Воскресший для мщения

… — Вы проходимец и шарлатан! — крикнул при всех Михаил Лычкин Сидельникову. Тот вздрогнул и дернулся к нему.

— Какое вы имеете право? — сжал он хилые кулачки.

— Я не знаю ваших там кулуарных игр, Петр Петрович, но второй раз невиновный человек, защищаемый вами получает огромный срок. Мой несчастный отец получил тринадцать лет и умер в тюрьме, мой друг и начальник Кондратьев получил неизвестно за что семь лет. И вы считаете это успехом, вашей удачей? Да Кондратьева в худшем случае должны были осудить по сто пятой статье и выпустить в зале суда из-под стражи…

Он говорил сущую правду. Это было именно так. Только репетировали они эту сцену не раз. И Гнедой мучал их с Сидельниковым, заставляя повторять и повторять одно и то же, пока не остался более или менее доволен…

— Троечки вам, Петр Петрович и Мишель, троечки с минусом, с тремя минусами… Видите, как я произношу и ваши и ваши слова… Вы понимаете, какой актер пропал во мне? — процитировал он слова Нерона. — Эх, знали бы вы, как мной восхищались преподаватели ГИТИСа, где я проучился почти год… Они считали, что у меня великое актерское будущее, что мой диапазон неимоверно велик, что я способен сыграть и Гамлета и Хлестакова. Посмотрите наше кино — разве там актеры, разве этим бездарям можно верить? Где новые Качаловы, Москвины и Ильинские, где наши Николсоны и Марлоны Брандо? Вы оба могли бы стать рядовыми советскими актеришками, на которых тошно смотреть. Чистая самодеятельность… Но ладно, для тех недоумков сойдет и ваша бездарная игра… Есть, правда, и положительные моменты, скажу для справедливости. Вы вот, Петр Петрович, весьма натурально бледнеете, я заметил… Это хорошо, вам режут уши оскорбления в ваш адрес, даже в таком случае… А ты, Мишель, больше пафоса, злости больше… Ненавидь его, ненавидь, пожирай его глазами, представь, что он украл у тебя пятьдесят тысяч баксов… Давайте ещё разочек, и п……ц. Надоели вы мне… Учишь вас учишь, а толку то — знаете одно — баксы давай, баксы давай… Было бы за что, мне не жалко… Я парнишка щедрый, помнится, я в школе подарил одному мальчику старинную римскую монету, доставшуюся мне по наследству… Впоследствии я узнал, изучая каталоги западных аукционов, сколько именно эта монета стоит… Дорого, короче говоря, стоит… Зря я сделал этот королевский подарок, мне бы эта монета больше пригодилась, а этот мальчик стал легавым, представляете — легавым… А что делать? Назад монету не возьмешь, тем более, он её давно потерял… Да и пропади пропадом эта монета, но где элементарная человеческая благодарность, я спрашиваю?! … Правда, недавно его… того… Я видел его труп, это зрелище не для слабонервных, можете себе представить, десять пуль, из них три в лицо… Рядом рыдала вдова, Юленька, в девичестве Боровитина, и я поддерживал её, как мог, — Гнедой вытащил из кармана кроваво-красного халата белоснежный платочек и приложил к краешку глаза. — Мы все учились в одном классе, и я и Юленька, и покойный легаш… Так вот причудливо судьба играет людьми, — усмехнулся он и подмигнул Михаилу. — Кто знает, что нас всех ждет в будущем, воистину, пути господни неисповедимы…

… Метая друг на друга искрометные взгляды Лычкин и Сидельников покинули зал судебных заседаний. Николай Фомич Кондратьев продолжал о чем-то спорить с дочерью, напряженно молчали Сергей Фролов и Олег Никифоров, довольно улыбались представители Тюменской торговой компании. А Инна шла одна, не вытирая слез с глаз, шла, едва не натыкаясь на стулья… Она была одна, совершенно одна — нет ничего, ни Алексея, ни его ребенка… Сочувствия родителей её лишь раздражали… Она поняла окончательно, что любит только Алексея, не может без него жить и будет ждать его все семь долгих лет… Ничего, ей будет только тридцать один, а ему сорок один… Она верила, что они обязательно должны быть счастливы… А потом, так же как и Алексей, представила себе, что такое семь лет, восемьдесят четыре месяца, и силы снова оставили ее…

… Михаил подхватил её под руку, когда она уже теряла сознание и усадил в машину. Было холодно, под ногами гололед, с неба падала снежная крупа. Он отвез её домой и проводил до дверей квартиры.

— Инночка, — произнес он. — Что бы там не случилось, ты всегда можешь обращаться ко мне. Бывают моменты, когда надо быть выше взаимных обид…

Она с благодарностью поглядела на него и нажала кнопку звонка.

