Воспитан рыцарем

— Это правда?

— Что — правда?

— Что я красивая… для своих лет?

— Очень! Очень!

— А ты не врешь?

Лин помотал головой. Ему хотелось сделать что-то такое… чтобы все вокруг… чтобы сердце… Он вздохнул и чуть не подавился остатком леденца, вовремя проглотил. А у девчонки тоже щеки румяные, и глаза большие. И ресницы длинные. Лин в испуге схватился за карман — нет, не потерял! Молча развернулся и решительно подошел к старику-привратнику.

— Еще есть леденцы? Дай один… Нет, два давай.

Не умея считать, он по здравому смыслу догадался, что если за большой медяк дают два малых, то и леденцов тоже будет два, если цена леденцу — один малый медяк. Лин все же чуточку сомневался в правильности своих расчетов, но так оно и вышло: привратник принял от Лина большой медяк (Лунь подарил на прощание), а взамен без спора выдал два леденца. Никогда в жизни Лину не доводилось лакомиться так часто: это был уже третий с утра леденец!

— Держи: зеленый тебе, а черный мне.

— Ах! Спасибо! — Уфина опять присела в поклоне, но уже медленно и жеманно поводя плечами, вся в восторге от блистательного незнакомца. — А почему мне — зеленый?

— Ну хочешь — черный возьми, я его еще не лизал. Просто, у тебя глаза зеленые, и я…

— А у тебя синие. Мне на роду написано влюбиться в синеглазого принца и любить его всю жизнь несчастною любовью!

— Но я не принц… Я просто…

— Все равно спасибо. Между прочим, я тоже с тетушкой на базар пришла. Мои родители в отъезде до самой осени, а тетушка со слугой пришли покупать шерсть.

— Так у тебя слуги есть?

— Представь себе! — Девочка почему-то опять покраснела и добавила полушепотом: — Один. Один слуга. Мы не богаты.

— Вкусно?

— Угу…

Дети замолчали, всецело отдавшись леденцовому пиршеству. Гвоздик под лавкой поставил было ушки, понюхал — что там за пища такая — фыркнул с презрением и опять заснул. Внимания на них никто не обращал, плечи их соприкасались…

— Ах, вот бы они подольше задержались…

— И я так же подумал. А… тебе со мной… ну…

— Что? — Уфина вздернула носик и в упор посмотрела на своего кавалера. Взор ее был строг, ни тени улыбки… Сердце у Лина ухнуло куда-то вниз, но все равно уже слова лежали на языке, и он докончил безнадежно:

— Ну… не скучно?

Девочка смотрела на него с холодным изумлением, даже отстранилась слегка, и бедный Лин мгновенно забыл, что она с удовольствием приняла от него леденец, что именно она первая заговорила с ним, что именно она выразила надежду, что взрослые подольше задержатся в базарной сутолоке, оставив их одних…

— А тебе разве не все равно — скучаю я, или страдаю, или полна веселья?..

— Д-да… Н-нет! Мне не все равно! Мне нравится с тобой разговаривать!

Уфина встала, расправила свои нарядные юбки с узором — васильки по зеленому полю — и вновь поклонилась, держа в левой руке леденец на палочке, а в правой краешек верхней юбки:

— А мне с тобой. Ты мой рыцарь, отважный и прекрасный!

Боги! Ну сколько можно краснеть из-за слов одной единственной девчонки!? Лин очень много бы дал, чтобы на нем в эти минуты была черная рубашка, панцирь, меч за спиной… Пояс, стилеты и вообще… Боги! А ведь он еще и босой!

— А мы за обувью для меня пришли. Хозяйка постоялого двора с племянницей — там где-то… Я хотел себе сапоги из нафьих шкур, да дороги слишком.

Уфина опять всплеснула руками, но на этот раз рассмеялась колокольчиком:

— Ты с ума сошел! Так только в сказках бывает!.. Из нафьих… Обидятся и съедят первой же ночью!

— Подавятся. Зиэль, мой друг, ну, воин, с которым я пришел, как раз такие носит. И…это… и все ему хоть бы хны.

