Воспоминания охотничьей собаки

— Сюда, Картечь! Садись быстрее!

Я удивилась, но мешкать не стала.

Сначала мы двинули по нашей главной лесной дороге, потом свернули на узенькую и извилистую, затем спустились в балочку и некоторое время медленно ехали между пологими скатами двух шпилей, густо заросших молодым дубняком. Правый — южный — скат был в редких пятнах ноздреватого, грузно осевшего снега, левый — северный — еще весь белый.

Мы остановились у большого кабаньего «мазива», устроенного прямо на дороге: обе глубокие колеи, наполненные водой, звери так расширили и разворотили, что на расстоянии в три-четыре человечьих шага соединили их вместе. Получилась здоровенная лужа с вязким дном. Ни проехать, ни проплыть.

— Хорошо поработали чушка! — сказал шофер Хасан (последнее слово — со смаком по-русски).

Лесничий посмотрел вокруг:

— Объезжать негде. Теперь мы их упустим.

— Смотря как пойдут…

О ком речь? Я этого не знала и путалась в догадках, словно в цепких зарослях терновника. Охоты давно нет. Хищники — шакалы и лисы — частью бежали из угодий лесничества, частью истреблены. Непонятно…

Неожиданно ухнул недалекий выстрел. Я вздрогнула, посмотрела в глаза хозяина.

— Идем, Картечь! — встрепенулся он. — Хасан, разворачивайся, и скорей до развилки. Подъедешь с другой стороны. Понял, где стреляли?

— Понял.

— Ну, давай!…

Лесничий прицепил поводок к моему ошейнику, вскинул на плечо карабин и почти бегом устремился вперед.

Хасан дал задний ход, и видавший виды «газик» начал разворачиваться, буксуя в грязи и жалобно завывая.

От дороги мы немного отступили в сторону и зашагали по снегу, постепенно взбираясь все выше и выше по теневому склону шпиля. Скоро мы были уже наверху, на обширном плоскогорье, засаженном когда-то ровными рядами красного дуба. Стройный, красивый лес совсем недавно начал плодоносить. Весь этот участок, разумеется, испещрен кабаньими следами — и вдоль, и поперек, и наискосок.

— Ищи, Картечь! — приказал Лесничий.

Что искать? А что, собственно, я ищу всю жизнь? Конечно, свежие следы. Свежих следов тут сколько хочешь. Но из них я должна выбрать самый наисвежайший, с самым тепленьким запахом. И вот он, этот след: свежее и быть не может. Он одинаково четко воспринимается и носом, и глазами. Кабаньи ноги продавили неглубокий крупнозернистый снег, да еще и на полкопыта ушли в черную землю. Страшный матерый вепрь, весящий судя по отпечаткам, побольше, чем отъевшийся за осень герпегежский ишак, каких-то полчаса назад был здесь. Отсюда он отправился (прогулочной походкой, мерзавец!) в сторону той лесной дорожки, на которую скоро выедет Хасан. И это еще не все из того, что я могу сообщить. Я мгновенно определила: следы принадлежат моему старому знакомцу, которого я множество раз «поднимала» в гаях, но лишь изредка «доводила» до засады, которая так и не сумела его убить. Немало нервных торопливых выстрелов было по нему сделано. Свинца под шкурой свирепого секача, наверное, побольше, чем хотелось бы иметь любому зверю. А сколько раз я вонзала свои зубы в его ляжки, налитые тугим салом, прокусывала одеревеневшие хрящи его ушей! На моем теле тоже найдется парочка отметин, оставленных его клыками. Если бы этого кабана убили даже сегодня, он мог бы расстаться со своей жизнью, считая, что еще заранее и с лихвой отомстил за все. Я уже не говорю о ночных бесчинствах на полях и огородах; стоит хотя бы упомянуть о трех растерзанных собаках или об ужасном истерическом припадке у одного малоопытного охотника…

Я тихо зарычала от возбуждения и натянула поводок. Лесничий остановился, с трудом переводя дух. Я обернулась и посмотрела ему в лицо. Он о чем-то задумался. Потом долго глядел на меня. Наконец, принял какое-то решение и отстегнул поводок.

Значит, все-таки охота?

Я бежала, стараясь, пока не увижу зверя, производить поменьше шума. Недалеко от того места, где я наткнулась на следы, кабан круто завернул влево, и теперь отпечатки его копыт вели туда, где недавно прогремел выстрел. Кажется, и хозяин шел туда же, только не по моему пути, а по более короткому — напрямик, без всяких поворотов. Я, конечно, видеть его уже не могла, но знала, что Лесничий угадает верное направление.

