Воспоминания о Захаре Иваныче

– Не влили, а он выпил их с одним из моих соотечественников.

– С извергом, с злодеем, с искусителем, с развратителем юношей, существ неопытных! и вы говорите об этом, милостивый государь, с таким убийственным хладнокровием? и вы смотрите на все это равнодушно?

Старик заплакал.

Как ни забавно-странны казались мне в эту минуту саксонские патриархальные нравы, тем не менее старик заслуживал полного участия, потому что слова и слезы его были искренни; а чувствуя то, что говорил, он не мог не страдать ужасно: он привык видеть в единственном, сорокапятилетнем сыне послушного и невинного юношу, и потому первая шалость, первый проступок этого сына должны были несомненно поразить как ум, так и сердце родителя. Я употребил все средства, чтобы успокоить старого Зельфера: уверял его, что случай этот не может иметь для детища его никаких дурных последствий, что приятель мой не только не имел намерения сделать дурное дело, а, видя в первый раз молодого человека, хотел, по русскому обычаю, угостить его.

– Но вы не знаете главного моего несчастия, – перебил дрожащим голосом старик, – вы не знаете, что Александр, который, как я уже вам сказал, никогда не лжет, сознался мне, отцу, что ему понравилось шампанское и что опьянение очень приятное чувство; он прибавил – представьте себе! – что вряд ли откажется и в другой раз от подобной проделки, и во всем этом признается сын мой чистосердечно! Послал же на меня бог такое несчастие!

Старик снова залился слезами.

Я не имел еще времени ничего придумать для успокоения Зельфера, как дверь из коридора распахнулась и на пороге показалась монументальная фигура Захара Иваныча. Он был в своем ситцевом халате, в торжковских шитых золотом сапогах и в голубой полубархатной, обделанной бисером шапочке; в руках держал он один из знакомых мне жасминных чубуков с перышком. При появлении Захара Иваныча старый Зельфер утер поспешно глаза, медленно привстал и поклонился. Земляк отвечал на поклон легким наклонением головы и спросил у меня прегромко, кто этот антик. Я назвал гостя, надеясь, однако же, что земляк не вспомнит сына и избавит тем меня от возобновления драмы, но не тут-то было: едва я произнес имя старика, как лицо Захара Иваныча оживилось радостию.

– Ба! – закричал он, – уж не отец ли этот вчерашнего?...

И, не дав мне произнести ни одного слова, сосед обратился к старику.

– Ир зон тринкен гут, зер гут! [6] – сказал Захар Иваныч, трепля гостя по плечу.

Зельфер сначала не совсем понял, но сосед знаками и словами добился-таки того, что старик догадался, с кем имеет дело, и брови его начали сдвигаться.

Предвидя последствия несчастной встречи раздраженного отца с искусителем сына, я почел за лучшее предоставить им все поле сражения и вышел вон из комнаты, затворив за собой дверь.

6

Ваш сын пьет хорошо, очень хорошо (искаж. нем.).

Прохаживаясь скорыми шагами по длинным коридорам гостиницы, я с беспокойством поглядывал в ту сторону, откуда, по мнению моему, должен был или раздасться крик, или появиться один из гостей моих. Прошло с четверть часа, но крику не раздавалось и никто не появлялся. Я подозвал горничную и просил ее взглянуть, что делается в моем нумере; возвратясь, она объявила, что толстый русский объясняет что-то старику немцу и оба смеются. Не поверив горничной, я сам пошел, желая лично удостовериться в справедливости слов ее: действительно, я застал обоих в самом веселом расположении духа; сосед махал руками и, примешивая к цельным русским фразам немецкие слова, рассказывал что-то Зельферу на таком наречии, которое определить было крайне трудно; в свою очередь старик мерными наклонениями головы показывал, что понимает, и улыбался. «Что за чудо?» – подумал я и стал вслушиваться: речь шла о преимуществе малороссийских сукон перед английскими.

– Друг ваш прелюбезный и превеселый человек, – сказал мне старик, когда земляк кончил свой рассказ. – Объясните ему, пожалуйста, по-русски, что я ему крайне обязан.

Я посмотрел на Зельфера с удивлением.

– Каким чудом превратили вы, соседушка, родительский гнев в благодарность? – спросил я у земляка.

– Какой гнев?

Вместо ответа я передал соседу со всеми подробностями предыдущую сцену мою со стариком.

