Воспоминания о службе

Командир батальона училища полковник Романовский также мало вмешивался в занятия и наше воинское воспитание; он был человеком малоактивным. Таковым же он оказался и во главе 5-го стрелкового полка, командиром которого его назначили в 1903 году. Во время Мукденского сражения полк был окружен японцами. С ведома приехавшего из главной квартиры Куропаткина Генерального штаба капитана Циховича Романовский велел зарыть в землю знамя, и полк штыками пробивался из окружения. По поводу гибели этого полка после войны возникла литературная полемика.

Ближе к юнкерам стоял ротный командир. 2-й ротой при мне командовал капитан Калынин, грубый армейский офицер, большого роста, ходивший вразвалку. Мы называли его «чемоданом». Военное дело он знал плохо, больше следил за внутренним порядком в роте. Как все ротные командиры военных училищ, числился по гвардии.

Непосредственным нашим начальником и воспитателем являлся полуротный командир, в нашей полуроте — штабс-капитан лейб-гвардии Кексгольмского полка Бауер (полуротные командиры числились прикомандированными к училищу и оставались в списках своих полков). Штабс-капитан Бауер был хорошим строевиком и отличным воспитателем. На юнкеров он смотрел как на будущих офицеров, поэтому старался привить нам качества начальника. Прежде всего он требовал от нас правды. Будущий офицер не имел права лгать или изворачиваться. Каждый юнкер, совершивший какой-либо проступок, прежде всего сам обязан был доложить своему непосредственному начальнику — отделенному портупей-юнкеру, — а тот уже докладывал по команде. Обычно в таких случаях Бауер даже не накладывал дисциплинарного взыскания. Но если сам Бауер или начальство выше него узнавали о происшествии, тогда с его стороны пощады виновному уже не было.

Обыкновенно после возвращения из отпусков на уроке уставов на вопрос Бауера, что и с кем случилось, юнкера вставали и докладывали о своих проступках. В один из таких опросов юнкер Низяев не доложил, что он не отдал на улице честь офицеру Ростовского гренадерского полка, который, сделав ему замечание, не спросил даже его фамилии, а узнал только номер роты. Бауер задал Низяеву вопрос, был ли с ним подобный случай, юнкер подтвердил, но на вопрос, почему не доложил по начальству, отмолчался. Низяев получил двое суток ареста, а мы были поражены, как мог Бауер узнать это. Дело потом выяснилось: сделавший замечание Низяеву офицер оказался знакомым Бауера, сказал ему об этом случае и обрисовал внешность Низяева, который смахивал на китайца. Улики были налицо.

Второе, что прививал нам Бауер, — это ответственность. За каждый проступок юнкера отвечали и отделенный и взводный портупей-юнкера.

Одним словом, повседневным воспитанием Бауер закладывал в нас то, что нам должно было понадобиться в будущем. Лично я, следуя на службе его принципам, в отношениях с подчиненными всегда достигал успеха.

Одиночная строевая подготовка, подготовка взводов у нас, во 2-й полуроте 2-й роты, были на такой высоте, что, когда в манеже все занимались взводными учениями, прочие полуроты останавливались и смотрели на четко производимые нами перестроения взвода. Бауер ушел из училища в полк в конце 1902 года, оставив о себе хорошую память.

В дальнейшей жизни мне не пришлось встретиться с Бауером, но имя его осталось в сохранившихся архивах Первой мировой войны, говорящих о трагедии армии Самсонова под Сольдау. В 1935 году мне пришлось прочитать в архивах доклад одного из офицеров лейб-гвардии Кексгольмского полка, участвовавшего в этой операции на участке 2-й пехотной русской дивизии. Доклад говорит, что кучка бойцов этого полка под командованием полковника Бауера долго сдерживала наступление превосходящих сил немцев, но потом была рассеяна артиллерийским огнем противника, и участь Бауера осталась невыясненной.

Резкий контраст являл собою командир 1-й полуроты штабс-капитан армейского полка Лебединский. Окончивший сам только юнкерское училище, Лебединский был мелочный и придирчивый командир. Неплохой строевик, он смотрел на юнкеров недоброжелательно. Те изводили его. Дело дошло до того, что когда он посадил какого-то юнкера под арест, то этого юнкера вся рота с военными почестями провожала в карцер. Чуть было не назрело вообще неповиновение роты начальству.

