Воспитанник Шао. Том 2. Книга судеб

На коленях, завернутый в полотенце, покоился автомат. Другие три его пистолета находились в спортивной сумке.

Индейцы были людьми слова: умело вели лодку вдоль берега, пережидая в зарослях катера пограничников, обходили возможные пикеты засад.

Кругом было такое земное спокойствие и сонная идиллия, что если бы не неожиданные крики попугаев, обезьян и прочего лестного братства, Рус бы заснул долгим и крепким сном. Но берега жили, и от них исходило не столько жизненной доброты, сколько коварной опасности в борьбе за выживание. Индейцы имели длинные палки и ими ловко отбрасывали от лодки плывущих змей, водяных крыс, крупных хищных рыб, тыкающихся часто головой о борт пироги.

Во время речного затишья чисто человеческая грусть и ностальгия по прошлому крепко охватила его. Беглец по жизни, вечно скрывающийся: это вырабатывало дух уже не добровольного отшельничества, а изгнанника по року судьбы. В нем росла жажда читать, но жизнь давала немногие минуты, когда можно было уединиться и иметь при себе интересующие книги. Он знал неплохо уже четыре языка и умел не только пользоваться в разговоре, но и читать многое из литературы. Философствующее зерно, заложенное духовными отцами, требовало работы мысли, дальнейшего самообразования. Он ощущал голод по информации. Теперь решил инкогнито от всех пересечь океан, чтобы вообще никто не догадывался, добраться до монастыря. Уединиться в отдаленном районе Тибета и навсегда предаться собственным размышлениям, коих накопилось за эти годы более, чем предостаточно.

Русу резонно казалось, что он сумел довольно удачно исчезнуть из лагеря и, наверное, оторвется на время от возможных преследователей.

За кормой лодки веселыми бурунками расходились игривые волны. Солнце начало неспешно опускаться на кроны вековых гигантов. Тень от деревьев увеличивалась, скоро лодка шла в густой темени, ломая сопротивление широкого напора воды. Рус совсем расслабился и уже по-детски любовался редкими по красоте изломами берегов, вычурными картинами одиноких деревьев гигантов, разлаписто нависающих над водой своей необъятной громадой массы веток и листьев. Резкий вскрик индейца вывел его из долгой задумчивости. Лодка круто взяла в сторону.

Тренированный глаз Руса быстро определил опасность. Со свисающих над водой веток исполинских деревьев во многих местах виднелись ровные, как палки, висящие змеи. Длина некоторых доходило до четырех метров.

Старый индеец ловко подцепил пресмыкающееся шестом и коротким движением молниеносно отсек ей голову. Туземцы умело освежевали жертву, разложили костерчик в небольшой печурке и скоро деликатес, нарезанный небольшими кусками, жадно поглощался крепкими челюстями.

Такой змеи хватило бы дня на два. Но индейцы, насытившись, бросили остатки в реку, где вода обильно кишела огромным количеством всяких прожорливых тварей, которые остервенело набросились на поживу.

Вскоре повстречались пироги местных индейцев. Проводники перевели, что вскоре ожидается гроза и они приглашены в ближайшее селение вождем племени, которого они по родственным связям хорошо знают. Рус желал бы плыть далее в ночи, но все же гроза в кромешной темноте на большой реке всегда представляет реальную опасность для любого путешественника. И поэтому лодки скоро плавно вошли в устье небольшого притока Параны.

Непривычно и диковато было видеть в сумраке джунглей вблизи цивилизации архаичные хижины индейцев из веток и тростника. Полуголых женщин, серьезно занятых своими немудреными бытовыми делами. Бедность, граничащую с нищетой. При появлении гостей на территории деревни, все население бросило свои дела и сбежалось на смотрины. Несколько банок консервов и соков пестро украсили почетное место в хижине вождя на причудливой подставке. Угощали хозяева своим, чего монах старался не касаться. Но огненной воды было достаточно с собой и проводники, нисколько не смущаясь, здорово подпили с вождем и старейшинами. После чего Рус отнес своих мертвецки пьяных приятелей в отведенный для них вигвамчик из веток и кожи. К полночи ударил сильный дождь и монах благодарил судьбу, что удалось немного побыть одному среди яростного штурма небесной природы. Забыться средь общей вакханалии воды и шума. Не видеть болтливых индейцев, с нескрываемым любопытством разглядывающих его во время пиршества. На ночь ему выделили женщину средних лет, видимо вдову, но монах подарил ей несколько банок тушенки, кучку патронов и отпустил. Она с превеликой гордостью и походкой знатной особы прошествовала с подарками к вождю. В тридцати шагах свирепствовали шумные воды вздыбившейся Параны. Сейчас, в темноте, в блеске ослепительных молний, она была так не похожа на ту дневную, которая лениво переваливала свое аморфное переливающее тело по дну широкой долины. Дождь с дикой силой бил ее по зеркальной поверхности, раскалывал на мириады светящихся звездочек. Небесное корыто щедро лило и лило, наполняло до самых краев реку и она, как перегруженная баржа, притихала, обидчиво ежилась, морщилась тысячами маленьких всплесков волн по всей акватории воды и спешила исчезнуть за далеким поворотом в ближайшую неизвестность.

Частые вспышки молний освещали всю реку, черной стеной стоящие джунгли. В грохотании ночной грозы казалось, что это неизвестное и бесчисленное воинство грозно подбирается к неподвижному монаху, вызывая его на решающий и последний бой. Было мрачно и жутко от живописующей игры теней, ярких отсветов в воде, неожиданных шараханий молний и оглушающих все мировое пространство громовых раскатов грозы. Стихии не терпелось все разрушить, разметать, запугать, запрятать подальше в норы.

