Воспоминание об Алмазных горах

— Я знаю мадьяр, — сказал Петр Ефимович, — да и они меня знают: вместе трудились на лесоразработках под Красноярском.

Саросек обрадовался.

— Вот и хорошо! Иди на Мариинский фронт! Будешь держать оборону Ачинска.

Управление лагерями было передано ревкомам военнопленных. Ачинский лагерь занимал казармы бывшего казачьего полка на окраине города, почти у самого бора. Австрийцы, немцы, мадьяры, чехи, поляки, румыны ждали возвращения на родину, ждали давно, и разговор с ними предстоял нелегкий. Щетинкин не сомневался в одном: эсеры сделали все возможное, чтобы настроить эту разнородную массу против Советской власти. И когда военнопленных называют интернационалистами, то это — вообще: не называть же их «господа военнопленные» или — еще хуже — «товарищи военнопленные». Они сами назвали себя интернационалистами, по-видимому вкладывая в это емкое слово определенный политический смысл. Щетинкина здесь в самом деле помнили: ведь многие из Красноярского лагеря перебрались сюда. Его сразу же обступили. Среди военнопленных он увидел давнего знакомого — Белу Франкля.

— Ну, Бела, помогай! — сказал Петр Ефимович. — Прежде всего, мне нужно связаться с товарищем Матэ Залкой…

Франкль улыбнулся.

— Матэ Залка — это я.

— Ты?!

— Я, я. Меня так теперь все зовут, по названию города Матэсалка, где я учился в гимназии.

— Ну, раз ты и есть Матэ Залка, то моя задача облегчается. Скажи прямо: есть среди твоих товарищей такие, которые согласны отправиться сегодня же на Мариинский фронт воевать с чешскими легионерами и русскими белогвардейцами?

Вопрос был задан прямо, и Матэ Залка ответил на него прямо:

— Я проводил тут митинг на плацу, ходил по казармам, выяснял настроения.

— И как?..

— Так. Немножко хорошо, немножко плохо.

— Серединка на половинку? — допытывался Щетинкин, ловя убегающий взгляд Залки.

— Не все хотят воевать. Боятся. У Гайды десятки тысяч легионеров, целый корпус. А нас мало. Так рассуждают трусливые люди. Тут были эсеры…

— Ачинск — важный стратегический пункт… Нельзя допустить, чтобы его взяли, — горячо сказал Щетинкин.

Матэ молча развел руками, мол, не знаю, как тут быть. Но сейчас же спохватился, произнес с жаром:

— Я вслед за вами приведу самых преданных русской революции! Я — тоже большевик…

— Спасибо, Матэ… Давай, действуй!

Они обменялись крепким рукопожатием.

Несмотря на горячность Залки, Щетинкин понял, что рассчитывать на помощь пленных интернационалистов особенно-то не приходится. Нужно полагаться на свой рабочий класс. Собрав своих красногвардейцев, а их набралось до двух сотен, он отправился на Мариинский фронт. Ачинск остался, по сути, без охраны, и Щетинкин тревожился, что этим воспользуются мятежные офицеры, которые конечно же ждут не дождутся прихода Гайды… Волновался за Вассу, за детей, боялся расправы над ними местного кулачья, затаившего злобу на него, Щетинкина. Все же успел забежать домой, предупредить Вассу, на секунду прижать к груди Шурика, поцеловать девочек. Вот тебе и мирная жизнь… Чем все только кончится?

Чем оно могло кончиться? На Дальнем Востоке интервенция уже началась. Чешский корпус — это ведь тоже силы интервенции, пробравшиеся в самое нутро России. Эшелон чехов протянулся от Пензы до Владивостока. Легионеры захватили важные центры Среднего Поволжья, Урала, Сибири, оказывают вооруженную поддержку местным контрреволюционерам…

Ачинский отряд занял правый фланг Мариинского фронта. Красногвардейцы стали рыть окопы полного профиля, намереваясь стоять до последнего. Как успел подметить Щетинкин, на других участках фронта всерьез к обороне не готовились, и это возмущало до глубины души. Почему люди до последнего не хотят осознавать смертельную опасность? Если чешским легионерам удалось захватить другие города, то они возьмут и Ачинск — важный пункт на Транссибирской магистрали. Возьмут. Если не будет оказано решительное сопротивление.