Учебные занятия шли полным ходом. Учиться было легко. К концу первого года учения я имел переводной средний балл 11,6 и занял первое место по списку юнкеров младшего класса. Неплохо шли у меня дела и по строевой. У Бауера я числился и строевиком, и распорядительным, аккуратным юнкером. Несколько человек из таких строевых юнкеров Бауер иногда приглашал по субботам к себе в гости, и здесь он изучал нас внимательно, но уже в другой, неслужебной обстановке.

Я хочу теперь рассказать, как использовалось свободное время в период учения.

С зачислением в училище нас, юнкеров младшего класса, около месяца держали в училище без отпуска, обучая правилам отдания чести, поведения на улице, в театрах, умению подходить с рапортом к дежурному офицеру, соблюдению формы одежды и т. д. После испытания в искусстве поведения вне стен училища оставалось еще одно испытание — в умении танцевать. Два раза в неделю по получасу в каждой полуроте происходили уроки танцев, которые вел пожилой артист Большого театра Ершов. Он учил нас, как нужно раскланиваться на балах, а затем проходили вальс и мазурку. Без умения танцевать вальс в отпуск не пускали.

В обязательном порядке командами под руководством портупей-юнкеров мы осматривали в Москве дворцы, соборы, памятники и картинные галереи. Такие экскурсии обыкновенно проводились по воскресеньям с 12 часов дня.

Начальство устраивало для нас ежегодный бал в училище, куда мы могли пригласить своих знакомых с предварительным просмотром начальством списка приглашенных. Юнкера командировались на балы в офицерские собрания расположенных в Москве полков по наряду с каждой роты и в женские институты. Предпочитали мы, конечно, ездить в офицерские собрания, где накормят ужином, в институтах же приходилось ограничиваться чаем с бутербродами.

За зимний период наше училище посетили два высоких лица. Первым из них был командующий Московским округом великий князь Сергей Александрович, впоследствии убитый. Генерал обошел ротные помещения, в столовой во время нашего завтрака попробовал пищу и, никому из юнкеров не сказав ни слова, покинул училище, оставив о себе отвратительное впечатление. Второй персоной был начальник главного управления военно-учебных заведений великий князь Константин Константинович. Недавно вступивший в эту должность, он вызывал своим обращением энтузиазм у кадетов, да и у юнкеров тех училищ, которые комплектовались из кадетских корпусов. Он имел претензию на большую память на лица. Константин Константинович сочинял стихи, написал в стихах пьесу «Царь иудейский», поставленную в Эрмитажном театре при его участии в главной роли.

Так вот этот «поэт» был принесен к нам на руках кадетами соседнего корпуса. Однако он не рассчитал, в какую среду попал. Обходя ротные помещения, в которых мы находились, он встретил уважаемого нами адъютанта училища и обратился к нему с вопросом: «А, армяшка, ты еще в училище?» Такое обращение сразу нас поразило. Затем мы были построены в роты, и он начал обходить юнкеров, расспрашивая, кто и откуда поступил в училище. Дошел до нашей полуроты и обратился, в частности, ко мне с вопросом, кто мои родители, сколько мне присылают денег на карманные расходы и сколько отец получает жалованья. Когда я ответил, что отец получает 100 рублей в месяц, великий князь заявил, что это большая сумма. По цивильному листу я узнал, что сам он получает 120 тысяч рублей в год, не считая доходов с удельных имений. Я внутренне вскипел и хотя сдержанно, но твердо ответил, что «ныне рубль дешевле стал». Начальство мое раскрыло глаза от удивления, а великий князь кончил со мной разговор и быстро пошел дальше. К чести моего начальства, я не имел никаких намеков неудовольствия на мой ответ.

Когда кончился обход, то приказано было идти на первый этаж провожать начальника главного управления. Неохотно потянулись мы для этой процедуры. Сойдя в вестибюль, Константин Константинович, смотря поверху, сказал: «Где-то тут была моя шинель». Очевидно, он рассчитывал, что кто-нибудь из офицеров или юнкеров бросится ему подавать шинель. Воцарилось молчание… Начальник училища не растерялся. Он приказал швейцару подать шинель.

Начальник главного управления прибыл в училище на руках малышей-кадетов. Ему удалось уйти от нас на собственных ногах.