Воскресенье

Я любилъ съ утра слдить за ея хозяйской дятельностью, хорошо зная, какія наслажденія готовятъ мн результаты этой дятельности. Я находилъ вполн естественнымъ и должнымъ даже и то, что она иногда разъ по десяти въ день умывалась и въ особенности каждый разъ возвращаясь изъ кухни, что она доводила свою чистоплотность даже до того, что, желая отворить дверь, сначала обертывала руку въ свою черную шелковую мантилью или турецкій платокъ, а потомъ уже, обернутой рукою, прикасалась къ дверной ручк…

Рядомъ съ ддушкой и бабушкой мн вспоминаются и другія лица, съ которыми я встрчался по воскресеньямъ въ ихъ дом. Это было самое разнообразное общество, начиная съ тонныхъ московскихъ барынь и кончая старомодными старичками и старушками. Моя память хранитъ цлую коллекцію курьезныхъ типовъ, нын совсмъ исчезнувшихъ остатковъ старины московской. Но одна постоянная гостья ддушкинаго дома мн чаще всхъ вспоминается и о ней то я думалъ, когда заговорилъ про воскресенья моего дтства, про ддушку и бабушку и ихъ чистенькій домикъ.

Эта гостья была тоже старушка и звали ее Марьей Семеновной. Ей было далеко за семьдесять, но она еще сохраняла и бодрость и живость, полную силу разсудка. Маленькая, съ блднымъ и нжнымъ личикомъ, съ темными кроткими глазами, она одвалась всегда въ черное, носила на голов кружевной чепчикъ съ черными лентами, изъ подъ котораго виднлись сдыя букли старинной прически.

Она прізжала посл обдни въ огромной неуклюжей карет, запряженной старыми откормленными лошадьми, съ сдобородымъ кучеромъ на козлахъ и сгорбленнымъ, но все еще представительнымъ лакеемъ на-запяткахъ.

Когда въ дверяхъ залы появлялась маленькая фигурка Марьи Семеновны, я даже забывалъ о бабушкиной кулебяк и стремительно бросался ей навстрчу. Она входила, привтливо раскланиваясь и здороваясь со всми, усаживалась въ голубой гостиной постоянно на одно и то же мсто, а я прятался за спинкой ея кресла и наблюдалъ.

Вотъ она кладетъ къ себ на колни неизмнный вышитый ридикюль, тихонько снимаетъ перчатки со своихъ крошечныхъ сухихъ рукъ, сверкающихъ дорогими кольцами, бережно укладываетъ перчатки въ ридикюль, а изъ него вынимаетъ вышиванье. Я замираю отъ восторга — это значитъ, что Марья Семеновна пріхала не съ короткимъ визитомъ, а останется, пожалуй, и обдать, это значитъ, что вотъ скоро, скоро начнутся ея разсказы.

И дйствительно, проходитъ нсколько минутъ, въ гостиной ведется оживленный разговоръ; но вотъ чье нибудь слово, чье нибудь сообщеніе, новость дня или слухъ, наводятъ Марью Семеновну на какое нибудь воспоминаніе, и она ужъ разсказываетъ. Разговоръ стихаетъ, вс ее слушаютъ. Умнье разсказывать, завладвая всеобщимъ вниманіемъ — это особый талантъ, и такимъ талантомъ Марья Семеновна обладала въ высшей степени. Не отрываясь отъ своей работы, отъ какой то вчной прошивки, и только изрдка поднимая спокойные темные глаза на окружающихъ, она тихимъ, пріятнымъ голосомъ начинала обыкновенно не съ самаго происшествія, а съ его обстановки, объясняла характеры дйствующихъ лицъ, рисовала цльную картину, въ которой вс малйшія подробности были на своемъ мст и являлись полными интереса.

Если-бы записывать за Марьей Семеновной, то это вышли бы прекрасные художественные разсказы; если бы Марья Семеновна вздумала писать сама то, что разсказывала, и писала бы такъ же хорошо, какъ разсказывала, то она, конечно, оставила бы по себ большое литературное имя, но она, насколько я знаю, никогда ничего не писала; да и вообще замчательные разсказчики въ большинств случаевъ бываютъ плохими писателями. И что очень важно, и что большая рдкость — Марья Семеновна никогда не повторялась, — ея память хранила въ себ неисчерпаемый запасъ всевозможныхъ эпизодовъ, приключеній; это была живая хроника старой русской жизни конца XVIII и начала XIX столтій.

