Воспоминания солдата

Корпус Заукена должен был выгружаться в районе, находящемся под обстрелом артиллерии русских. После ожесточенных боев ему удалось соединиться с 24-м танковым корпусом генерала Неринга.

16 января Гитлер появился в Берлине, и в имперской канцелярии, уже частично разрушенной авиацией противника, он разместил свою главную ставку; в этот же день я делал доклад об обстановке.

Наконец, Гитлер принял решение перейти на Западном фронте к обороне и высвободившиеся силы перебросить на восток. Мне сообщили это, казалось, самое радостное, хотя и запоздалое решение, когда я вошел в приемную. Я составил план использования резервов, намереваясь перебросить их немедленно к Одеру, а если позволит время, то и через Одер, чтобы ослабить силу наступления противника, вклинившегося в нашу оборону, ударив по его флангам. Но когда я спросил Иодля, какой приказ отдал Гитлер, он ответил мне, что основные силы снятых с Западного фронта войск (6-я танковая армия) отправлены в Венгрию. Я вышел из себя и недвусмысленно выразил Иодлю свое возмущение. Последний только пожал плечами. Я так и не узнал, было ли это решение результатом его влияния на Гитлера. Во время последовавшего затем доклада Гитлеру я выдвинул свои контрпредложения. Гитлер отклонил их, заявив, что решение наступать в Венгрии объясняется стремлением отбросить русских снова за Дунай и снять блокаду с Будапешта. С этого дня ежедневно стало обсуждаться это злосчастное решение. Когда я опроверг выдвинутые Гитлером в обоснование своего решения причины военного характера, он ухватился за мысль, что венгерские нефтяные запасы и нефтеперегонные заводы имеют для нашей промышленности решающее значение, так как противник своими воздушными налетами уничтожил наши химические заводы: «Если у вас не будет горючего, ваши танки не будут двигаться, самолеты не будут летать. С этим-то вы должны согласиться. Но мои генералы ничего не понимают в военной экономике».

Он помешался на этой идее, и никто не мог его переубедить.

Соединения, которые мы получили с Западного фронта, были разделены, таким образом, на две части. Когда я позднее в своих докладах касался этого вопроса, я получал в ответ: «Я уже знаю, что вы хотите сказать: я должен бить, так бить! Но вы должны согласиться…» и т.д., в том же роде. Следует учесть, что переброска войск в Венгрию из-за слабой пропускной способности железных дорог, идущих на юго-восток, требовали значительно больше времени, чем переброска в район Берлина, куда вели двухколейные железные дороги, которые давали возможность маневрировать в случае затруднений, вызываемых беспрерывным воздействием противника с воздуха.

Затем мы перешли к другим вопросам. Беседа проходила бурно. Обсуждали положение основной линии обороны и связанные с ней решения, в бессмысленности которых был виноват он сам, что подтверждала стенограмма. Касались вопроса использования резервов, которые, как он считал, слишком далеко находились от линии фронта, а по мнению генералов, после приказа Гитлера – чересчур близко. Затем зашла речь о генерале Гарпе, командные качества которого, на мой взгляд, не вызывали сомнений. Но так как нужно было обязательно найти козла отпущения, Гитлер приказал, несмотря на мои решительные протесты, заменить генерала Гарпе генерал-полковником Шёрнером, недавно вызванным из Прибалтики, где уже нельзя было завоевать лавры. Шёрнер начал с того, что сместил командующего 9-й армией, храброго, умного и честного генерала барона фон Люттвица (Смило). Во главе 9-й армии был поставлен генерал Буссе. Вскоре у него и с безупречным генералом Заукеном начались такие раздоры, что появилась необходимость немедленной замены последнего. Заукен стал командовать одной из армий. Я позаботился о Гарпе, который через несколько недель снова получил армию на Западном фронте и добился возвращения на должность Балка, ставшего жертвой одной из интриг Гиммлера на западе.

В этот день шли споры и относительно моего требования немедленно, пусть даже с опозданием, покончить с бессмысленными попытками наступления на западе и перебросить все войска, без которых невозможно обойтись на Восточном фронте. Снова – и в который раз! – обсуждался вопрос об эвакуации войск из Прибалтики и опять не пришли ни к какому окончательному решению. Решили вывести оттуда лишь 4-ю танковую дивизию.

