Воспламеняющая взглядом

Рэйнберд подался вперед.

– Учтите два момента. Первый: вам придется примириться с мыслью, что она не будет зажигать для вас костры. Она не автомат, а просто девочка, которая соскучилась по отцу. С ней нельзя, как с лабораторной крысой.

– Мы и без вас... – взорвался было Хокстеттер.

– То-то и оно, что нет, – не дал ему закончить Рэйнберд. – Так вот, это знает любой экспериментатор. Принцип кнута и пряника. Зажигая костры, Чарли будет думать, что она соблазняет вас пряником и что вы – а значит, и она – шаг за шагом приближаетесь к ее отцу. На самом деле все, разумеется, наоборот. В данном случае пряник – ее отец, и соблазнять ее этим пряником будем мы. Если перед носом у мула держать лакомый кусок, он перепашет вам все поле. Ибо мул глуп. Но эта девочка – нет.

Он сверлил глазом то Кэпа, то Хокстеттера.

– Я готов повторять это снова и снова. Что, легко вогнать гвоздь в железное дерево? Та еще работенка, но вы почему-то постоянно об этом забываете. Рано или поздно она вас раскусит и сыграет отбой. Потому что она не мул. И не лабораторная крыса.

«А ты только и ждешь, когда она выйдет из игры, – подумал Кэп с тихой ненавистью. – Ждешь, когда ты сможешь отправить ее на тот свет».

– Итак, это отправная точка, – продолжал Рэйнберд. – Начинайте эксперименты. А дальше думайте, как максимально протянуть их. Закончатс эксперименты – валяйте, систематизируйте. Если соберете достаточно информации, получите вознаграждение в больших купюрах. Съедите свой пряник. И можете снова впрыскивать ваше зелье разным олухам.

– Вы опять за оскорбления? – голос Хокстеттера задрожал.

– При чем тут вы? Это я про олухов.

– И как же, по-вашему, можно протянуть эксперименты?

– Чтобы ее завода хватило на первое время, будете давать ей маленькие поблажки, – ответил Рэйнберд. – Пройтись по лужайке. Или... все девочки любят лошадей. Пять-шесть костров она вам устроит только за то, чтобы прокатиться на лошадке по верховой тропе – понятно, не без помощи грума. Я думаю, этого вполне хватит, чтобы дюжина бумагомарак, вроде Хокстеттера, еще пять лет потом исполняла победный танец. Хокстеттер рывком встал из-за стола:

– С меня хватит!

– Сядьте и помолчите, – одернул его Кэп. Побагровевший Хокстеттер готов был ринуться в бой, но весь его запал улетучился так же быстро, как возник, даже слезы навернулись. Он снова сел.

– Свозите ее в город за покупками, – продолжал Рэйнберд. – В увеселительный парк – покататься на машинках. Скажем, в компании с Джоном, добрым дядей уборщиком.

– Вы всерьез думаете, – подал голос Кэп, – что этими подачками...

– Нет, не думаю. Долго так продолжаться не может. Раньше или позже она опять спросит про отца. Она ведь тоже человек. И у нее есть свои желания. Она с готовностью поедет куда скажете, ибо считает: услуга за услугу. Но в конце концов опять встанет вопрос о любимом папочке. Она не из тех, кого можно купить. Ее голыми руками не возьмешь.

– Итак, приехали, – задумчиво произнес Кэп. – Все выходят из машины. Проект исчерпан. На данном этапе, во всяком случае. – По разным причинам он испытывал огромное облегчение от подобной перспективы.

– Нет, не приехали, – сказал Рэйнберд со своей леденящей улыбкой. – У нас в запасе будет еще одна козырная карта. Один большой пряник, когда уже не останется маленьких. Я не имею в виду Гран-при – ее отца, но кое-что способно заставить ее проехать еще немного.

– Что же? – спросил Хокстеттер.