Марья Семеновна принадлежала къ старому роду, членовъ котораго и теперь можно встртить во всевозможныхъ углахъ Россіи; ея жизнь была разнообразна въ высшей степени, разнообразна и печальна. Она пережила мужа, всхъ дтей, внучатъ, и осталась одна въ своемъ старомъ московскомъ дом.

Постоянное горе, тяжкія сердечныя утраты, не сломили ея крпкаго здоровья; но что он имли на нее огромное вліяніе — это несомннно. Только искренняя вра, только дйствительное искреннее смиреніе, помогли ей примириться съ тяжелой жизнью. Оставшись одна, она посвятила себя молитв и добрымъ дламъ и вотъ тутъ-то близко сошлась съ ддушкой, который былъ ея руководителемъ и совтникомъ. Но, тратя вс свои средства на ближнихъ, она никогда ни однимъ словомъ не заикалась о томъ постороннимъ; молясь неустанно, она никогда не выставлялась своимъ благочестіемъ. Ее знали и встрчали не какъ извстную богомолку и благодтельницу, а какъ милую и интересную старушку — и только.

Никто даже не жаллъ ее за понесенныя ею утраты, за ея одиночество; многіе и совсмъ не знали объ обстоятельствахъ ея жизни, потому что она тщательно это всхъ ихъ скрывала, потому что, говоря обо всемъ и обо всхъ, трогательно передавая чужія несчастія, чужія приключенія, — она ни словомъ не заикалась о своихъ несчастіяхъ, о своихъ собственныхъ приключеніяхъ. Въ разнообразныхъ разсказахъ, передаваемыхъ ею, она никогда не являлась дятельнымъ дйствующимъ лицомъ, а проходила только простою зрительницею.

Ея тяжело прожитая жизнь, ея горькое горе и утраты были для нея слишкомъ священнымъ крестомъ, и этотъ крестъ она ршительно и твердо это всхъ скрывала и всегда умла такъ держать себя, что никто не ршался прикоснуться къ ея святын… Давно умерла Марья Семеновна, какъ и очень многія изъ тхъ кто такъ мирно и весело бесдовалъ съ нею и внимательно слушалъ ея разнообразные разсказы въ голубой гостиной ддушкинаго дома. Когда ее хоронили, за ея гробомъ не тянулся длинный рядъ экипажей, не много свтскихъ знакомыхъ проводило добрую и интересную старушку въ послднее жилище; но вся улица буквально запружена была другого рода знакомыми, никому неизвстными ея друзьями, которые вдругъ объявились.

Эти друзья, пшіе и плохо обутые, заливались горькими слезами, прощаясь со своей скромной благодтельницей, и тутъ только стало извстно тмъ, кто интересовался подобными длами, все добро, какое успла совершить въ жизни одинокая старушка… Но ужъ и это добро, видно, позабылось. Уныло стоитъ и кривится на сторону небогатый памятникъ, поставленный надъ ея могилой; никто не приноситъ свжихъ внковъ, не осыпаетъ его цвтами, мало-по-малу стираются буквы ея имени…

Только не умерла она и совсмъ живая сохранилась въ памяти одного изъ ея слушателей. Будто сейчасъ я ее вижу, будто слышу еще ея тихій и ласковый голосъ. Не записывалъ я тогда своими дтскими каракулями ея разсказовъ; но они мн и такъ хорошо памятны. Конечно, не сумю я передать ихъ съ той оригинальной живостью, съ какою, бывало, разсказывала Марья Семеновна, забылись и многія подробности, такъ что придется пополнять ихъ по другимъ источникамъ; но ужъ и одно содержаніе этихъ разсказовъ само по себ интересно.

Задумавъ воспроизвести нкоторые изъ этихъ памятныхъ мн разсказовъ, я невольно вспомнилъ о самой разсказчиц и той обстановк, среди которой съ нею познакомился; я вспомнилъ манеру старушки — начинать съ самаго начала, начинать издалека, а потому, вмсто предисловія къ моимъ разсказамъ, позволилъ себ эту страничку дтскихъ воспоминаній.

1903