Обстановка требовала больше, чем когда-либо, острых и решительных действий. В районе юго-восточнее Сараево югославские партизанские дивизии все сильнее нажимали на группу армий «Е». В район между озером Балатон и Дунаем подходили подкрепления противника. Русские усиливали предмостное укрепление на р. Грон. Противник необыкновенно быстро продолжал преследовать отступающие войска группы армий «А». Русские миновали уже линию Сломники, Мехув и, двигаясь на запад, направили часть сил на Краков. Далее к северу они пробились к линии Ченстохов, Радомско, Петроков, Томашув. Следовало ожидать продолжения наступления на Литцманштадт (Лодзь), Лович, Сохачев. Сильные резервы русских следовали за частями прорыва; некоторые из них прибыли из Карелии и Финляндии.

Теперь мы видели, как пагубно сказывался на нашем положении выход наших союзников из войны. На участке фронта группы армий «Центр» обстановка стала обостряться. Тридцать-сорок стрелковых дивизий русских вышли на линию Прашнитц (Пшасныш), Цихенау (Цеханув), Пленев (Плоньск); за ними через Белосток, Остров (Остров-Мазовецкий) следовали другие войска. Аналогичная обстановка складывалась на участке роминтеновская пустошь, Лазденен (Краснознаменск) и Гумбиннен (Гусев). Несмотря на поступающие ежедневно роковые вести с фронтов, Гитлер и не собирался перебрасывать войска с Западного фронта в Северную Германию и оставлять Прибалтику.

К 17 января было установлено, что перед фронтом группы армий «А» находятся пятнадцать танковых корпусов русских; это совершенно определенно свидетельствовало о том, что здесь противник наносит главный удар. Кроме того, перед фронтом группы армий «Юг» вели бои восемь танковых корпусов, а перед фронтом группы армий «Центр» – три танковых корпуса. Главные силы русских наступали теперь в западном направлении на рубеж Краков, Ченстохов, Радомско. В районе Кельце русские вели бои с упорно оборонявшимся 24-м танковым корпусом генерала Неринга. Крупными силами противник наступал также на Варшаву; другие его части стремились выйти через Лович, Сохачев к Висле, чтобы отрезать путь через Вислу 46-му танковому корпусу, отступавшему из района Варшавы. Этот корпус, продвигаясь южнее Вислы, должен был предотвратить стремительный прорыв русских через Хоэнзальца (Иновроцлав), Гнезен (Гнезно) на Познань, чтобы не дать противнику возможности отрезать Восточную и Западную Пруссию от рейха. К сожалению, однако, корпус, вопреки неоднократным приказам, отошел под сильным натиском противника через реку в северном направлении. Лавина наступающих войск, не встречая сопротивления, хлынула по направлению к границе рейха.

На участке фронта группы армий «Центр» увеличились темпы наступления русских в направлении Цихенау (Цеханув), Прашнитц (Пшасныш). На Нареве пока было спокойно; однако все говорило о том, что и здесь скоро разразится буря.

К вечеру офицеры оперативного отдела доложили мне о серьезном положении в районе Варшавы. Они предложили наметить следующий рубеж обороны, исходя из предположения, что Варшава уже находится в руках противника. На мои вопросы полковник фон Бонин, начальник оперативного отдела, ответил, что потеря города, по имеющимся данным, неизбежна, что, может быть, он уже и оставлен нашими войсками. Связь с крепостью города была прервана. Исходя из этого, я согласился с их предложением, разрешив передать мое распоряжение в группу армий, так как нужно было спешить с отдачей приказа. Затем я отправился в Берлин, в имперскую канцелярию, на доклад к Гитлеру. Во время моего доклада фюреру об обстановке и о тех приказах, которые я заготовил для закрепления нашего положения, поступила радиограмма от коменданта крепости Варшавы, в которой указывалось, что город находится еще в наших руках, но что его придется оставить в течение последующей ночи. Когда я доложил Гитлеру об этом, он разразился гневом и приказал любой ценой удержать Варшаву. Фюрер распорядился о немедленной отдаче соответствующих приказов, с возмущением отклонив мое возражение, что они прибудут в Варшаву слишком поздно. Гарнизон Варшавы, который должен был состоять, по моим первоначальным планам, из одной крепостной дивизии, вследствие того, что некоторые части были отправлены на Западный фронт, имел всего лишь четыре крепостных пехотных батальона, обладавших весьма незначительной боеспособностью, и несколько артиллерийских и инженерных подразделений. Если бы комендант выполнил приказ Гитлера, то гарнизон обязательно попал бы в плен к противнику, так как он ни при каких обстоятельствах не смог бы удержать города. Поэтому комендант, хотя и получил приказ фюрера, когда город еще находился в наших руках, принял решение отступить из Варшавы со своим слабым гарнизоном. Теперь гнев Гитлера не знал никаких границ. Он совершенно утратил интерес к столь опасной для нас общей обстановке и занимался лишь варшавской неудачей, которая в общем ходе событий играла второстепенную роль. В последующие дни, когда я был на докладах у Гитлера, он находился исключительно под впечатлением варшавских событий и требовал наказания работников генерального штаба за их мнимую беспомощность.