– Догадайтесь. – С лица Рэйнберда не сходила улыбка, но больше он не сказал ни слова. Кэп, может, и сообразит, хотя за последние полгода он сильно развинтился. И все же мозги у него даже в среднем режиме работают куда лучше, чем у его подчиненных (включая претендентов на престол) с предельной нагрузкой. Что до Хокстеттера, то этот ни за что не сообразит. Он уже поднялся на несколько ступенек выше собственного уровн некомпетентности – своего рода подвиг, который вообще-то легче совершить государственным чиновникам, чем кому-либо другому. Хокстеттер давно разучился брать след по запаху. А впрочем, догадаются они или нет, каким будет последний пряник (так сказать, поощрительный приз) в этом маленьком соревновании, не столь уж важно; на результат не повлияет. В любом случае он, Рэйнберд, пересядет за баранку. Он, конечно, мог задать им вопрос: кто, по-вашему, отец девочки после того, как вы ее лишили отца?

Но пусть сами догадаются.

Если сумеют. С лица Джона Рэйнберда не сходила улыбка.

Энди Макти сидел перед телевизором. Мерцал янтарный глазок коробки дистанционного управления. На экране Ричард Дрейфус пытаются изобразить некое подобие Чертова Пальца – вроде тех, в пустыне, где приземлялись эти тарелочки – в домашних условиях. Энди наблюдал за его действиями с глуповато-блаженным лицом. При этом он был натянут как струна. Сегодн контрольный день.

Три недели, прошедшие после аварии, превратились для Энди в пытку, когда едва переносимое напряжение сменялось почти преступной радостью. Он хорошо понимал состояние оруэлловского Уинстона Смита, который на какое-то время ошалел от своего подпольного бунтарства. У него, Энди, появилась тайна. Она точила и терзала его, как всякая сокровенная тайна, но она же вернула ему бодрость духа и былые силы. Он обошел их на полкорпуса. Одному богу известно, хватит ли его на всю дистанцию, но первый рывок сделан.

До десяти оставалось совсем немного – в десять придет Пиншо, как всегда улыбаясь. Они вдвоем отправятся в сад на утреннюю прогулку, чтобы обсудить, как «подвигаются его дела». Энди даст ему посыл... попытаетс дать. Он бы давно это сделал, когда б не телемониторы и понатыканные всюду «жучки». Ожидание позволило ему обдумать стратегию нападения, еще и еще раз проверить наиболее уязвимые места. Кое-что в сценарии он мысленно переписал, и не один раз.

Ночами, лежа в темноте, он неотвязно думал: Большой Брат все врем смотрит на тебя. Помни от этом каждую секунду, об этом прежде всего. Ты под колпаком у Большого Брата, поэтому, чтобы спасти Чарли, ты должен их всех перехитрить.

Он спал как никогда мало, в основном потому, что опасался заговорить во сне. Иногда часами лежал, боясь даже пошевелиться, – вдруг их насторожит, что накачанный наркотиками человек ведет себя излишне беспокойно. А когда его все же смаривало, спал чутко, видел странные сны (его преследовал одноглазый Джон Сильвер, долговязый пират с деревянной ногой) и то и дело просыпался.

Избавляться от торазина оказалось проще простого – они ведь были уверены, что он без наркотика не может. Ему теперь приносили таблетки четыре раза в день и ни о каких тестах со времени аварии не заговаривали. «Похоже, они махнули на меня рукой, – решил Энди, – и сегодня на прогулке Пиншо сообщит мне об этом».

Иногда он, откашливаясь, выплевывал таблетки в кулак, а затем вместе с объедками отправлял в мусоропровод. Иногда он прихватывал их в туалет. А то еще делал вид, будто запивает их пивом, а сам сплевывал в полупустую банку, где они благополучно растворялись. Про банки он как бы забывал и, когда пиво окончательно выдыхалось, выливал его в раковину.

Видит бог, все это он делал не профессионально, чего наверняка нельз было сказать о тех, кто за ним наблюдал. Но вряд ли они сейчас наблюдали за ним так уж пристально. В противном случае, рассуждал он, его бы давно накрыли. И весь сказ.

Дрейфус вместе с женщиной, чей сын в данный момент катался на тарелочке в компании инопланетян, карабкался по склону Чертова Пальца, когда раздался короткий зуммер, что означало: открывается дверь. Энди едва не подскочил. Ну вот, пронеслось в голове.

Вошел Герман Пиншо. Он был ниже ростом, чем Энди, хрупкий, изящный; с первого дня Энди почувствовал в нем что-то женственное, хотя и не мог себе объяснить, что именно. Сегодня Пинщо был в серой водолазке и легком костюме – как с картинки сошел. И, как всегда, улыбочка.