Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Доктор М. приехал в Стенхаммер, и они несколько часов беседовали наедине. Ему было легко оказать на нее влияние, на которое он рассчитывал. Она уехала, думая, что я в хороших руках. Теперь доктор М. обладал всей властью, которая была ему необходима, чтобы стать абсолютным диктатором в моей жизни.

Это было в 1913 году, когда отмечали трехсотлетие династии Романовых. В то лето в Москве проходили празднования, и я на них присутствовала.

Император, императрица и вся царская семья только что вернулись из Костромы, колыбели династии Романовых, и жили в Кремле. Дмитрий ожидал меня в Николаевском дворце. Он стал выше ростом и превратился в очень интересного мужчину. Теперь он служил в конной гвардии в Санкт-Петербурге и вел совершенно самостоятельную жизнь. Я очень поразилась, увидев его таким возмужавшим, таким уверенным, в том самом Николаевском дворце, по которому он всего несколько лет назад бегал в своей синей фланелевой матроске. Теперь он стал лихим молодым офицером, с шумом проносящимся по извилистым улицам Москвы в автомобиле мощностью сто лошадиных сил.

Император и императрица были, как всегда, милы. Утомление от празднеств и приемов сказывалось на императрице, которая часто испытывала недомогание. Ей пришлось проводить дни в постели, вставая только для того, чтобы облачиться в парадные одежды с длинным шлейфом и надеть тяжелые украшения, показывая толпе на несколько часов свое всегда печальное лицо.

Почти каждый день после полудня мы с Дмитрием приходили во дворец, чтобы увидеться с императором и его дочерьми. Так как императрица отдыхала, чай разливала я. Император в такие минуты был оживлен; от шуток и анекдотов Дмитрия он сотрясался от смеха и его дети тоже.

Прошла череда обедов и приемов. Я особенно помню большой бал, который давали в залах Дворянского собрания, потому что мы с Дмитрием протанцевали вместе семь вальсов подряд, после чего император с улыбкой сделал нам знак и прислал адъютанта, который нам передал, чтобы мы для разнообразия танцевали и с другими гостями. Однако мы произвели сенсацию, так как оба вальсировали, надо признаться, очень хорошо!

Вернувшись с большой неохотой в Швецию, я обнаружила, что планы на зиму наконец прояснились. Доктор М. уже снял для меня на Капри виллу и нанял слуг. Он сказал, что я должна уехать к середине октября; он опередит меня на десять дней. Мой сын должен был остаться в Швеции со своим отцом и его родственниками.

Далее было договорено, что именно на этот раз я должна была поехать на Капри не через Париж, а через Берлин, где принц должен был представлять короля на праздновании столетия Лейпцигского сражения. Из Берлина я должна была поехать прямо в Италию, а принц – вернуться в Швецию.

Другими словами, доктор М. боялся того влияния, которое мог оказать на меня визит в Париж. Он не хотел никакого влияния, враждебного его собственному, и поэтому устроил так, чтобы я не смогла повидаться с отцом.

Я не знала, что и думать, к кому обратиться. План внушал мне опасение. Я боялась всего, что с ним было связано, и чем больше я размышляла о нем, тем меньше он мне нравился. Я чувствовала себя в ловушке.

Неудивительно, что, когда я впервые встретила доктора М., я хотела поверить, что нашла в его лице человека, который поможет распутать клубок моих проблем и придать моей жизни новое направление. Наши первые беседы, видимо, давали основания для такой надежды, но случилось совсем не так. Ту самую живость, потребность в постоянной деятельности, настойчивый интерес к жизни, которым, как я надеялась, этот доктор мог придать направление, он просто не одобрял. Он сказал, что это, вероятнее всего, приведет меня к поспешным действиям, взялся задавить, искоренить это во мне. Я была впечатлительна, легко поддавалась влиянию, и его замысел удался.

А что же он мне дал взамен того, что отнял у меня? Ничего. Никакие новые горизонты мне не открылись, никакого нового русла не получила моя энергия. Он ничего не сделал, чтобы помочь мне развить задатки, которые, несмотря ни на что, все же были во мне.