18 января немецкие войска снова начали наступление в Венгрии между озером Балатон и лесным горным массивом западнее Будапешта – Баконским лесом с целью прорыва блокады Будапешта. В начале наступления они имели некоторый успех, выйдя к Дунаю. Но в этот же день русские ворвались в истерзанный город, судьба которого была теперь решена. Если бы войска, действовавшие в Венгрии, направили на борьбу с противником в Польше или в Восточной Пруссии, они принесли бы гораздо больше пользы. Но это противоречило планам Гитлера. В Польше русские вели бои в районе Ченстохов, Радомско, Петроков, Литцманштадт (Лодзь) и Кутно. Слабые силы противника двигались к нашему предмостному укреплению на Висле. Севернее Вислы противник наступал на Леслау (Влоцлавск), Зольдау (Дзялдово) и продвигался в направлении Ортельсбурга (Щитно), Нейденбурга (Ниборк). На наревском участке фронта увеличилось количество признаков, указывающих на то, что здесь должно. вскоре начаться крупное наступление противника. Гитлер, как всегда, не разрешил отступать войскам этого изолированного участка фронта, хотя севернее противник уже овладел районом западнее Лазденен (Краснознаменск) и продвинулся до р. Инстер.

Обсуждение обстановки этого дня свелось к разбору варшавской проблемы, ставшей основным звеном событий. Во время доклада, который я делал во второй половине дня, – Гитлер приказал, чтобы офицеры генерального штаба, отвечающие за составление донесений и приказов, касающихся этого участка фронта, были готовы к допросу. Я заявил, что за события вчерашнего дня несу ответственность только один я и что поэтому арестовывать и допрашивать нужно меня, а не моих подчиненных. Фюрер ответил: «Нет. Я хочу покарать не вас, а генеральный штаб. Я терпеть не могу, когда группа интеллигентов осмеливается внушать свои взгляды своим начальникам. Это является системой в работе генерального штаба, и я хочу покончить с ней!» По этому вопросу мы имели бурную продолжительную беседу; каждый открыто выражал свое мнение, ибо она велась с глазу на глаз. Беседа прошла безуспешно.

Ночью, на «вечерний доклад», я послал генерала Венка, дав ему поручение обратить внимание Гитлера на ту несправедливость, которую фюрер намеревался совершить, и доложить ему, что я готов к тому, чтобы меня арестовали, но только чтобы Гитлер не трогал моих подчиненных. Венк выполнил это поручение. Но в ту же ночь были арестованы полковник фон Бонин и подполковники фон дем Кнезебек и фон Кристен. Генерал Мейзель из управления личного состава сухопутных войск выполнял свои обязанности под охраной автоматчиков. Об этом мне ничего не сообщили, и я, к сожалению, не мог вмешаться. На следующее утро меня поставили уже перед свершившимся фактом. Я попросил Гитлера принять меня с конфиденциальным докладом. На приеме я заявил ему в самой резкой форме, насколько это позволяло мое служебное положение, протест против ареста моих совершенно невинных сотрудников штаба.

Я заявил, что этот арест, кроме всего прочего, парализует работу важных отделов главного командования в самый критический момент войны. Совершенно не имеющие опыта в штабной работе молодые офицеры должны были, быстро заменив старых офицеров, разрабатывать наитруднейшие решения и сложнейшие приказы, какие вообще когда-либо отдавались германским войскам. Я потребовал проведения должного расследования моей деятельности, и оно было назначено. Продолжительные допросы, проводившиеся уже известными господами Кальтенбруннером и Мюллером, отнимали в эти роковые для нашей страны дни много времени, энергии и нервов, тогда как на Восточном фронте шли смертельные бои за территорию родины и за жизнь ее граждан. Допрос, проводившийся Кальтенбруннером, закончился тем, что спустя несколько недель Кнезебек и Кристен были освобождены из заключения. Бонин остался под арестом. Однако было запрещено использовать их на работе в генеральном штабе, и они уехали на фронт командирами полков. На третий день боевой деятельности на фронте погиб на своем командном пункте храбрый, умный и всеми любимый Кнезебек. До этого он не раз пытался заступиться за своего друга и начальника Бенина. Кристен остался, к счастью, в живых. Бенина же без всяких оснований таскали из одного концентрационного лагеря в другой до тех пор, пока он, наконец, во время общей катастрофы рейха не сменил гитлеровскую тюрьму на американскую. В заключении мы снова встретились.