Кабан часто останавливался: наверное, прислушивался и нюхал воздух. Уже недалеко от дороги он основательно покопался в земле. Затем дальше пошел.

Сейчас, еще чуть-чуть, еще минутку, и я его уви…

Ба-бах! — выстрел совсем рядом.

Неужели хозяин? Нет, не мог он так быстро успеть. Да и не его это карабин — звук совсем другой.

Я пробегаю несколько шагов, и вот какая картина открывается перед моими глазами. Лежит мой кабан, а возле него топчутся двое незнакомых людей с ружьями. Они меня пока не видят, а я остановилась за кустом волчьей ягоды и наблюдаю.

Чужие люди в наш лес сами не ходят. Если и бывают незнакомые, то только во время сезона, да и не иначе, как вместе с Лесничим, а то и с Директором. Тут что-то не так. Не по правилам. Я вспомнила непонятную озабоченность Лесничего, его тревожный взгляд, его слова «теперь мы их упустим». Ну, как это я, дура старая, сразу не догадалась! Браконьеры! Вот кого я не должна упускать! Раньше мне не приходилось встречаться с ними, но слышать-то я про них слышала!

Один из браконьеров уселся верхом на тушу кабана, другой порылся в рюкзаке, вынул бутылку и стал ее откупоривать. Вот когда в моей душе поднял голову гнев и встало на дыбы справедливое негодование. Лежит убитый секач. Тот самый секач, которого я всегда стремилась загнать и выставить на хорошего охотника. Он был моим злейшим врагом. Ни о чем я так не мечтала, как когда-нибудь всласть потрепать его за мертвый загривок. Но сейчас я жалела о смерти моего врага. К нам в лес пришли чужие люди, убили кабана и украли у меня страстную мечту, ради которой я жила от сезона к сезону.

Я воинственно лаю и бросаюсь вперед. Чужие люди испуганно вздрагивают и оглядываются. Один роняет бутылку, другой — тот, что сидит на кабане, вскидывает ружье и целит в меня. Конец?! Вот так прямо в мой лоб и будет выпущена пуля?! Но если я даже уверена в неминуемой гибели, отступать все равно не могу. Иначе я не Картечь… И вдруг кабан мощным неожиданным прыжком вскакивает на ноги — в эту секунду рявкает выстрел — и бежит прочь! Браконьер вопит от страха, бросает ружье и, после трех-четырех кабаньих скачков, летит кувырком с крутой звериной спины. Чуть обалдевшая от звука выстрела и ударившей в ноздри пороховой гари, я сажусь на землю, мотаю головой. Цела? Невредима?

Браконьер лежит ничком, уткнувшись носом в снег, простроченный как раз на этом месте красными каплями кабаньей крови. Его приятель, как бы очнувшись, бросается к своему ружью, прислоненному к дереву, но тут снова раздается выстрел. Приклад браконьерского ружья разлетается в щепки, стволы падают в снег. Это сказал свое горячее слово карабин Лесничего. А вот и хозяин. Подбегает, тяжело дыша, пот с него так и льет. Хочет что-то сказать и не может, только руками размахивает, но и это ему трудно делать, тем более, в одной из них карабин.

Лежавший на земле человек начал медленно подниматься. Второй браконьер подхватил валявшееся в снегу ружье, которое стреляло по мне, и пустился наутек. Я хотела его догнать, но Лесничий не позволил.

— Не надо, Картечь! Сиди спокойно, умница ты моя, — говорил он, крепко держась за мой ошейник. — Не надо, ведь убьют же! И как я тебя одну отпустил!

Сквозь стволы деревьев была видна узкая дорога. Браконьер выскочил на нее и шумно затопал между колеями. Скрылся…

А этот — ух как мне хотелось укусить его! — встал, покачиваясь, на негнущиеся ноги и выругался:

— Ну, кабан! Ну, сволочь!

— Сами вы сволочи! — сказал хозяин. — Чего стоишь? Иди к дороге!

Когда мы вышли на дорогу, то сразу услышали мерное гудение автомобильного мотора. Затем — о, господи, кончится это сегодня или нет?! — снова треск выстрела! Гул двигателя спустя несколько мгновений оборвался.

— Неужели в Хасана! — вырвалось у хозяина. — А ну, бегом! — Он толкнул браконьера в спину. Тот, прихрамывая, засеменил вперед.

За вторым поворотом мы увидели заляпанную грязью машину и Хасана, громко причитавшего и грозившего кому-то длинной железякой.