Воспоминания террориста. С предисловием Николая Старикова
Шрифт:
– Когда вы хотите ехать?
– Сегодня вечером.
– Сегодня вечером это невозможно.
Татаров быстро спросил:
– Почему?
– У Центрального комитета к вам дело.
– Но я должен уехать. Какое дело?
– Мы уполномочены просить вас остаться.
Татаров пожал плечами.
– Центральный комитет просит вас.
Он опять пожал плечами.
– Ну, хорошо, я останусь. Но это странно… Почему вы раньше не предупредили меня?
На следующий день состоялось в Женеве, на квартире О. О. Минора, первое заседание упомянутой выше комиссии. Мы сказали Татарову, что Центральный
Чернов вел допрос. Не возражая Татарову, он осведомился об его адресе в Женеве.
Произошел следующий разговор.
Чернов: Вы говорите, что остановились в H'otel des Voyageurs. Под какой фамилией?
Татаров: Плевинский.
Чернов: Номер комнаты?
Татаров: Кажется, 28.
Чернов: Мы справлялись. Ни в № 28, ни вообще в H'otel des Voyageurs Плевинского нет.
Татаров: Я ошибся. Я живу в H'otel d’Angleterre.
Чернов: Под фамилией Плевинского?
Татаров: Я не записался еще.
Чернов: Номер комнаты?
Татаров: Не помню.
Чернов: Мы справлялись и в H'otel d’Angleterre. Вас там нет.
Татаров: Я не помню названия гостиницы. Быть может, это и не H'otel d’Angleterre.
Чернов: Вспомните.
Татаров: Не помню.
Чернов: На какой улице эта гостиница?
Татаров: Не помню.
Чернов: Хорошо. Запишем в протокол: не помнит ни названия гостиницы, ни улицы, ни номера комнаты, и фамилии еще не имеет.
После недолгого молчания Татаров говорит:
– Я вам солгал.
Чернов: Почему?
Татаров: Мы не дети. Я живу с женщиной. Скрывая свой адрес, я защищаю ее честь. Впрочем, хотите, я назову вам ее?
Чернов: Нет.
Татаров волнуется. Ответы его становятся еще страннее.
Чернов: Скажите, чем обеспечено ваше издание в отношении цензуры?
Татаров: Мне обещал покровительство один из людей, имеющих власть.
Чернов: Кто именно?
Татаров: Один князь.
Чернов: Какой князь?
Татаров: Князь.
Чернов: Мы просим сообщить нам его фамилию.
Татаров: Зачем? Я сказал – князь. Этого довольно.
Чернов: По постановлению Центрального комитета мы предлагаем вам сказать его фамилию.
Татаров: Ну, хорошо, это граф…
Чернов: Граф?
Татаров: Это неважно, граф или князь. Да и вообще зачем фамилия?
Чернов: Центральный комитет приказывает вам.
Татаров: Граф Кутайсов.
Чернов: Отец или сын?
Татаров: Сын.
Чернов: Вы знакомы с сыном Кутайсова?
Татаров: Да.
Чернов: Где вы с ним познакомились?
Татаров: У его отца.
Чернов: В Иркутске или Петербурге?
Татаров: В Петербурге.
Чернов: Вы бывали у Кутайсова в Петербурге?
Татаров: Да.
Чернов: Что же вы там делали?
Татаров: Я знаком с ним еще по Иркутску. В Иркутске мне не раз приходилось просить его за товарищей.
Чернов: Да, но зачем вы возобновили знакомство в Петербурге?
Татаров молчит.
Чернов:
Вы бывали в доме Кутайсова и не сообщили об этом Центральному комитету. Знаете, что партия одно время готовила на него покушение?Татаров молчит.
Чернов: Что же, сын Кутайсова сочувствует революции, если обещал вам помощь?
Татаров молчит.
Чернов: Я вам должен сказать, что вы нам солгали, не только скрывая свой адрес. Чарнолусский не давал вам ни копейки денег и не обещал. Фамилию Цитрона вы услышали в первый раз три дня тому назад от Минора и в сношениях с ним поэтому быть не могли.
Татаров: Нет, Чарнолусский дал мне 15 тысяч.
Чернов: Не спорьте. Доказано, что вы денег от него не получали.
Татаров: Это недоразумение. Я получил.
Чернов: Один из членов Центрального комитета был у Чарнолусского в Петербурге. Вы денег не получили.
После долгого колебания Татаров говорит:
– Я вам солгал. Деньги мне дал мой отец.
Чернов: Сколько?
Татаров: Десять тысяч.
Чернов: Разве ваш отец так богат?
Татаров: Он занял для меня под вексель.
Чернов: Вы можете это доказать?
Татаров: Я представлю удостоверение от моего отца.
Чернов: Почему вы прямо не сказали, что деньги вам дал отец? Мы бы удовлетворились этим ответом.
Татаров: Мой отец не сочувствует революции. Я не хотел здесь упоминать его имя… Но в чем вы меня обвиняете?
Чернов: Вы знаете сами.
Татаров: Нет.
Тютчев: В предательстве.
Чернов: Лучше, если вы сознаетесь. Вы избавите нас от необходимости уличить вас.
Татаров молчит. Молчание длится минут десять. Его прерывает Бах:
– Дегаеву были поставлены условия. Хотите ли вы, чтобы и вам они были поставлены?
Татаров не отвечает. Молчание длится еще минут десять.
Все время Татаров сидит, положив руки на стол и на руки голову. Наконец он поднимает глаза:
– Вы можете меня убить. Я не боюсь смерти. Вы можете меня заставить убить. Но даю честное слово: я не виновен.
Допрос продолжался еще несколько дней. Выяснилось еще, что Татаров: 1) узнал от А. В. Якимовой в Минске, что в Нижнем Новгороде летом 1905 г. предполагался съезд членов Боевой организации; 2) знал петербургский адрес Волошенко-Ивановской перед арестом 17 марта; 3) имел свидание с Новомейским и бывшим членом «Народной воли» Фриденсоном перед арестом Новомейского; 4) виделся с Рутенбергом перед арестом его в Петербурге (июнь 1905 г.) – и много других подробностей.
Все эти подробности были лишены в наших глазах большого значения. Общий характер допроса был тот же: Татаров был постоянно уличаем во лжи.
Мы дважды пытались выяснить роль Татарова помимо заседаний комиссий. Частным образом в гостинице его посетили сначала Чернов, потом я.
Когда я вошел к Татарову, он сидел в кресле, закрыв лицо руками. Мы не поздоровались. Он не обернулся ко мне. Я сказал ему, что, зная его давно, не могу верить в его предательство; что я с радостью защищал бы его в комиссии; что характер его показаний лишает меня этой возможности; что я прошу его помочь мне – объяснить в его поведении многое, нам непонятное. Я сказал ему также, что только полная его откровенность может дать этому делу благоприятный исход.