Воспоминания кавалерист-девицы армии Наполеона

Он воспользовался ситуацией, чтобы с лихвой вернуть мне то глумление, которое ему удалось так благородно выдержать от меня за столом у главнокомандующего генерала Дюгоммье. Жозефина и ее дочь смеялись до слез. Наконец соболезновавшая мне Жозефина решилась пожертвовать собой, чтобы остановить поток насмешек, и сказала:

— Все равно я люблю ее и хотела бы иметь достаточно храбрости, чтобы находиться там, как она.

А ее дочь добавила:

— Речи ее были грубы, но все же она была хорошим солдатом.

И тут я, видя перед собой двух защитниц, и каких прекрасных защитниц, тоже позволила себе взять слово:

— У генерала хорошая память, и он, возможно, не забыл, как во время осады Тулона я доставляла патроны?

Первый консул, приняв серьезное выражение лица, удостоил меня короткой похвалы. Когда в тишине и лишившись почти всех моих боевых товарищей, я вспоминаю эту сцену, это лицо, ставшее вдруг таким величественным и добрым, этот дрожащий и отрывистый голос, мне кажется, что я вновь и вновь слышу эти три слова: «Мадемуазель Фигёр — храбрец». Кровь моя закипает, и мне начинает казаться, что я вырастаю на глазах. А потом я спрашиваю себя, бедную старушку, живущую в приюте для престарелых, неужели все это произошло со мной, не приснилось ли мне все это. Кончается все тем, что я начинаю думать только об императоре, о его падении и ужасной смерти. Сердце мое сжимается, я заливаюсь слезами и плачу в своем соломенном кресле, стоящем у окна в узкой и темной мансарде рядом с клеткой, в которой резвятся мои птички.

Лакей принес блюдо, на котором стояли два бокала и графин. Первый консул разлил напиток и оказал мне честь, предложив выпить вместе с ним. В тот день, равно как и сорок лет спустя, я не могу сказать, что это был за ликер. Жозефина говорила о моем будущем. Первый консул решил, что я должна остаться в Сен-Клу, что мне нет необходимости возвращаться в Париж.

— Сан-Жен будет твоей камеристкой, — весело сказал он Жозефине.

Я ответила, что согласна, но при условии, что продолжу носить мужскую одежду. Жозефина решила, что мне легко будет найти занятие либо при ней, либо в замке. Первый консул отдал приказ, чтобы мне приготовили комнату. В то время все зубы еще были у меня на месте и в прекрасном состоянии, как у молодой собаки. Жозефина спросила меня, что я делаю, чтобы ухаживать за ними, и какой порошок я использую, чтобы они были такими белыми.

— Боже мой, мадам, — ответила я, — все это потому, что я много лет ем армейский хлеб. Не желаете ли попробовать?

Тут Первому консулу доложили, что не могут найти жилища для женщины, что все подходящие комнаты поблизости уже заняты.

— С чего вы взяли, что это женщина? — спросил он. — Разве по униформе не видно, что это драгун? Поселите драгуна Сан-Жен рядом с Кафарелли [62] и Дюпа, [63] уверяю, что он не пропустит построения.

62

Кафарелли дю Фальга, Мари-Франсуа-Огюст (1766–1849) — бригадный генерал (1800), дивизионный генерал (1805), с 1805 года — губернатор Тюильри.

63

Дюпа, Пьер-Луи (1761 — 182) — бригадный генерал с 1803 года. В декабре 1805 года он был повышен в чине до дивизионного генерала. Граф Империи. Во время осады Тулона он был адъютантом генерала Карто, потом сражался в Италии и Египте. После возвращения во Францию был главным дворцовым адъютантом и полковником гвардейских мамелюков.

Человек, одетый в черное, проводил меня в мою комнату, неся мешочек с деньгами, который он положил потом на комод. Это был подарок мадам Бонапарт; там было девятьсот франков. Дом, в который я вошла, был хорошим, а дебют — многообещающим. В тот же вечер я имела случай говорить с генералом Виктором. [64]

— За обедом много говорили о Сан-Жен, — сказал мне он. — Первый консул желает ей добра, все тут благоволят Сан-Жен, удача находится в руках Сан-Жен.

64

Виктор, Перрен-Клод (1764–1841) — бригадный генерал (1793), дивизионный генерал (1797). Будущий маршал Империи, герцог Беллюнский.