Девочка попыталась наморщить гладкий лобик.

— Я тебе верю… но… У нас дома кое-что понимают в колдовстве, но… Значит, он не тот, за кого себя выдает. Простому человеку не дано враждовать с нафами, потому что они слуги самой богини Уманы… — Девочка пробормотала короткую молитву.

Лин вспомнил слова воина Зиэля в адрес богини Уманы и смутился. Кто прав, и в чем правда? Сколько ночей они провели в открытом поле, а нафов и духу не было рядом, хотя Уфина права: по всем поверьям, они должны бы наведаться и отомстить за пятерых уничтоженных той ночью тварей… И ему еще острее и жарче захотелось стать воином… И как можно скорее…

— Уфина! Уфина! Немедленно иди сюда! С кем ты там разговариваешь? Уфина!

Все, счастье кончилось, пришли за Уфиной… Странно! Лин ожидал увидеть за криком толстую рыхлую тетку в возрасте, похожую на тетушку Тошу, но это была статная, совсем не старая дама, одетая гораздо лучше и изящнее Тоши и Суни… А слуга рядом с нею похож, скорее, на воина в одежде горожанина, но не на раба… И не раб у них слуга, берет на нем и перо на берете…

— Лин! Ты будешь меня помнить?

— О, да! Я!.. Я… Всю жизнь! Я на тебе женюсь!

— И я тебя буду помнить. Я обещаю тебя ждать десять лет, двадцать лет… Пока ты не придешь за мною! А я буду ходить на все гладиаторские представления!.. На все-все!..

— Я приду. Клянусь, Фи. Я…

Но два молодых сердца так и не успели выслушать формальные признания во взаимной любви, ибо строгая дама широким мужским шагом пересекла «детский» двор, ухватила девочку за ладошку, вывернула из нее остатки леденца, бросила под ноги и таким же широким шагом, чуть ли ни волоча за собою маленькую Уфину, направилась прочь, к выходу… Знал бы Лин, кто была эта маленькая девочка, запросто сидевшая рядом с ним на деревянной скамье в углу базарной площади под видом простолюдинки!.. Но он не знал, и я считаю, что в тот день это было к лучшему для них обоих.

— Бедный, ну что ты хнычешь, Гвоздик… Мы обязательно найдем Уфину, обязательно!..

Лин произнес про себя все необходимые в этот момент клятвы, и хорошее расположение духа вернулось к нему. Тем более, что базарная площадь отдала наконец двух его спутниц, тетушку Тошу и племянницу Суню.

— Да старый ты дурак! Какой тебе «базар на лавке»? Можем мы башмаки-то примерить?..

Но — нет. Привратник туго знал свои обязанности: примерять и рассматривать покупки можно где угодно, только не в детском дворике, на это существует строжайший запрет! А иначе — не успеешь оглянуться — заповедный уголок превратится в точно такую же забитую людьми барахолку. И уже случалось, и превращался… И иное всякое происходило, стоило лишь ослабить догляд за порученным… За пятьдесят лет существования «детского» охранного промысла на базаре сложились четкие и разумные правила, проверенные самой жизнью, поэтому тетушка Тоша ругалась «для порядку», на всякий случай, на счастливый «авось». Не выгорело — и не надо, зайдем за угол и примерим, чтобы и не во дворике, и не на базарной площади.

Лин усомнился про себя: а ну как не подойдут башмаки? Тогда что? Опять медяк привратнику, его во дворик, а женщины в базарную толчею, с негодной обувкой в руках?

Но — золотые руки оказались у Суни, у тетушки Тоши и великолепный глазомер: сели на ноги башмаки — хоть бы что-нибудь где-нибудь прижало или натерло за весь обратный путь!

— Хоть они и не эти… не… тьфу, говорить не хочу! Но из настоящих приозерных церапторов, вот как! В кругель они мне встали! В большой серебряный кругель — пара, вот как, господа хорошие! Уж и боюсь: поверит ли мне господин Зиэль?..