Воспоминания о плене

Упадническое состояние продолжалось недолго: через два или три дня мой прирожденный оптимизм победил. Я стал уверять себя: «Несмотря ни на что ты должен выжить; борись и не падай духом: это основное». В дальнейшем тиф проходил у меня уже легко. И я стал выходить на улицу погулять.

От одного часового-хорвата мы получили подтверждение разгрома немцев под Москвой. Слухи об этом у нас ходили еще несколько раньше, но не было твердой уверенности. Эта весть вселила в наши сердца новые надежды. Мы говорили друг другу: «Теперь должно начаться, теперь немцы безудержно покатятся назад». С нетерпением мы ждали новых сообщений о победах нашей Красной Армии. Вздыхая, говорили друг другу: «Эх, как там теперь у нас в тылу, на фронте? Посмотреть бы хоть краем глаза – всё спокойнее было бы. Эх, самолет бы нам, пролететь бы над линией фронта, посмотреть, где она проходит».

Но дни проходили за днями, никаких сведений мы не получали. Многие пали духом, потеряли уверенность в нашей победе. Такие люди опускались всё ниже и ниже, теряли человеческое достоинство, становились предателями. Стало опасно особенно много высказываться о своих чувствах к родине и фашистам. Теперь разговаривали только с очень близкими друзьями.

Тиф свирепствовал вовсю. Умерли врач Потапенко, не без основания боявшийся тифа, и профессор Козловский, начальник госпиталя, его душа и всеобщий любимец.

Удалось узнать, что Леонид работает в штабе, а М. П. Тихомиров – регистратор 2-го корпуса. Очень доволен за них. У меня появилась надежда, что они меня смогут отсюда вытянуть и пристроить куда-нибудь на работу.

Приходил Михаил Кузнецов, сказал, что по настоянию товарищей Волков будет мне ежедневно через него, Кузнецова, передавать котелок с супом. Я был этим очень обрадован и тронут, просил передать товарищам мою глубокую благодарность за заботу обо мне. Еще один, очень большой шанс остаться в живых.

22-го декабря меня переводят в корпус для выздоравливающих. Там военнопленные не только нашего госпиталя, но также из лагеря и рабочих команд.

В этом бараке я впервые узнал о тех ужасах, которые творились в лагере, находившемся на территории Брестского аэродрома.

Я еще раньше слышал о лагерях в Бяло-Подляске, Белостоке, Минске, Умани, Шепетовке. Всюду одна и та же картина: невыносимый голод, издевательства, убийства, эпидемии. Всюду обращались во много-много раз хуже, чем со зверями, старались уничтожить как можно больше. У нас еще было относительно лучше.

К Рождеству получил от Кузнецова булку хлеба. За несколько минут мы втроем не оставили от нее ни рожек, ни ножек. Легче жить, когда чувствуешь, что даже в этой ужасной обстановке, где человек человеку волк, есть люди, помнящие и заботящиеся о тебе. Несмотря на поддержку товарищей, слабость почему-то еще увеличивается. Дошел уже до такого состояния, что с трудом могу залезать обратно на нары, приходится ложиться сначала животом, а потом вползать, затягивая поочередно ноги. Ходить могу только держась за стенки или опираясь на палку. Самое мучительное дело – оправляться. Когда сидишь на корточках, обязательно должен за что-нибудь держаться. А выпрямиться без упора нет абсолютно никакой возможности. Для этой цели я ношу всегда при себе палку.

Удалось достать очки: купил за три скрутки табаку. Табак дал мне товарищ, продавший свои болотные сапоги, так как кожаную обувь стали забирать и выдавать деревянные челноки – Holzschuhe.

Состояние стало улучшаться, стал понемногу выходить на улицу подышать свежим воздухом. Раза два видел Леонида, разговаривал с ним, просил устроить меня куда-либо, как только снимут карантин. Он обещал.

