Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)

Около того же времени я встретил на одном приеме французского посла в Лондоне Корбена и был страшно поражен, когда из разговора с ним выяснилось, что ему ничего не известно о беседе наркома с Пайяром. Обычно Корбен получал из Парижа очень быстро копии менее серьезных донесений французского посла в Москве, посылаемых им на Кэ д'Орсе (адрес французского министерства иностранных дел). А тут прошла почти неделя, и Корбен оставался в полном неведении о столь важном для Франции в этот момент демарше. Что бы это могло означать? Ответ на данный вопрос я получил только в Женеве.

В Женеве

Я приехал в Женеву 11 сентября и сразу окунулся в очень напряженную атмосферу. То были дни нацистского шабаша в Нюрнберге, и зловещие отголоски его были слышны во всех концах Европы.

Два особенно ярких воспоминания остались у меня от этой поездки в Женеву.

И уже говорил, что еще в Лондоне меня сильно поразила полная неосведомленность Корбена о демарше M.М.Литвинова 2 сентября. В Женеве мы узнали еще более странные вещи. Оказалось, что не только французский посол в Англии, но и сами члены французского правительства ничего не знают об этом демарше. Как это могло случиться? Мы начали тщательное «расследование», и что же обнаружилось? Обнаружилось следующее.

В течение предшествовавших двух месяцев Бонне, который хотел любыми средствами уклониться от выполнения французских обязательств перед Чехословакией, усиленно распускал слухи, будто бы «осторожная позиция» Франции в чехословацком вопросе объясняется «пассивностью» СССР, который либо не хочет, либо не может в случае опасности прийти на помощь своему союзнику. Демарш М.М.Литвинова 2 сентября выбивал почву из-под ног этой клеветы. Бонне был сильно встревожен и, чтобы на время еще сохранить возможность лгать, пошел на самое возмутительное политическое жульничество: он скрыл донесение Пайяра о беседе с M.M.Литвиновым не только от французских политических кругов, но даже от членов французского кабинета! Когда все это выяснилось, М.М.Литвинов решил действовать круто и немедленно. 21 сентября он произнес с трибуны Лиги Наций большую речь, в которой уже публично повторил все то, что за 19 дней перед тем говорил в дипломатическом порядке Памиру, а вдобавок еще сдобрил ее большим количеством перца по адресу Бонне. В моем дневнике под датой 21 сентября записано:

«Сильная, язвительная, прекрасная речь! Слушали его с затаенным дыханием. Зал впервые за всю Ассамблею был полон. Я наблюдал за лицами: многие выражали сочувствие, многие но могли скрыть улыбки в тех местах, где М.М. давал волю своему злому остроумию. И притом не только испанцы, китайцы, мексиканцы и другие наши друзья, но также и те, кого, казалось бы, было трудно заподозрить в особом расположении к СССР. Аплодисменты были громкие и всеобщие».

Струя свежего воздуха, внесенная выступлением советского наркома в лицемерно-душную атмосферу Ассамблеи, имела своим последствием другой эпизод, который также хорошо мне запомнился.

23 сентября, т.е. через два дня после речи M.M.Литвинова, английские представители на Ассамблее — лорд Делавар и товарищ министра иностранных дел Р.А.Батлер — в срочном порядке пригласили M.M.Литвинова и меня побеседовать с ними о создавшейся в Европе ситуации. Свидание состоялось в кабинете постоянного британского делегата в Лиге Наций.

Начал Делавар. Изобразив в очень мрачных красках политическую обстановку и вероятность нападения Германии на Чехословакию, он задал вопрос, какова была бы позиция СССР в этом случае (дальше цитирую по записи из моего дневника под датой 23 сентября):

«М.М.Литвинов ответил, что наша позиция была достаточно полно изложена в его выступлениях на Ассамблее Лиги Наций: Советское правительство готово честно выполнить свои обязательства по советско-чехословацкому договору, Дело за Францией. Важна также позиция Англии.

Делавар попытался выяснить, приняты ли уже Советским правительством какие-либо военные меры.

M.M.Литвинов ответил, что еще 2 сентября в разговоре с французским поверенным в делах в Москве он рекомендовал немедленные переговоры между штабами трех армий… Что касается Румынии, то М.М.Литвинов думает так: если Англия и Франции поддержат Чехословакию, Румыния не захочет от них отставать.

Делавар тут вставил, что, по его информации, румыны не стали бы чинить препятствий прохождению советских войск на помощь Чехословакии. И затем, обращаясь к нам, он спросил: каков же должен быть ближайший практический шаг?

— Если британское правительство, — ответил М.М.Литвинов, — всерьез решило вмешаться в назревающий конфликт, то ближайшим шагом, на мой взгляд, должна была бы быть немедленная конференция Англии, Франции и СССР для выработки общего плана действий.

Делавар с этим согласился и спросил, что M.M.Литвинов думает о возможном месте такой конференция.

М.М.Литвинов ответил, что выбор места имеет второстепенное значение, но с одной оговоркой: проектируемую конференцию следовало бы созвать вне Женевы. Гитлер до такой степени привык идентифицировать Женеву с безответственной болтовней, что конференция, созванная в Женеве, не произвела бы на него должного впечатления. А такое впечатление сейчас важнее всего.

Делавар и Батлер признали правильность этого соображения, и Делавар спросил, имел ли бы М. М. возражения против созыва конференции в Лондоне. М.М. ответил, что против Лондона он возражений не имеет.

