох». А затем вспомнил раскат грома, сбивший его с ног, жутчайший грохот, громче всего, что он когда-либо слышал, если не считать взрывов на дне Глубин.

Вансен постарался запихнуть это кошмарное воспоминание поглубже и снова закрыл глаза. Голова закружилась так, будто он сидел в лодке, которую бурливый поток в этот же миг потащил и завертел с неумолимой силой. Вдруг, впервые за много дней, его накрыло осознание: он действительно находится под землёй – глубоко в норе, вырытой под миром, и между ним и солнцем лежит невообразимо тяжкая каменная преграда. Вот если бы только кто-нибудь взял гигантскую палку и проткнул в ней дыру, чтобы капитан вновь увидел свет, но нет – вместо этого он застрял здесь, затерявшись в недрах пещер… беспомощный, оглушённый и сбитый с толку.

– …Бросил бы подальше… – прошептал кто-то. – …Не знал…

Вансен снова открыл глаза. Сланец продолжал говорить, но теперь капитан мог его слышать, правда, очень слабо, будто фандерлинг стоял шагов за сто отсюда. И всё же это означало, что слух к нему возвращается.

В пещере находилось и множество других (между прочим, живых) фандерлингов, – но Вансен не находил среди них никого знакомого, пока рядом не возник Киноварь собственной персоной, в доспехах, каких Феррас раньше не видал: маленький мужчина был со всех сторон закрыт круглыми пластинами, отчего выглядел как помесь черепахи и груды тарелок.