Воспоминания гермафродита

О! сколько раз в это время я завидовал тем, кто спит вечным сном в могиле, последнем приюте рода человеческого. За что же, Господи, вы позволили продлиться до этого дня жизни, бесполезной для всех и невыносимой для меня? Вот одна из тайн, которые не дано разгадать человеку.

Я был в тягость всем и себе самому, не испытывая ни малейшей привязанности, не имея никаких перспектив когда-либо ощутить на своем скорбном страдальческом челе нежный и чистый луч.

Нет, ничего подобного. Постоянное одиночество, затворничество, злобное презрение.

За несколько дней до этого, доведенный до крайности, я вынужден был обратиться к своей доброй бедной матери.

Поймете ли вы, как тяжело было решиться на это сыну, знавшему, каких лишений будет стоить эта помощь!

Мало того, что я был бессилен сделать счастливыми последние дни той, которой был стольким обязан, но я еще и собирался посягнуть на ее и без того скудные сбережения.

Могу с уверенностью сказать, что это было самым тяжким изо всех выпавших на мою долю испытаний.

Сейчас я расскажу о роковом решении, на которое меня подтолкнуло глубокое отчаяние, пережитое мною за последние дни. Однажды утром у сада Тюильри я встретил агента одной крупной судоходной компании, с которым я познакомился несколькими годами ранее и который, по моему мнению, должен был находиться где-то в Бретани.

Я прошел мимо, не заговорив с ним, ибо он не узнал меня. Позже, размышляя об этой странной встрече, я решил, что это было счастливое предзнаменование, сулящее новое будущее.

У меня сохранились прекрасные воспоминания о наших отношениях, вот почему я был уверен в том, что он может поддержать меня в создавшейся ситуации.

Через день я отправился к нему с визитом в главное управление компании и не скрывал от него своего сложного положения. Должен признать, он этим заинтересовался. Он принял меня даже с большим участием, чем я того ожидал.

Я просил у него всего лишь взять меня на борт какого-нибудь судна в качестве юнги. Мое предложение сильно его удивило.

Он бы хотел предложить мне что-нибудь получше.

С другой стороны, он указал мне на некоторые сложности, мешавшие реализации моего плана.

Начнем с того, что компания набирала на эти места только людей, которые уже привыкли находиться в море. «Кроме того, — сказал он мне, — учитывая ваш прежний образ жизни, не думаю, что вы сумеете выполнять подобную работу. Конечно, если вы на этом настаиваете, я готов помочь вам. Возможно, мне даже удастся облегчить ваше положение на борту, порекомендовав вас одному из моих друзей, ответственному за административно-финансовую часть, Европы“».

Я согласился без колебаний. «Ну хорошо, — сказал он мне, — я поговорю с директором. Но неплохо, если бы вы принесли для него рекомендацию от какого-нибудь депутата, к примеру.»

На следующий день я пришел с письмом, которое без труда получил у депутата моего округа, мсье В.

Все складывалось таким образом, что отступать было нельзя. Я это прекрасно чувствовал. И не раздумывая, устремился вперед, дабы лишить себя возможности к отступлению.

Я начал действовать, не посоветовавшись ни с кем, ни со своей матерью, ни с друзьями, ибо хотел известить их лишь в момент своего отъезда. Они бы точно стали меня отговаривать, если бы узнали, какую должность я собирался занять. Однако они этого никогда не узнали.

«Европа» только что прибыла в Гавр, так что вскоре я должен был получить ответ.

Тем временем, я получил предписание явиться в прежнюю компанию, дабы снова занять там свое место. Это письмо, которое должно было меня порадовать, привело меня в уныние. Я оказался в затруднительном положении. Что делать? Но все было просто, и я не мог выбрать одновременно и то, и другое. Следовало посоветоваться с моим великодушным покровителем, откровенно признаться ему во всех своих действиях и последовать его рекомендациям. Но я этого не сделал.

К несчастью, я редко способен совершить правильный выбор. Торопливость до добра не доводит. И эти события — лишнее тому доказательство. Я решил хранить молчание и ожидать развития событий.

Поскольку мой отъезд в Соединенные Штаты должен был состояться только через месяц, ничто не мешало мне временно занять должность, которую мне предлагали. И я так и сделал.

Меня вернули на прежний пост, и я мог надеяться, что это продлиться достаточно долгое время. Мне вскоре дали это понять. Я же старался отгонять прочь мысли об этом, чтобы больше втянуться в неосторожный план, реализации которого ожидал.

Так прошел месяц.

По мере того, как приближалась развязка, я испытывал тайную тоску. Я был так счастлив в настоящем. Зачем же было стремиться к непонятному будущему? Единственная причина — я считал себя обязанным. Прекрасное оправдание, особенно если речь идет о вашей судьбе.

К этому страху прибавлялось нежелание расставаться с людьми, которые так хорошо ко мне относились. Эта мысль была для меня невыносимой, душераздирающей. Одним словом, у меня еще была возможность вернуть душевное равновесие, решительно отказавшись от выбора, который я слепо считал своим долгом. Это проклятое упрямство, думаю, было связано отчасти с дурно понятым самолюбием. И я не хотел отступать перед решением, которое, действительно, принял весьма энергично, хотя и под давлением отчаянного положения. Жребий был брошен. И я принял его.

Администратор «Европы» ответил своему другу, что возьмет меня на борт, но только как юнгу, поскольку правила противоречат тому, чтобы даже изредка использовать меня как писаря. Это письмо было холодным, многозначительным, и я снова почувствовал нерешительность: даже сам мсье М. не торопил меня соглашаться. Ему было грустно, что я собирался отправиться в море на таких условиях, однако он льстил мне надеждой, что мое положение впоследствии улучшится и что он постарается мне помочь.

Я изо всех сил старался бороться с тем, что казалось мне слабостью, и, чувствуя, как мое сердце сжимается от предчувствия, весь дрожа, произнес слова окончательного согласия. Это было в четверг, а мой отъезд был назначен на следующий понедельник.

Я тут же написал своей матери, чтобы предупредить ее, воздержавшись однако от детального описания обязанностей, какие я отныне должен буду выполнять. Она бы очень расстроилась.

Одна мысль об этом путешествии была для нее слишком тяжела, чтобы я еще увеличил ее тоску подобным признанием.

Понятно, что в присутствии моих покровителей я проявлял такую же сдержанность.

Было слишком поздно советовать мне или же меня упрекать. Меня никто не отговаривал, считая, что мне сделали очень выгодное предложение. Я не разубеждал их, ибо только это в некоторой степени могло оправдать мое поведение.