– Да ведь и мне, почтеннейший, крайне досаден этот случай, – сказал земляк, – знай я только, что сын его не пьет вина, стал ли бы я настаивать, господь с ним; да кому же, посудите сами, войдет в голову, что есть на свете такая страна, в которой пятидесятилетних малых водят на помочах и только что не кормят грудью. Забавно, в самом деле! не смей и поднести рюмки вина такому дитяти... Ай да народец! Впрочем, это ничего.

– Как ничего?

– Ничего, – повторил Захар Иваныч, – я научил старика самому простому средству предохранить дитятко от пьянства.

– А в чем состоит этот способ?

– В совершенных пустяках, в таком вздоре, что, право, смешно: надобно взять рюмку водки или вина и впустить в нее три капли крови слепого котенка.

– Что? – спросил я, принимая слова соседа за шутку.

– Надобно взять рюмку водки или вина, – повторил серьезно сосед, – и, впустя в нее три капли крови слепого котенка, дать выпить.

– И этот способ успокоил старика?

– Совершенно. Да как же иначе? я, по крайней мере, никогда другого средства не употреблял с пьяницами.

– Ваш способ удавался вам?

– То есть как вам сказать, не то чтобы каждый раз, а удавался-таки!

Не желая поселить сомнения в отце юного Зельфера, Захар Иваныч произнес последние слова вполголоса, и как ни нелеп был способ земляка, но способ этот уничтожил до основания все беспокойства в сердце нежного родителя Александра-Фридриха, следовательно, и возвратил семейству его утраченное им счастие. Старик просидел у меня с полчаса, расстался с нами как с друзьями, а мы с соседом принялись за укладку наших чемоданов и за все приготовления к отъезду в Карлсбад.

Решившись отправиться из Дрездена с вечерним поездом по железной дороге, мы заказали обед к трем часам и пригласили разделить его с нами Степана Степаныча Выдрова.

Все утро прошло в хлопотах, а в три часа я вошел в столовую; в ней ожидала меня новая сцена, нимало, впрочем, не похожая на утреннюю. У накрытого стола смирно сидел бледный, желтый и трепещущий как лист Выдров. Захар же Иваныч расхаживал по зале с такою скоростью, в таком гневе и с таким багровым лицом, какого я еще не видывал на соседе. У окна стоял Гайдуков, а поодаль от Гайдукова вся мужская и женская прислуга гостиницы.

– Что это с вами? – спросил я с беспокойством у соседа.

– Разбой и больше ничего! – отвечал, продолжая ходить, Захар Иваныч.

– Но объясните наконец, в чем дело?

– А вот, взгляните-ка на счет, – сказал Захар Иваныч, передавая мне предлинный кусок бумаги, исписанный очень мелко.

– Сорок три талера в три дня, это много! – сказал я, взглянув на итог.

– Обыкновенная цена всему, поверьте, – заметил униженно Гайдуков.

– Дело не в сорока трех талерах и не в цене, – перебил, пыхтя, Захар Иваныч, – кому какое дело до того, что я много истратил или мало! а курьезно заплатить за ночлег Трушки по два талера в сутки, и за стол его столько же... вот что курьезно так курьезно!

– Как за ночлег? – воскликнул я.

– Так взгляните на счет: ну, видите: 27-го за нумер, то есть мой, полтора талера, за нумер слуги два и селедка, селедка, селедка и раки ему же-полтора талера; 28-го за мой нумер полтора, за нумер слуги два талера, селедка, селедка, селедка и раки – полтора; 29-го за мой нумер полтора, за нумер слуги два, селедка, селедка, селедка и раки – полтора; 30-го... сегодня ночлега, правда, не было, зато была селедка, селедка, то есть прибавь еще селедку и раки, – и опять полтора... каково? – спросил сосед, бросая счет на пол. – Ну, я у вас спрашиваю, каково?

– Помилуйте, моя ли вина, ежели вам угодно было поместить слугу вашего в большом нумере, что противу лестницы? – сказал Гайдуков.

– И ты смеешь еще оправдываться?

– Я не оправдываюсь, а только докладываю вам, что в первую ночь он приказал именем вашим пустить его в пустой нумер, а нумер ходит по два талера в сутки, всем известно, – прибавил Гайдуков, показывая на прислугу, – что же касается до кушанья, так это была ваша воля и вы лично изволили мне приказать отпускать ему преимущественно русские кушанья, а коли так, то что же может быть лучше, как не селедочка-с и раки.