Условия моей жизни, обман, к которому мне приходилось прибегать, одиночество, тревога и уныние довели меня до неустойчивого нервного состояния, которое, однако, не было столь серьезным. Как я теперь это вижу, он убедил меня, равно как и других, в серьезности моих «симптомов». Он наполнил мою голову только негативными представлениями, которые подавили и мой дух, и мое физическое состояние. Через десять месяцев я обнаружила, что нахожусь в состоянии еще большей растерянности, чем раньше. Ничто не уладилось, ни одна проблема не была решена. Я начала сомневаться в бескорыстности доктора и сожалеть о своей доверчивости. Его высокие слова, когда мы встретились впервые, казались мне теперь такой же ловушкой, как и его последующие проекты.

Если, оставаясь замужем, я, якобы больная, была приговорена проводить по полгода вдали от дома, от своего сына и оставаться под надзором, который лишал меня той небольшой свободы, которой я пользовалась дома, то какой смысл и дальше длить эту ситуацию, не только мучительную, но и двусмысленную? Вместо того чтобы стараться возродить тщетные надежды, продолжать борьбу, для которой во мне не хватало смелости, – почему не разорвать такие слабые узы, которые по-прежнему удерживали меня, и не начать совершенно новую жизнь, в которой я, возможно, найду свое счастье?

Мои мысли и надежды начали приобретать определенные формы. Я вышла из того туманного состояния, в котором так давно жила. И когда мой разум прояснился, я вновь обрела энергию и силу воли. Я словно стряхнула с себя все, что было навязано мне доктором, вновь обрела независимость суждений, в то же самое время улучшилось и мое физическое состояние. Я уже больше не сомневалась в том, какие действия предпринять: я должна уехать. Колебания, которые удерживали меня раньше, закончились. Я всячески старалась приспособиться к невозможной ситуации – мне это не удалось. Теперь я должна взять свою судьбу в собственные руки.

Одно, очевидно, незначительное обстоятельство укрепило мою решимость. Однажды доктор М. отправился в поездку, не сказав мне, куда направляется. Когда же я получила от него известие, он был в Москве и уже повидался с моей тетей. Эта новость неприятно поразила меня. Очевидно, его первая встреча с ней не полностью удовлетворила доктора; казалось, он решил склонить ее на свою сторону, чтобы любое решение относительно моего будущего не вызвало бы абсолютно никаких сомнений. Мой отец, с которым мне не дали повидаться, еще жил во Франции. Тетя была фактически моей единственной опорой в России. Если доктору М. удастся повлиять на нее так же, как разговоры с ним повлияли на меня, тогда я действительно пропала.

Я решила действовать быстро. Естественно, именно к своему отцу я обратилась за помощью и убежищем; но прежде чем обращаться к нему, я посоветовалась с министром из России, другом семьи. Мы оба написали письма. Я уже набросала план своих действий. Чтобы мой уход прошел легче и чтобы избежать ненужных сцен, я решила поехать с принцем в Берлин, как и было договорено, и по приезде туда сообщить о своих намерениях. Затем вместо того чтобы поехать в Италию, я поеду к своему отцу во Францию.

Мой отец вскоре ответил на мое письмо. Он пообещал ждать меня в Булони и написал, что Дмитрий, который тогда находился в Париже в отпуске, приедет в Берлин, чтобы встретить меня там.

Я попрощалась, как полагалось, с королевской семьей и своими друзьями и в последний раз бросила взгляд на все, что покидаю, на все, что окружало меня в моей жизни более пяти лет. Мысль о том, что я покидаю своего сына, была почти непереносима, но я надеялась вскоре обрести его, не предвидя, что обстоятельства будут мешать этому в течение многих лет.

К середине октября мы тронулись в путь. Полагая, что будет безопаснее никому не доверять своей тайны, я не рассказала даже принцу о своих намерениях, пока мы не выехали из Швеции.