Но провидение распорядилось по-другому. Оно дало мне авантюрный дух и потребность в активных действиях, что плохо вязалось с чудесной, но монотонной жизнью бездельника во дворце Сен-Клу. Когда я обошла весь парк и разведала все его аллеи, когда я поиграла со всеми газелями и выучила почти наизусть все книги, которые мне дал господин Денон, я начала испытывать несказанную скуку. Аппетит куда-то пропал, хотя обеды, подаваемые лакеями, и были великолепными, но есть-то мне приходилось в одиночестве. Господин Денон посоветовал мне закрыться ото всех. Совет этот, конечно, был хорош; такой образованный человек, как господин Денон, знавший все и обо всем, должен был знать, как нужно себя вести при дворе, будь то важная фигура или кто-то из слуг; но я находила ужасно тоскливым положение, при котором я должна была ото всех прятаться. Все эти придворные дамы, которых я встречала на каждом шагу, в каждой комнате и за каждым поворотом коридора и которые рассматривали меня, как какое-то диковинное животное, были мне отвратительны. На одиннадцатый день утром я проснулась с головной болью и сказала себе, что такая жизнь невыносима.

Я оделась и пошла подышать воздухом в парк. Мусташ, первый курьер Первого консула, проходил по той же аллее, что и я. Он догнал меня, и я, позабыв про все данные мне советы, открылась этому человеку с военной, как мне показалось, выправкой. Из всего моего окружения, в котором я вынуждена была находиться в течение этих нескончаемых дней, он один мог меня понять. Я рассказала ему обо всем, что мучило меня. Он предложил мне прийти позавтракать к нему домой, в маленький домик, который у него был в деревне Сен-Клу. Во время завтрака я не прекращала жаловаться, а он слушал меня, как старый и самый настоящий друг. За десертом я сказала:

— Все решено, мой дорогой Мусташ. Если вы испытываете дружеские чувства к храброму драгуну, который изнемог уже в своем несчастье, вы предоставите тому доказательство. Помогите мне найти карету, чтобы вернуться в Париж, и добудьте без скандала из моей комнаты мою дорожную сумку, где лежат девятьсот франков, которые мне дала мадам Бонапарт. Я хочу исчезнуть, ни с кем не попрощавшись; так как я очень боюсь, что меня вынудят остаться.

Первый курьер, который был военным человеком, но сумел найти в себе силы приспособиться к жизни при дворе, ответил, что все сделает, если я немного подожду. Он мог бы мне заявить, что уезжать так резко — это противоречит всем правилам вежливости, что у него было больше времени, чтобы привыкнуть к своему нынешнему блестящему положению, что я рискую показаться неблагодарной по отношению к столь благосклонным и знаменитым хозяевам. Но он даже не стал пытаться это сделать, он просто пожалел меня и посочувствовал мне. Без сомнения, его наивная душа, как и моя, полностью отдалась во власть ситуации и была неспособна думать и предусматривать последствия.

Когда драгоценная сумка была забрана из моей комнаты, я украдкой улизнула, почти бежала из прекрасного замка Сен-Клу, куда я совсем недавно попала столь шумно, на белом коне и с видом триумфатора. Вот так хорошие советы господина Денона, попавшие в неправильную голову, не дали никакого положительного результата. Вот так, несмотря на волю величайшего гения всех времен, человека, который даровал троны, пророчество генерала Виктора не сбылось, и мадемуазель Сан-Жен упустила свою удачу.

Девятьсот франков послужили мне, если выражаться по-солдатски, на то, чтобы набить животы драгун в казарме Аве-Мария. Мой полковник был рад моему возвращению и тому, что я пожертвовала удачей, отдав предпочтение воинской службе, он живо пожал мне руку. Он мне поклялся, что пока он будет командовать полком, его маленький драгун Сан-Жен всегда будет иметь кусок хлеба.

Глава XI

Подлый цирюльник. — Сан-Жен бьет привратников. — Мое пребывание в замке Ляуссэ. — Вам приснились голубки? — Мои шутки.

И вот я снова стала драгуном-добровольцем, поселившимся на улице де Фурси, приходящим в казарму Аве-Мария на перекличку, проходящим гарнизонную службу и ходящим на Королевскую площадь на пешие маневры; согласно приказу военного министерства, драгуны обязаны были служить как кавалеристами, так и пехотинцами. Нас также обучали плавать, как людей, так и лошадей. Мы переплывали Сену в районе острова Лувьер, рядом с местом, где сейчас находится Аустерлицкий мост. А еще нас обучали брать на лошадь пехотинца. Мы освобождали стремя с левой стороны лошади и оставляли его пехотинцу, который залезал на лошадь, как мог, и устраивался позади суконного чемодана.

Мне пришлось перенести тяжелое горе. Чтобы соответствовать пожеланиям Первого консула, командиры частей начали требовать от солдат стрижки их косичек и хвостов. У меня были очень красивые волосы; я носила напудренную прическу с очень длинным хвостом, который я, забавляясь, заправляла за ремень. Перро, полковой цирюльник, обстриг все головы, за исключением моей. Заманчивые предложения от моих начальников, обещания, угрозы — ничто не могло заставить меня капитулировать. Однажды утром Перро появился, как обычно, чтобы подровнять мне волосы. Я устроилась на стуле, а он набросил простыню мне на плечи и достал из кармана книгу.