…Под вечер группа вооруженных людей пыталась перейти бурную речку. В русле потока лежали тяжелые камни, возле которых кипели буруны. Речка была неглубокая, но гул и рев воды пугали. Судя по всему, люди совсем выбились из сил. Когда они все же выбрались на песчаный берег, Щетинкин узнал Матэ Залку. Он имел, как и его товарищи, жалкий вид.

— Мы пробивались к вам, — сказал Матэ. — Легионеры заняли Ачинск. Мы не смогли отбить атаки и отступили. Нас всех обошли с юго-запада…

Щетинкин подумал о Саросеке: успел ли уйти с совдеповцами из города? Он сразу же сообразил: по-видимому, противник постарается замкнуть кольцо окружения и уничтожить отряды… Теперь был сводный русско-венгерский отряд. Горстка людей… Сколько они смогут продержаться: день, два, а может, и часу не продержатся?..

Еще не успели венгры прийти в себя от трудного перехода, как легионеры перешли в наступление, по всей видимости решив разделаться с отрядом одним махом. Завязалась перестрелка. На весь сводный отряд имелся один пулемет. Щетинкин сам залег за него. Исступленно косил и косил легионеров, ползущих со всех сторон. Когда была отбита третья атака — а это случилось поздно ночью, — принял решение:

— Будем прорываться небольшими группами, раздельно. Ты, Матэ, со своими ребятами пробивайся в Красноярск, подними ваш лагерь. Темерев пойдет со своими красногвардейцами на юго-восток, в направлении Мариинска. Ну а я двинусь на север Ачинского уезда.

Они распрощались, не совсем уверенные в дальнейших встречах. Удастся ли маленькому отряду Матэ пробиться к Красноярску? А может быть, и Красноярск уже захвачен? «А все-таки молодец гусарик, — тепло подумал Петр Ефимович о Залке, — сколотил-таки отряд…»

Напуганные жестокостью колчаковских карателей, крестьяне начали сбиваться в партизанские отряды. Даже зажиточные хозяева, беспощадно разоряемые беляками (отбирали хлеб, скот, фураж, грабили), потянулись к партизанам.

Во главе отрядов стояли опытные солдаты-фронтовики. Задачей Щетинкина являлось объединить все эти отряды в мощную партизанскую армию.

Он снова почувствовал себя на фронте. Только теперь борьба наполнилась глубоким смыслом — отстоять свой кров, свою землю, свою Советскую власть… Тут и агитации особой не требовалось. Авторитет Щетинкина был во всем уезде известен.

Базой партизанского отряда он выбрал глухую таежную деревню Конторино (беляки боялись соваться в тайгу). Сюда в морозные глухие ночи потянулись обозы с оружием, одеждой и продовольствием, здесь, в бревенчатой избе, находился главный штаб. Обозы прибывали даже в пасмурные, метельные дни. Когда отряд вырос до семисот человек, Щетинкин решил: пора! Места он знал хорошо и без карты, И все-таки по укоренившейся на фронте привычке гнулся при свете висячей керосиновой лампы над самодельной картой, осмысливая главный маневр. Фронт, который он образовал, рассредоточив для внезапного маневра свой отряд по деревням Конторино, Ольховка. Великокняжеское, Томилино, Красновка, Журавлево, Ладог, Кандат, представлял собой подкову, концы которой упирались в тайгу.

Он понимал, что сейчас, когда отряд еще слаб, плохо вооружен, главная задача — не уничтожение живой силы противника, а разрушение коммуникаций, питающих его и оружием, и продовольствием, и живой силой. А самое уязвимое звено в такой борьбе — железнодорожные мосты. Для их восстановления требуется много времени.

Так была решена участь моста близ станции Кандат.

После того как мост взлетел на воздух, генерал Розанов приступил к проведению своей карательной экспедиции. Он не торопился. Вначале решил отогнать партизан подальше от железной дороги на север. Для этой цели генерал бросил против Щетинкина казачий отряд в шестьсот человек. Петр Ефимович сразу же разгадал маневр противника: хочет потеснить на север или же зайти в тыл…