Воскрешение из мертвых (Повести)

— Это он для вас так принарядился, — улыбаясь, шепчет Татьяне Андрей.

— С приездом, уважаемая Татьяна Петровна, — радушно приветствует Грунину Десницын-старший, — рад видеть вас в моем доме. Много слышал о вас от внука моего и Анастасии.

— Да и я о вас наслышана, Дионисий Дорофеевич, — протягивает ему руку Татьяна. — Только думала почему-то, что увижу вас…

— В рясе? — смеется Дионисий. — Меня действительно все привыкли видеть в такой амуниции. Более полувека ведь ее носил. Надеюсь, вы отобедаете сегодня с нами?

— С удовольствием, Дионисий Дорофеевич, нужно только сначала с Боярскими познакомиться.

— Андрей вас к ним проводит, а потом милости просим к нашему столу.

Нравятся Татьяне и Боярские, но Дионисий, конечно, интереснее. Настин папа интеллигентный, хорошо воспитанный пожилой человек. Мама тихая, не очень разговорчивая, лишь поддакивающая всему, что говорит ее супруг. Ей нет и шестидесяти, а выглядит она старушкой. У Боярских Татьяне будет, конечно, спокойно, никто не станет приставать с расспросами о ее милицейских «подвигах». Сам Боярский тоже, кажется, не собирается развлекать ее «клиническими историями».

За обедом у бывших богословов Татьяне очень весело, хотя выпили всего по фужеру сухого вина. Говорят обо всем, но главным образом о религии.

— Если наши православные богословы так ломают голову над модернизацией библейских и церковных канонов, то что же тогда католическое духовенство предпринимает? — спрашивает Татьяна.

— Пусть вам на этот вопрос ответит мой философ, — кивает на внука Дионисий. — Он в области научного атеизма специализируется, а я всего лишь дилетант.

— Но дилетант широкого профиля, так сказать, — посмеивается Десницын-младший. — Он тут при духовной семинарии своеобразным консультантом стал, ибо свободно читает по-итальянски и по-немецки.

— Не очень-то свободно, однако кое-что читаю. Вот прочел недавно любопытнейшие сочинения так называемых «левых» западногерманских теологов, утверждающих, что христианство и марксизм могут быть соединены. Некоторые из них считают, что ныне существует будто бы разделение мира и бога и потому имеется возможность отдать мир в ведение материалистической науки, а за теологами закрепить совершенно автономную божественную сферу.

— Из этого нетрудно заключить, как они понимают марксизм! — восклицает Андрей. — Либо им невдомек, либо они прикидываются простаками, допуская раздвоение мира на объективный, познаваемый наукой, и потусторонний, подведомственный только богу. Марксизм не признает таких сфер, которые находились бы вне проверки наукой и практикой.

— И вы не думайте, что до идеи соединения христианства и марксизма нынешние теологи дошли только сейчас, — обращается к Татьяне Дионисий. — Об этом еще такой известный западногерманский теолог, как Дитрих Бонхёффер почти два десятилетия назад писал в своей книге «Сопротивление и смирение». В ней есть такие фразы: «Человек научился сам справляться со всеми важными вопросами, не прибегая к помощи «рабочей гипотезы» — богу». Бонхёффер признавал, что источником религии является незнание, допускающее бога за границу нашего знания, как заполнителя пустого пространства, как «затычку».

— А вы знаете, почему Бонхёффер не нуждался в капитулирующем боге? — спрашивает Андрей. — Только потому, что такой бог утрачивал всякий контакт с прогрессом науки. «По мере того как границы познания все более расширяются, — заявил Бонхёффер, — бог вместе с этими границами отодвигается все дальше и дальше. Он оказывается как бы в состоянии прогрессирующего отступления».

— О прогрессирующем отступлении бога под натиском науки сказано, по-моему, очень остроумно, — улыбается Татьяна.

— Если бы только Бонхёффер не заявил далее: «Мы должны находить бога в том, что мы познаем, а не в том, что мы не познаем». Иными словами, он за такого бога, который не вступал бы в конфликт с наукой.

— Каким же образом?

— Бонхёффер и его последователи считают, что такой бог должен существовать уже не вне или внутри мира, а быть постоянным творцом существующего мира.

— Не однажды его сотворившим, как было по Библии, — поясняет Андрей, — а непрерывно его творящим. Как бы уподобляющимся самой истории мира, ее развитию и движению.

— А это противоречит всем фундаментальным законам марксизма, — усмехается Дионисий. — И альянса с ним даже у самой новейшей религии никак не получается. Непрерывное творение богом мира было бы непрерывным нарушением законов природы, ибо движение и развитие присущи вовсе не богу, а являются способом существования самой природы и составляющей ее материи. Движение ведь есть результат внутренних диалектических противоречий материи.

— И как только терпят вас в семинарии! — восклицает Татьяна, с восхищением глядя на Дионисия. — Вы законченный марксист, а не богослов!

14

На следующий день Татьяна отправляется в город. Андрей хотел было ее сопровождать, но дед сказал:

— Пусть лучше одна, как сама решила. А ты за нею поодаль, на всякий случай. Рядом с нею тебе нельзя. Она женщина красивая, на нее всякий станет глаза таращить, но ее в нашем городе никто не знает, а у тебя есть знакомые.

— Не так уж много, чтобы опасаться встречи с ними. Да и что такого, если даже встретят?…

— Знакомых у тебя действительно не так уж много, однако в основном из среды духовенства, а вот им-то и не следует видеть тебя рядом с Татьяной Петровной.

И вот они ходят по родному городу Андрея, где ему все так знакомо, хотя кое-что стало уже забываться: улицы, на которых давно не бывал, вспоминаются не сразу, для этого нужно напрягать память. Да и изменилось тут многое. Выросли новые дома, магазины, кинотеатры…

Татьяна медленно идет через весь город к монастырю. Не доходя до его крепостных стен, останавливается и любуется древними сооружениями.

Едва ли Андрей смог бы так, как дед его Дионисий, рассказать Татьяне историю города Благова, но он хорошо помнит слова деда и повторил бы их ей, помог бы почувствовать и оценить талант древних зодчих. Особенно ярко сказался он в сооружении монастыря с его собором и другими церковными постройками. Планировка его повторяет в миниатюре центр города. Основная группа зданий с пятиглавым собором и примыкающей к нему с юго-западной стороны каменной трапезной несколько смещена к одному из углов монастырской стены по излюбленной манере градостроителей того времени. Дед называет эту манеру «живописной асимметрией», характерной для отечественной архитектуры шестнадцатого века.

Андрей часто любовался монастырем издали. Он и сейчас постоял бы здесь еще, но Татьяна уже идет дальше. Наверное, в местный музей. Пожалуй, пробудет там долго, стоит ли ждать?

Но он ждет целых полчаса. Дед ведь приказал не оставлять ее одну, хотя и неизвестно, что ей может угрожать. Дед становится типичным перестраховщиком. Никогда раньше не был таким осторожным. Куда же, однако, теперь Татьяна Петровна? По Первомайской улице она уже ходила, зачем же снова? Осматривается по сторонам… Нужно, наверное, отстать еще больше, она не просила ведь ее «подстраховывать», не та «операция», к тому же на этой улице городской отдел Министерства внутренних дел…