— Кто бы мог представлять СССР на такой конференции? — продолжал Делавар. — Вы сами могли бы приехать?

M.M. отвечал:

— Если от других стран на конференции будут министры, я готов лично приехать в Лондон.

Делавар заявил, что вполне удовлетворен сегодняшней беседой и немедленно информирует о ней Форин оффис. О дальнейшем мы поговорим завтра, по получении ответа — из Лондона.

Когда мы с М.М. возвращались от англичан к себе, в отель «Ричмонд», я сказал, обращаясь к своему спутнику:

— То, что вы сейчас предлагали англичанам, означает войну… У нас, в Москве, это хорошо продумано и решено всерьез?

Зная скептический характер Литвинова, я ожидал от него какого-либо осторожного ответа на мой вопрос. К моему немалому изумлению, он твердо сказал:

— Да, это решено серьезно… Когда я уезжал из Москвы в Женеву, началась концентрация советских войск на границах с Румынией и Польшей. С тех пор прошло около двух недель. Думаю, сейчас их там не менее 25–30 дивизий с соответственным количеством авиации, танков и т.д.

Я спросил:

— А если Франция подведет и не выступит? Что тогда?

M.M.Литвинов раздраженно махнул рукой и резко бросил:

— Это имеет второстепенное значение!

— А как с Польшей и Румынией? Пропустят ли они наши войска?

— Польша, — ответил Максим Максимович, — конечно, не пропустит, но Румыния — иное дело… У нас есть сведения, что Румыния пропустит, особенно если Лига Наций даже не единогласно, как требуется по уставу, а крупным большинством признает Чехословакию жертвой агрессии…

Максим Максимович помолчал мгновение и затем закончил:

— Самое важное, как поведут себя чехи… Если они будут драться, мы поможем вооруженной рукой.»

Слова наркома имели серьезное основание. 25 сентября Наркомат обороны СССР послал военно-воздушному атташе СССР во Франции Васильченко следующую телеграмму:

«Вам надлежит, встретившись с Гамеленом лично, поблагодарить его за информацию о мероприятиях французского командования и передать следующее:

1. 30 стрелковых дивизий придвинуты в районы, прилегающие непосредственно к западной границе. То же самое сделано в отношении кавалерийских дивизий.

2. Части соответственно пополнены резервами.

3. Что касается наших технических войск — авиации и танковых частей, то они у нас в полной готовности.

Результаты срочно сообщите» [93] .

93

«Новые документы из истории Мюнхена», стр. 130.

26 сентября Васильченко выполнил полученное указание.

Итак, Советский Союз не собирался ограничиться лишь политико-дипломатическими методами. Он был готов в случае надобности взяться за оружие. Тем важнее было установление тесного контакта с Англией…

Увы! Предложенное Делаваром и Батлером следующее свидание не состоялось ни завтра, ни послезавтра, ни когда-либо вообще. Не по нашей вине. Почему так произошло, станет ясно из дальнейшего.

Человек с зонтиком

Теперь я должен вернуться на две недели назад, ибо за время моего пребывания в Женеве в Англии и Франции происходили важные события.

7 сентября 1938 г. в «Таймс» появилась зловещая передовица, суть которой была выражена в следующей фразе: «Может быть, чехословацкому правительству стоит подумать, надо ли совсем исключать проект, нашедший сочувствие в некоторых кругах, согласно которому Чехословакия могла бы стать более целостным государством путем отказа от полосы чужеродного населения, расположенного по границе с единокровной ему нацией».

Это было чуть завуалированное приглашение разрешить чехословацкий кризис путем передачи Судетской области третьему рейху. Чехословацкий посланник в Лондоне Ян Масарик немедленно заявил Форин оффис протест против статьи «Таймса», и Галифакс счел нужным заявить в печати, что содержание названной статьи не отражает взглядов британского правительства. Конечно, этому никто не поверил. Тем более что накануне, 6 сентября, статья аналогичного содержания была опубликована в парижской газете «Ля репюблик», о которой было известно, что она является рупором Бонне. Европейская атмосфера еще более сгустилась, а Гитлер не без основания увидел в названных статьях симптом слабости и колебаний у правительств западных держав. Не случайно, как мы теперь знаем, 9 сентября он отдал приказ поднять 13–15 сентября «восстание» в Судетской области и осуществить «Операцию Грин» (вооруженное выступление против Чехословакии) 30 сентября.

Во второй неделе сентября французское правительство обратилось к своим британским коллегам с вопросом, может ли оно твердо рассчитывать на их помощь в случае, если Франция выполнит свои обязательства по пакту с Чехословакией? Ответ из Лондона был получен неясный и неопределенный. Это произвело в Париже крайне гнетущее впечатление и дало возможность Бонне широко развернуть свою тлетворную пропаганду. В конечном счете во французском кабинете образовались две борющиеся группы: сторонники оказания вооруженной помощи Чехословакии (Мандель, Кампинчи, Рейно и др.) и противники оказания такой помощи (Бонне, Шотан, Демонзи и др.). Даладье, который еще весной считал, что Франция обязана выполнить свои обязательства перед Чехословакией, теперь был в нерешительности и нашел такой выход: сразу после выступления Гитлера в Нюрнберге он обратился к Чемберлену с просьбой принять на себя руководство англо-французскими действиями в сложившейся обстановке. Так, Франция даже формально признала себя великой державой второго ранга.