Михаил же вышел из подъезда, сел в «девятку» и поехал к платной стоянке неподалеку от его дома. Там пересел в новенькую «Вольво» — 740, которую купил полмесяца назад и поехал обмывать происшедшее… Сегодня он препоручил дела в казино своему заместителю, предварительно испросив разрешения у Гнедого. Тот разрешил погулять в честь такого замечательного события.

Путь его лежал в Чертаново.

… Лариса была сегодня особенно очаровательна. Она в дверях в ослепительном голубом платье, слишком коротком для её двадцати восьми лет. Зато это платье давало возможность полюбоваться её стройными длинными ногами в черных колготках. На ногах были темно-синие туфли на высоченном каблуке. Лариса благоухала французскими духами и накрашена фирменной косметикой.

— Семь! — произнес Михаил с порога.

— Мало, — сузила глаза Лариса.

— Не покажется, — поправил её Михаил. — О нем позаботятся, чтобы не показалось мало…

— Тогда…, — хлопнула она дверью. — Выпьем за это… Раздевайся, дорогой…

Михаил снял дубленку и сапожки, прошел в комнату.

Посередине комнаты был накрыт шикарный стол. Накануне он дал ей денег на угощение, предчувствуя праздник. В том, что он состоится, не было никаких сомнений. Все было предопределено заранее и свыше. Даже семь, а не десять лет, к которым приговорили Кондратьева. Зачем раздражать публику слишком строгим приговором? Все равно, ему не досидеть до конца срока. Алексей Кондратьев, перебежавший дорогу Гнедому, был обречен…

Лариса сама открыла бутылку шампанского и стрельнула в потолок пробкой. Разлила по бокалам.

— За успех! — провозгласила она. — Так им…, — прибавила тихо.

— Тебе-то все это зачем? — спросил Михаил, выпив до дна свой бокал.

— Ненавижу, Мишенька, ненавижу эту тихоню… И мать ненавижу, которая моего замечательного крутого папашу Владика променяла на этого правильного во всех отношениях инженера Федьку Костина. И всегда мне пеняла моим отцом, мол, в него пошла… Порой и выражения не выбирала, такое мне, девчонке, говорила… А Инночку всегда в пример ставила — умница, отличница, комсомолочка, не то, что ты — беспутная..

— А ты была беспутная? — усмехнулся Михаил.

— А как же? — блудливо улыбнулась Лариса и села к нему на колени. — Я всегда была немножечко беспутная и немножечко блядовитая… Потому что умела радоваться жизни… А теперь радуюсь только вместе с моим золотым Мишенькой, моим директором казино, моим крутым кавалером… Как хорошо, что ты пришел к ней именно в тот момент, когда мы там пировали… Недостойна она такого мужчины, как ты… Еще хотела ребенком привязать, зараза… Ты у меня сам ребеночек еще, тебя надо нежить и лелеять…

И стала теребить пальцами ему известное место. Михаил возбудился от её ласки и потащил её в постель. Между занятиями любовью они пили шампанское и лопали угощения, приготовленные Ларисой.

— Какой ты мужчина! — восхищалась она. — Разве тебя сравнить с моим бывшим муженьком, это же рохля, живой труп… Единственное достоинство — двухкомнатная квартира, которой он поделился со мной. А то бы так и жила с этими Костиными, вот уж тоскища-то, врагу не пожелаешь… Такие правильные, такие мудрые, смотреть противно…

— А что, от Кондратьева-то, небось, тоже возбудилась? — ревниво спросил Михаил. — Когда очаровывала его? То-то ты так радуешься тому, что его посадили…

— Да что ты? — скривилась Лариса. — С тобой не сравнишь… Старый, седой, занудный… Правильный тоже очень. Подходили они с моей сестричкой друг другу, слов нет, только не заслужили они счастья. И не будет его у них никогда…

— Это точно, — помрачнел от какой-то внезапно возникшей мысли Михаил и закурил сигарету… За окном начинало темнеть… Шел мрачный, вьюжный ноябрь… И Михаилу от чего-то неведомого, непонятного, висевшего и кружившегося в воздухе, стало очень страшно…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ САМОЕ СЛАДКОЕ — ЭТО МЕСТЬ

1.

Июль 1995 г.

— Не знаю, Виталий Владимирович, — нахмурился Михаил Лычкин. — Мне кажется, что вы просто не выполняете данного мне слова. В нашем с вами договоре ясно сказано, что вы мне сдаете дом к десятому июля 1995 года. Сегодня двадцать четвертое, и как вы полагаете — можем мы въезжать в этот дом или нет? Ну честно скажите — можно в нем жить немедленно, сегодня или нет?