Последние числа января. Заходил Калашников. Он теперь начальник сапожной мастерской. Рассказал, что немцы расстреляли девять человек за то, что те срезали у трупов мясо, жарили его, ели сами и продавали. Начиналось трупоедство, что в немецком плену было не единственным случаем.

Павел Рябов

4-го февраля часть выздоровевших с рембазы и с аэродрома отправили на прежние места работы. Эпидемия тифа кончилась. Больных больше не поступало.

5-го февраля. Из среды остальных выбрали украинцев и поместили в отдельный корпус. С какой целью, мы в то время еще не подозревали. В других лагерях такое мероприятие было проведено несколько раньше. Также были отделены узбеки и казахи.

8-го меня рано утром вызвали к проволоке, отделявшей тифозные корпуса от других корпусов. Узнаю Павла Рябова.

Радостно здороваемся: не виделись с момента моего перехода в 5-й корпус. Он сейчас работает помощником начпрода во 2-м корпусе. Говорит, чтобы я был готов завтра с утра перейти во 2-й корпус, где буду работать помощником регистратора, и передал мне записку к начальнику корпуса с приказом штаба перевести меня во 2-й корпус. Это устроил Леонид. Я попрощался с Павлом, так как ему нужно было спешить.

Весь день я просидел как на иголках. Сердце нетерпеливо билось, хотелось поскорее обратно, в среду старых друзей. Во 2-м корпусе были Маховенко, Тихомиров, Рябов и некоторые другие. Моя работа давала мне право свободного хождения из корпуса в корпус, так что я мог видеться с Калашниковым и с другими.

9-го февраля пришел за мной Леонид и, забрав меня, отвел во 2-й корпус. Произошла радостная встреча со старыми друзьями. Меня познакомили со старшим врачом 2-го отделения корпуса Зениным, моим непосредственным начальником. Я должен был работать регистратором в его отделении. Работы было мало. Нужно было сдавать каждое утро строевые записки по отделению и рапорта о смерти. Я еще должен был помогать Тихомирову вести протоколы смертности, заносить в специальную тетрадь. Позднее, когда я уже освоился с работой, Тихомиров свалил на меня всю работу. Первое время, несмотря на старания, я писал очень коряво, так как рука не слушалась и быстро уставала. Часто бывали судороги. Но потом рука начала постепенно разрабатываться.

До позднего вечера играл с Тихомировым в шахматы. Соотношение побед 1:2, 2:3 в его пользу. У нас в госпитале много сильных шахматистов. Решаем устроить шахматный турнир на персональное и командное первенство госпиталя. Наш корпус выставляет целых две команды по четыре человека

1. Тихомиров

2. Маховенко

3. Труфанов.

4. Петров.

Маховенко, Зенин, Труфанов, Симин.

Петров, Цирюльников (врачи).

Я играю на первой доске второй команды. Наши обе команды являются одними из сильнейших. В других командах только игравший на первой доске – хороший шахматист. В розыгрыше персонального первенства я проваливаюсь. Первые две трети турнира я иду на втором месте, но я еще не встречался с сильнейшими своими противниками: Шануренко, Ушаковым и Тихомировым. С Тихомировым и Ушаковым я свел вничью (1:1), но Шануренко проиграл обе партии. Уже не хватило выдержки, и сказывалось отсутствие серьезной практики и тренировки. Нервная система была слишком расстроена и слаба, чтобы можно было по-настоящему сосредоточиться и проанализировать положение. Не хватило выдержки, и я очень часто делал недопустимые и непростительные ошибки. Проигрыш Шануренко меня вывел окончательно из строя. С последними двумя партнерами я играл очень пассивно, почти не сопротивляясь. Я разделил 5-е и 6-е места.

23 февраля 1942 года

Близилась 2-я годовщина РККА. В связи с этой годовщиной ждали больших новостей, ждали переломных событий.

У нас в госпитале шла осторожная подготовка к встрече знаменательного дня. Мало кто знал об этом. Еще меньше об этом разговаривали. Всё делалось молча, чтобы не узнали немцы.

Конец ознакомительного фрагмента.