Рус сидел под навесом. С края крыши сплошной стеной лилась вода. Все индейцы разбрелись по своим хижинам. К утру гроза ослабела, мощный ливень перешел в небольшой дождик, который скоро закончился. В преддверии утра задремал у большой реки и монах. Вдали, за горизонтом, в сизой дымке утра поднималось настороженное светило. Но день еще не начался…

Глава пятнадцатая

В отчаянном бессилии жестикулируя руками, губами, челюстью, благородных кровей полковник Динстон выскочил из особняка Теневого, донельзя расстроенный и недовольный. Он таращил глаза по сторонам, не зная, на чем сорвать свое профессиональное бешенство. То, что сказал ему переводчик, сухо считывающий с вялых губ полуживого экс-властелина, делало все отвратным и непонятным. С досады у полковника болезненно выпучивались глаза, нервно кривились губы.

"А-ах, чтоб он раньше сдох, этот живой трупик, – выговаривал в сердцах про себя Динстон, выискивая, что еще найти в своем небогатом лексиконе, чтобы быстрее согнать с себя накопившуюся за время беседы энергию. – Видите ли, какой нашелся: искатель миролюбивой истины. С колеи мщения бывший судорожно переполз на гнилую философию миротворчества. Каков, а: морда, жить хочет. Слюнтяй. Его, понимаешь ли, больше интересует состояние демократии в Соединенных Штатах. Ну, что ты тут скажешь? Одной ногой в могиле и на тебе. Вмешивается негодяй во внутренние дела суверенных могущественных государств. Кто его просит? Кого он представляет? Крыша у него не в ту сторону поехала. А может и вообще протекать начала. Паралитику о монахах твердишь, информацию выпрашиваешь: а он восковой рожей крашеной мумии несет дребедень о правах человека, бесстыжую чушь про законность, анекдоты прошлых веков о взаимоотношениях. Что делает с людьми старость и болезнь. И он, полковник спецслужб Соединенных Штатов, самолетом срочно летел в эту прокисшую Поднебесную, чтобы потоптаться у кровати долго-умирающего. Жалко зря потраченного времени. Что-то мир быстро и не в ту сторону искривляется. Непонятно, кто чего хочет.

Динстона круто заносило на поворотах. Если бы не подчиненный, много антикварных ваз разлетелось бы от энергичных рук обиженного полковника. Но он, не обращая внимания на кажущиеся мелочи, почти бежал к стоянке автомобиля.

Быстро впрыгивая в машину, так лягнул дверцей, что она снова открылась. От такого своеволия бесчувственного металла засадил ногой в обшивку двери. Та прогнулась во внешнюю сторону, да так и осталась болтаться, жалобно поскрипывая на завесах.

– Это у нас так машины делают! – дико заорал он. Конкретно выругался, вылез из машины и снова долбанул ногой по двери.

Дверца щелкнула затворным движением карабина, закрылась… Теперь Динстон не мог ее открыть.

– Закажи новую машину, водила! – гаркнул он во все горло шоферу-телохранителю, – если не можешь смотреть за старой. Двери проверяй. За что жалованье получаешь? Козел.

Сам сел на заднее сиденье, дрожащими пальцами достал сигарету из пачки. Оставшиеся, вместе с пачкой вышвырнул в открытое окошко.

– Мир блефует, сволочится. – Орал он в затылок шоферу. – Если такие титаны, как Теневой, сдаются, вся Вселенная завязнет в болоте пошлого либерализма. Лучше бы он сдох еще тогда, телячья душа. Сволочь, книжки печатает. Чему может учить безнадежно больной, оторванный от жизни, который дышит воздухом своей вонючей постели. Микробными парами. У него мозги-сплошная брюзжащая червоточина, рассадник бацилл и вирусов. Крест на нем нужно ставить осиновый, а он еще пальцем куда-то тычет. Живой труп. Кормчий для слепых и глухих. Жить хочет, сволочь партийная. Правильно монахи его пауками потравили. Туда ему дорога. Героин дать, чтобы успокоился. Черт возьми, – Динстон задумался, – поддерживает ли он отношения с членами правительства и прочими влиятельными силами. Мао еще держится и свою политику тянет без всяких сомнений и изменений. Здесь все нормально. Но кто на смену придет? В верхах функционеров никто ничего определенного предсказать не мог. Все затаились: толкаются у постели Великого и также непредсказуемы, как и их высказывания. Кто левей, кто правей-невозможно определить при общей пустоголосице преданности идеям и пути Великого Вождя. Для самого Динстона Мао ассоциировался не столько, как вождь великой нации, но скорее как хитрый и ловкий, староста слишком большой деревни. Вождизм все же требует интеллекта, а у Мао его очень недоставало. Зато указов, подсказок, как жить, куда идти, этого пропаганда лила с избытком.

"Каждый только для себя"-неожиданно и как-то досадно дошла до Динстона банальная истина. Вернее не то, что каждый за себя, а то что именно вообще все, кого ни спроси, от мала до велика только о себе и думают и на всех им одинаково наплевать: президент ты или какой бомж с ближайшего двора. Он не заметил, как с мыслей снова перешел на слова и ругательства. – "Шкурные сволочи. Бабьи подъюбочники. Больше они никто и ни на что не способны. Поэтому с ними так трудно вести переговоры. Не мужики-слюнтяи".