Воскресный день

— Кто здесь лаял?

Николай Иванович сидел совсем еще не закаленный, а Люся как ни в чем не бывало смотрела за действиями доски, потому что с доской на экране тоже назревал скандал.

— Я спрашиваю, кто здесь лаял? — билетерша стояла в проходе перед Люсей. Зрители по соседству с Николаем Ивановичем и Люсей молчали, не выдавали их.

— Здесь никто не лаял, — ответила Люська.

— Что я, глухая?

— Мы не собаки, — ответила Люська. — Мы не лаем.

Билетерша, негодуя, отошла, цепляя в темноте каблуками пол.

Люся нашла руку Николая Ивановича, пожала ее:

— Я тебе говорила, со мной не бойся.

После фильма Люся и Николай Иванович зашли в кафе. Пеле привязали снаружи и оставили. Когда очередь подошла к кассе — в очереди стояла Люська, — она спросила кассиршу, крашеную блондинку, у которой отросли темные волосы и голова была двухцветной:

— У вас есть кости?

— Какие кости?

— Обыкновенные, из бульона. У вас в меню написано, что есть бульон.

— Но бульон, а не кости.

Люся воздержалась от ответа, но что-то дрогнуло в Люськином лице.

— Мне, кроме двух порций бульона и двух порций сосисок, нужна еще кость.

— Ты что, развлекаешься?

Николай Иванович, который дал Люсе кошелек, а сам был поставлен ею в сторону, почувствовал — ну вот теперь уже точно произойдет скандал. Если не в кинозале, то здесь. У кассирши кончилась лента, она начала нервно заправлять новую. Заправила. Боковинку кассы захлопнула, будто села в такси.

— Две порции бульона, две порции сосисок, порцию хлеба, — продиктовала Люся.

«Обошлось», — с облегчением подумал Николай Иванович, но когда Люська отходила от кассирши, та вдруг неистово закричала, совсем как Зоя Авдеевна:

— Чтобы я тебя видела в последний раз!

Николай Иванович понял — Люська показала козью морду, не иначе. Николай Иванович слышал от Кирюши про эту морду. Кирюша говорил, что он даже пытался вразумить Люську — ей пора освободиться от подобных несерьезных привычек.

Люська передала Николаю Ивановичу чеки, чтобы пошел получать еду, а сама направилась к служебным дверям. Николай Иванович получил и принес на подносе две чашки бульона, две порции сосисок, порцию хлеба. Из служебных дверей появилась Люська, в руках у нее была кость из бульона, конечно. Люська, дерзко, покачивая джинсиками, медленно вплотную прошла около кассирши. Николаю Ивановичу показалось, что кассирша вся насквозь побелела от негодования. Люся вынесла кость Футболисту и положила перед ним. Футболист благодарно взглянул на Люську и начал обрабатывать кость.

Выпили бульон, съели сосиски. Люся засмеялась — она вспомнила окончание фильма «Доска»: двое принесли доску туда, куда они ее несли, — на строительство дома. Закрыли ею последний просвет в полах и приколотили. Даже постучали по ней каблуками, попробовали, крепко ли. Слышат — мяучит котенок, решили, что он в подполье. Проломали в доске дыру, потом и всю доску разломали и начали заглядывать в подполье, искать котенка, а он сидел сзади.

— Кошмарно им не повезло.

— Хуже не бывает, — согласился Николай Иванович.

— Тебе часто не везло?

— Постоянно.

— Может, сам виноват?

— Я не целеустремленный.

— Ты лирик, теперь знаю. — Люська оглядела кафе. — В ресторане, наверное, лучше — играет музыка и танцуют. Я никогда не была. Хочу быть взрослой. Сейчас какая?

— Думаю, взрослая.

Когда вышли из кафе, Пеле еще занимался костью, и так старательно, будто вытачивал что-то. Кость давно уже была гладкой до сухости.

— Нам пора. — Люся вынула у него из лап кость и бросила в решетку водостока. Пеле возмутился. Люся достала из кармана куртки пластинку жевательной резинки, сунула ему в пасть, сказала:

— Я не жую, мне надоело. А ты как?

— Я не пробовал.

— Хочешь?

— Потом, если купишь, мне джинсовый костюм.

— Договорились, — совершенно серьезно сказала Люся. Она не воспринимала его как из далекого прошлого.

— Я старый и одинокий, — сказал Николай Иванович Люське. — У меня все уже в прошлом.

— Ходи в ресторан и танцуй, — весело сказала Люська. — И ты теперь не одинокий, забыл?

— Забыл, — тоже весело откликнулся Николай Иванович.

С ним Люська, и нет больше одиночества, нет печальных дней.

Прохожий сказал:

— Ваша собака подавилась.

— Она не подавилась, — ответила Люська. — Она жует резинку.

Прохожий остановился, начал изумленно смотреть вслед Люське, Николаю Ивановичу и собаке, жующей резинку. У него в руке был прозрачный полиэтиленовый мешочек с водой, и в мешочке плавала рыбка для аквариума, очевидно, он шел из зоомагазина. Люська оглянулась, крикнула прохожему:

— Отомри!

А он все стоял, не шевелился, и только шевелилась, плавала в полиэтиленовом мешочке рыбка.

Дома Люся в домашних туфлях Николая Ивановича — она их теперь надевала, когда приходила к нему, а Николай Иванович на это время надевал свои старые кеды — опять вспоминала и смеялась над «Доской», показывала полицейского, а заодно — и прохожего с рыбкой для аквариума. Потом обрадованно воскликнула:

— Хочешь, потанцуем? Без ресторана! — и двинулась по кругу, по центру кухни. Сбросила туфли, и они, как пустые лыжи, уехали в разные стороны. — Растут бананы высоко, достать бананы нелегко… — Откинула ногой табуретку, чтобы не мешала, и двинула стол, чтобы тоже не мешал. — Что же ты? Пой, танцуй!

Николай Иванович подхватил песенку, потому что она была простой и понятной: на мотив танца маленьких лебедей из балета Чайковского. Они оба с Люськой пели и танцевали — один в незашнурованных кедах, другая — в чулках. Он вдруг понял, что многое потерял, потому что давно не танцевал, даже просто так, без ресторана.

Николай Иванович глядел на свое и Люськино отражение, мелькавшее на створках кухонного шкафа, в стекле кухонной двери, или как они тенями проносились по стенам. «Только бы не наступить на шнурки», — думал Николай Иванович.

— Хочу банан! — закричала Люська и подпрыгнула.

— Хочу банан! — в точности как Люська закричал и Николай Иванович, но подпрыгнул не в точности, потому что ударился о пластиковый абажур.

Раздался звонок в дверь.

— Это за мной! — Люська отыскала туфли Николая Ивановича, вскочила в них и побежала.

Но Николай Иванович не сомневался — на этот раз наверняка майор снизу: так что это за ним. Николай Иванович с трудом дышал и судорожно придумывал, чем на первых порах объяснить шум, только что имевший место в его квартире. Но это был не майор. Николай Иванович услышал голос Троя, женский голос и Люсино радостное восклицание: