Воспоминание об Алмазных горах

С трепетом ждала от Рихарда ответа на свое последнее письмо. Как-то он отнесся к ее сообщению? Захочет ли теперь вернуться к ней? Он так хотел стать отцом! Наконец ей сообщили, что есть оказия. Она почти бежала по Гоголевскому бульвару, задыхаясь от колючего февральского ветра.

Вместе с письмом ей передали небольшую посылку. «Неужели детские вещи?» — с ужасом подумала она.

Идя обратно, выбрала в сквере пустынную скамейку, нетерпеливо вскрыла письмо и словно услышала голос Рихарда:

«Моя дорогая Катюша!

Получил из дому краткое сообщение, и я теперь знаю, что все произошло совсем по-другому, чем я предполагал.

Пожалуйста, извини меня, но на основании двух предыдущих сообщений мне показалось, что наши попытки удались. К этому надо добавить, что я этого очень хотел. Надеюсь, что я тебе этим не причинил горя?

Скоро я от тебя должен получить письмо, рассчитываю, через три-четыре недели, тогда я буду в курсе дела и буду вообще знать, как у тебя дела и чем ты занимаешься.

Твои письма меня всегда радуют, ведь так тяжело жить здесь без тебя. Да еще почти в течение года не иметь от тебя весточки, это тем более тяжело.

Те немногие дни сделали наши отношения более определенными и более крепкими. Я очень хотел, чтобы это состояние постоянной разлуки теперь длилось не так долго и чтобы мы выдержали это.

Я мучаюсь при мысли, что старею. Меня охватывает такое настроение, когда хочется домой скорее, насколько это возможно, домой, в твою новую квартиру. Однако все это пока только мечты, и мне остается положиться на слова «Старика», а это значит выдержать порядочно времени.

Рассуждая строго объективно, здесь тяжело, но все же лучше, чем можно было ожидать.

Напиши мне, пожалуйста, о твоей комнате: в каком районе она расположена и как ты в ней устроилась?

Вообще прошу, позаботься о том, чтобы при каждой представившейся возможности имел бы от тебя весточку, ведь я здесь ужасно одинок. Как ни привыкаешь к этому состоянию, но было бы хорошо, если бы это можно изменить.

Будь здорова, дорогая.

Я тебя очень люблю и думаю о тебе не только, когда мне особенно тяжело. Ты всегда около меня.

Сердечно жму руку, целую тебя.

Большой привет друзьям — твой Ика».

«Как глупо все получилось», — сокрушалась Катя, размышляя над письмом. Ее тронула деликатность Рихарда, но по тону письма она почувствовала, что он глубоко разочарован ее сообщением. «Я мучаюсь при мысли, что старею…» Для него это, возможно, была последняя надежда продлить себя в новом существе. Она представила себе Рихарда, покупающего детские вещички, и улыбнулась сквозь слезы. Неужели им отказано в простой человеческой радости? И не случится ли так, что она будет доживать свою жизнь в воспоминаниях и печали?

Катя забыла уже и про посылку, лежащую рядом, на скамейке. И ушла бы без нее, не окажись тут бабушка с детской коляской. Бабушка крикнула ей вслед:

— Эй, барышня, ты что-то забыла!

Дома вскрыла посылку. В ней были подарки для нее, Кати… Взволнованная письмом и этой посылочкой — знаком внимания любимого человека, она, к удивлению Марфуши, сидела и тихо плакала.

— Ну что вы, Екатерина Александровна, — уговаривала ее простодушная девочка. Откуда ей было знать, что плакать можно и от избытка чувств!

В этот вечер Катя долго изливала свою душу в музыке. Она играла хрустальные ноктюрны, ажурные вальсы, а в сонатах — их скорбь и глубину. Марфуша сидела тихо-тихо, что-то шила возле настольной лампы. Было тепло, уютно и надежно.

Письма от Рихарда стали приходить все реже. Понимала: международное положение. Радовалась каждой весточке от него, в каждом письме находила слова, окрыляющие надеждой. «Если все будет хорошо, то остался еще год». «Если все будет хорошо…» В словах таилась неведомая опасность.

«…Работы полно, и если ты спросишь о нас, тебе ответят, что нами довольны и я не на последнем счету. Иначе это не имело бы смысла для тебя и для всех нас дома. Были здесь напряженные времена, и я уверен, что ты читала об этом в газетах, но мы миновали это время хорошо, хотя мое оперение и пострадало несколько. Но что можно ждать от «старого ворона», постепенно он теряет свой вид.

У меня к тебе большая просьба, Катюша, пиши мне больше о себе, всякие мелочи, все, что ты хочешь, только больше».

В следующем письме:

«У меня был период очень напряженной работы… Скоро ты снова получишь от меня письмо, думаю, недель через шесть».

И в самом деле, через шесть недель пришло письмо:

«Моя любимая Катюша!

