Воспаление колец

— Это что, очень опасно? — спросил Опупин и спрятался в корзину.

Волшебник насупил мохнатые брови:

— Ну, смотря с какой стороны на это взглянуть. Во всяком случае, не опаснее того, что мы провернули вчера...

— Но нас могли линчевать!

— Из-за двух кур? Не смеши! Это мирные аборигены! Сломали бы пару ребер...

— Ой!

— Пустяки! А быстро мы бежали, верно?

Опупин захныкал.

Маг слез с Канифоли, торопливо перекрестился, простер руки над тропой и робко сказал:

— Мушмула!

Где-то вдали пророкотал гром.

— Консенсус омниум! Чечако-мачечако! Пшик!

— Ж-Ж-Ж-ЖЖЖАХХХ!!! — Змеистая лиловая молния шарахнула точно в середину тропинки, не далее, чем в трех метрах от Гнусдальфа. На опаленном пятачке возникла могучая толстуха в голубой тунике и сандалиях. Росту в ней было — три метра, веса — около пятисот килограмм. Смоляные волосы собраны в узел на затылке, глаза злые, в правой руке — обнаженный меч, в левой — весы с позолоченными чашами. На одной чаше было написано «евро», на другой — «доллары», а между ними была укреплена табличка с курсом этих валют относительно российского рубля. Чаша с «евро» перевешивала.

Гнусдальф отвесил старухе глубокий поклон.

— О благословенная Фемида Космического Равновесия! — вскинув руки, простонал он. Потом присмотрелся и растерянно спросил: — А где Фемида?

— В декрете, — проскрежетала толстуха. — Я — ее теща. Тебе чего, борода?

— Путь, — попросил Гнусдальф, утративший вдруг вой жуликоватый вид. — Путь к Унас-Материту. Ты сможешь его указать?

Толстуха задумалась на минуту. Губы ее шевелились, словно она что-то высчитывала.

— Как два пальца! — вдруг заявила она. — Сотню евро на весы, и не вздумай дурить, борода!

— Все знает, курва! — восхищенно прошептал маг, шелестя банкнотами. — Эй, у меня только восемьдесят евро! Остальное долларами, и... вот еще три шекеля, сойдет?

Подсеменив к толстухе, он встал на цыпочки и положил деньги на чашу весов. Затем предусмотрительно отступил на два шага.

— Так значит, вот тебе карта! — Толстуха взмахнула мечом, и к ногам чародея спланировала мятая бумажка с обмусоленными краями. С удивительным проворством подобрав карту, Гнусдальф отступил еще на шаг.

— Большое Космическое Равновесие прощается с вами! — гулко сказала толстуха и начала растворяться в воздухе. Гнусдальф успел заметить, как она, сунув меч под мышку, сгребает деньги в карман.

— Как я люблю это Космическое Равновесие! — с чувством сказал он, расправляя бумажку на колене.

Опупин высунул из корзины кончик носа:

— Гнусдальф, а что оно уравновешивает?

Маг невесело усмехнулся:

— О! Это хитрая контора! Ну, раньше-то она следила, чтобы Свет и Тьма уравновешивали друг друга... Но постепенно...

— Что?

— Всех можно купить, верно?

— Ну, я не знаю... Ну...

Гнусдальф вздохнул:

— Всех. И теперь кругом одна тьма, дружище. Кругом одна тьма.

— Ох!

— Угу. Живи по ее правилам или подыхай. Третьего не дано.

Опупин поежился.

— А... А вот... появилась Трилогия... Она что, так и не смогла рассеять тьму? Хоть чуть-чуть! Ну, капельку?

Гнусдальф покачал головой:

— Оглянись кругом. Рассеяла? Разве что на микрон. Тьма сгущается и дальше. Бесконечно и самодовольно. А книжки вроде «Тьмы колец» этому помогают. Кстати, этот кирпич еще при тебе? Будь другом, дай листик. Нет, не стоит... Я сам помну.

— Погоди, Гнусдальф! — всполошился Опупин. — А «Воспаление Колец»? Разве этот «...опус, наполненный сортирными шутками третьего сорта...» и так далее, разве он не помогает делу Тьмы?

Хмурое лицо чародея озарила улыбка:

— Нисколечко! Видишь ли, мы — персонажи нарочито плохие, плохие настолько, что дальше нельзя. То есть можно и дальше, но там уж будет совсем хреново. Так вот, мы — пример как нельзя, разумеешь? Да, лучше бы мы делали как можно и должно, но — черт подери! — какая же это будет пародия? А теперь, извини, я отлучусь в кусты.

— Опять двадцать пять! — вспылил Опупин. — Гнусдальф, достали уже твои сортирные шутки!!!

Чародей пожмакал между ладонями лист.

— Дорогуша, мы — антигерои! Нам можно! Мы ж не какие-нибудь бравые парни типа Конана, которые терпят на протяжении четырехсот страниц! Жди, я скоро!

Опупин успел выспаться, прежде чем Гнусдальф вернулся.

— Наш паровоз вперед летит! — напевал маг, забираясь в седло. — Ну-с, продолжим нашу трехтомную эпопею!

— Это кто попеет тут, кто попеет? — заверещал хрюкк. — Я давно уже не попею, а если ты, Гнусдальф, болен, так лечись!

Гнусдальф сильно покраснел, но смолчал, и лишь так пришпорил Канифоль, что строптивый хрюкк прикусил язык.

К утру следующего дня они подъехали к гондорийской границе. Шлагбаум у пропускного пункта был поднят; возбужденная толпа оттерла Канифоль к обочине. Из Гондории спешили выбраться народные депутаты, олигархи, ублюдочные владельцы футбольных клубов, министры, судьи, элитные шлюхи, издатели глянцевых журналов, короли бензоколонок, актеры телесериалов, эстрадные певцы и юмористы, феминистки и директора рынков; всю эту шваль Цитрамон обещал повесить в первую очередь.

Некоторое время чародей задумчиво созерцал их исход.

— А знаешь, — сказал он наконец Опупину, — в Гондории теперь намного легче дышать.

Ветер трепал его бороду, делая похожим на пророка.

Маг подъехал к караульной будке и постучал. На стук нехотя вылез заспанный таможенник в пижаме и с облегченным вариантом грозного кирасирского палаша — ночным горшком в руке.

— Гой еси? — забубнил он, протирая глаза. — Кого приперло? Наркотики, валюта есть?

— Все есть! — ответил Гнусдальф, бросив таможеннику мелкую монетку. Тот ловко поймал ее ртом и уставился на мага взглядом преданной собаки. — Скажи, тут ранее не проезжал с войском благообразный витязь подержанных лет именем Галоген, статный, с белыми, как снег волосами и пристальным взором?

— Ага, — встрял Опупин. — Такой скрюченный урод с гнусной рожей! У него еще привычка ковыряться в зубах и прилюдно почесывать зад!

— Пусто было как в... — не совсем ясно выразился стражник и осоловело посмотрел на Канифоль. — Какая милая ослица...

Отмщение последовало незамедлительно: Канифоль лягнула пограничника промеж ног, и он, удивленный, рухнул наземь, приземлившись опухшей харей в горшок.

Под аккомпанемент стонов и проклятий, доносящихся из горшка, путники въехали в Гондорию, причем вся шваль, спешащая его покинуть, при виде этого крутила пальцами у висков.