Наконец-то представилась возможность дать о себе знать. У меня все хорошо, дело движется. Посылаю свою фотокарточку. Полагаю, что это мой лучший снимок. Хочется надеяться, что он тебе понравится. Я выгляжу на нем, кажется, не слишком старым и усталым, скорее задумчивым. Очень тяжело, что я давно не знаю, как ты живешь. Договоренность о деньгах для тебя должна быть отрегулирована. Пытаюсь послать тебе некоторые вещи. Буду счастлив, если ты их получишь, потому что другой радости я, к сожалению, не могу тебе доставить, в лучшем случае — заботы и раздумья. В этом смысле мы с тобой бедняги.

Не печалься, когда-нибудь я вернусь, и мы нагоним все, что упустили. Это будет так хорошо, что трудно себе представить…»

Она словно бы слышала его негромкий, ласковый голос, и в памяти вставал каждый час их короткого счастья. В первый раз, когда он зимой тридцатого года уезжал в зарубежную командировку, еще не было той острой сердечной боли, как сейчас. Тогда многие уезжали в длительные командировки и точно в срок возвращались домой. Теперь в каждом письме Рихарда сквозила тревожная неопределенность:

«Сегодня я получил известие, что ты поехала в отпуск. Это, должно быть, прекрасно — поехать с тобой в отпуск! Сможем ли мы это когда-нибудь осуществить? Я так хотел бы этого! Может быть, ты и не представляешь, как сильно…»

Она представляла, потому что сама мечтала об этом. Уехать вдвоем куда-нибудь к теплому морю, в Крым или на Кавказ, беззаботно лежать рядом на горячей гальке пляжа, утонув душой в счастливом безмятежье… А потом броситься в кипящие волны моря и плыть долго-долго рука об руку к изогнутой линии горизонта, где почти над головой застыл белый силуэт какого-то корабля… Иногда она тихо улыбалась сверим красивым видениям. Пусть только приедет! Им вдвоем всюду будет хорошо, хоть на Северном полюсе…

А в отпуск она ездила домой, в Петрозаводск. Вся семья собралась вместе — сестры, братья. По воскресеньем артелью ходили в лес, катались на лодке по Онежскому озеру, ловили рыбу — все как в юности. Только не было уже того единения, в мыслях каждый жил какой-то своей, обособленной жизнью, хотя и не перестали любить друг друга.

В Москву вернулась отдохнувшая, повеселевшая, и — о радость! — ей принесли письмо и небольшую посылочку от Рихарда. Сразу принялась за письмо:

«Милая Катя!

На днях получил твое письмо от 6.36. Благодарю за строчки, принесшие мне столько радости. Надеюсь, ты хорошо провела отпуск. Как хотел бы я знать, куда ты поехала, как провела время, как отдохнула. Была ли ты в санатории по путевке твоего завода или моего учреждения, а может быть, просто съездила домой? На многие из этих вопросов ты не сможешь дать ответа, да и получу я его тогда, когда будет уже холодно и ты почти забудешь об отпуске. Между тем я пользуюсь возможностью переслать тебе письмо и небольшой подарок. Надеюсь, что часы и маленькие книги, которые я послал, доставят тебе удовольствие?

Что делаю я? Описать трудно. Надо много работать, и я очень утомляюсь. Особенно при теперешней жаркой погоде и после всех событий, имевших место здесь. Ты понимаешь, что все это не так просто. Однако дела мои понемногу двигаются.

Жара здесь невыносимая, собственно, не так жарко, как душно, вследствие влажного воздуха. Как будто ты сидишь в теплице и обливаешься потом с утра до ночи.

Я живу в небольшом домике, построенном по здешнему типу, совсем легком, состоящем главным образом из раздвигаемых окон, на полу плетеные коврики. Дом совсем новый и даже «современнее», чем старые дома, и довольно уютен.

Одна пожилая женщина готовит мне по утрам все нужное, варит обед, если я обедаю дома.

У меня, конечно, снова накопилась куча книг, и ты с удовольствием, вероятно, порылась бы в них. Надеюсь, что наступит время, когда это будет возможно.

Иногда я очень беспокоюсь о тебе. Не потому, что с тобой может что-либо случиться, а потому, что ты одна и так далеко. Не была бы ли ты счастливее без меня? Не забывай, что я не стал бы тебя упрекать.

Вот уже год, как мы не виделись, в последний раз я уезжал от тебя ранним утром. И если все будет хорошо, то остался еще год.

Все это наводит на размышления, и поэтому пишу тебе об этом, хотя лично я все больше и больше привязываюсь к тебе и более чем когда-либо хочу вернуться домой, к тебе.

Но не это руководит нашей жизнью, и личные желания отходят на задний план. Я сейчас на месте и знаю, что так должно продолжаться еще некоторое время. Я не представляю, кто бы мог у меня принять дела здесь по продолжению важного экспорта.

Ну, милая, будь здорова.

Скоро ты снова получишь от меня письмо, думаю, недель через шесть. Пиши и ты мне чаще и подробней.

Твой Ика».