Воспоминания. Том 1

Кружок деятелей по борьбе со школьным алкоголизмом, после долгого обсуждения о мерах борьбы с развивающимся народным пьянством, остановился на факте нараставшего детского алкоголизма, как наиболее угрожающем моменте, и поставил себе целью сколь возможно способствовать выяснению этого явления, выяснению его причин, его следствий и мер, которыми можно было бы с ним бороться. Что касается до этих последних, то кружок считал, что они могут быть очень разнообразны: среди них самый важный — введение противоалкогольного обучения в школах для учеников и лекций об алкоголизме в учительских семинариях — для учителей. Конечно, обучение не могло устранить алкоголизма, но можно сказать наверное, что без этого обучения отрезвление невозможно. Необходимость антиалкогольного обучения сознавалась и в других странах, например, в Германии, Баварии, Саксонии, Вюртемберге, в Англии, Франции, Италии, в Голландии, Австрии, Венгрии, Сербии, Японии и других странах, где хотя и не было отдельных часов для преподавания антиалкоголизма, но где министерскими циркулярами и другими предписаниями учение об алкоголе и его последствиях преподавалось при разных случаях в течение преподавания других предметов.

Кружок признавал необходимым иметь при школах в библиотеках антиалкогольный отдел, где была бы специальная литература для учителей, понятная и для учеников, с некоторыми важными диаграммами.

Может быть, было бы желательно, чтобы при школах создались трезвенные общества родителей, которые бы тесно примкнули или сливались с таковыми же при церковных приходах и в которых учителя и священники, от времени до времени, собирали родителей и учеников для совместной беседы об алкогольных вопросах. Таковые собеседования существовали уже в Германии, Люксембурге, Голландии, Норвегии и Сербии с большим успехом.

Развитие физических упражнений, таких как спорт, игры, военная гимнастика, которые отвлекали бы молодежь от алкоголя, по мнению кружка, были бы очень важны, а также признавалось полезным и устройство школьных союзов трезвости, или как самостоятельной единицы, или же как одно из требований при организации других союзов, например, какого-либо спорта, гимнастики, музыки и пр. Такие союзы трезвости между молодежью народных училищ были особенно распространены в Англии, где одних членов насчитывалось до 3 миллионов (Банд оф Хоп), во Франции — около 73 000, в Норвегии около 4000, в Соединенных Штатах, Германии, Дании, Голландии, Венгрии, Румынии, Швеции и пр.

В заключение профессор Корнилов приглашал собрать комиссию из компетентных лиц разных ведомств, которая рассмотрела бы вопрос о детском алкоголизме вообще, о мерах борьбы с ним, выяснила бы этот вопрос, по возможности, со всех сторон, выработала бы программу борьбы со школьным алкоголизмом и, не откладывая в долгий ящик, как это почти всегда у нас делается, приступила бы, с Божьей помощью, к осуществлению намеченных задач.

Докладная записка эта была подробно рассмотрена в особом заседании компетентных лиц в председательствуемом мной Попечительстве о трезвости и затем направлена в законодательные учреждения, как материал при обсуждении законопроекта о борьбе с пьянством. Этот Кружок под председательством достойного глубочайшего уважения профессора А. А. Корнилова работал с необыкновенной любовью над этим трудным вопросом, в существование которого общество как-то мало верило и подвергало сомнению его значение. Тем более почин, сделанный А. А. Корниловым, заслуживал уважения.

В начале января в Москве состоялось открытие грандиозного загородного ресторана "Яр"1, вернее, вновь выстроенного, можно сказать без преувеличения, дворца, на месте старого "Яра", столь знакомого москвичам, с историческим "Пушкинским" кабинетом, где в свое время наш великий поэт не раз слушал цыган.

Хозяин "Яра", А. А. Судаков, обставил открытие своего учреждения особенно торжественным образом, начав с молебствия и пригласив всю московскую администрацию, все высшее общество и постоянных посетителей "Яра". После молебствия гостям был предложен завтрак, накрытый на 600 человек. Градоначальник Адрианов и я сочли неуместным присутствовать на таком торжестве и потому не поехали, ограничившись, в ответ на приглашение, телеграммами. Командующий же войсками генерал Плеве не счел возможным отказаться от приглашения, так как Судаков, будучи церковным старостой лагерного храма, много жертвовал на него.

Плеве не только присутствовал на молебствии и открытии, но остался и к завтраку. Меншиков в "Новом времени", а также и многие другие газеты возмутились таким торжеством по случаю открытия ресторана, назвав это торжество "языческим"; досталось очень и Плеве, прохватили и меня с Адриановым за наши телеграммы.

16 января в Москве чествовали профессора H. E. Жуковского по случаю 40-летия его служения науке. Весь ученый мир, представители всех университетов России, ученых обществ и т. д. в большой аудитории Политехнического музея чествовали маститого юбиляра как одного из замечательных русских людей, заслуженного профессора, известного во всем мире своими трудами по гидродинамике и аэродинамике. За последние годы перед своим юбилеем H. E. Жуковский обратил особое внимание на себя своими теоретическими работами по воздухоплаванию, его работы легли в основу практических опытов воздухоплавания того времени. Он первый ввел строго научный курс авиации.

Чествование происходило в объединенном заседании всех ученых обществ Москвы. После вступительного слова профессора Андреева и речи самого юбиляра, посвященной истории преподавания механики в Московском университете за последние 50 лет, последовал ряд приветствий и адресов. Первое приветствие было от Академии Наук, за подписью президента великого князя Константина Константиновича, затем от министра народного просвещения. Депутация Московского университета поднесла адрес с подробной оценкой заслуг юбиляра; Императорское техническое училище поднесло диплом на звание почетного члена и ученый знак инженер-механика; далее шли другие высшие учебные заведения, среди них и Николаевская морская академия. После высших учебных заведений следовали московский городской голова и много других представителей, среди которых был и я, приветствовавший юбиляра как попечитель Императорской московской практической академии, в стенах которой H. E. Жуковский в течение 40 лет преподавал механику воспитанникам старших классов, снискав себе общее уважение и привязанность.

H. E. Жуковский был действительно выдающимся не только как ученый, но и как человек. Он обладал необыкновенной скромностью, весь уйдя в науку. Я раза три присутствовал на его уроках в академии. Помню, когда первый раз я вошел в класс на его урок, то меня неприятно поразило, что ученики не сидели на своих местах, а, слушая профессора, окружали его, сидя вокруг него в разных позах. Мне это показалось нарушением дисциплины, непорядком. Но я ничего не сказал и сел за одной из свободных парт, прося продолжать урок. По мере того, как шел урок, а я наблюдал, мое первое впечатление стало быстро сглаживаться, я сразу почувствовал, что профессор и группа учеников, окружавшая его, составляли одно неразрывное целое, все воспитанники одинаково жадно, с напряженным вниманием вслушивались в слова своего учителя, ничто их не отвлекало, они задавали вопросы, получали разъяснения, это был не холодный урок, это была интереснейшая живая беседа. Жуковский удивительно умел привлекать к себе молодежь и заинтересовать их чистой наукой, весьма наглядно передавая им научные истины. Он никогда не пользовался дешевыми способами приобрести популярность у молодежи либеральничанием и политиканством, к чему прибегали многие из профессоров того времени и чего, к сожалению, не был чужд и директор академии А. Н. Реформатский.

21 января днем у меня дома было совещание с предводителями дворянства по поводу предстоящего празднования 50-летия со дня освобождения крестьян.

Не прошло и получаса с момента начала заседания, как ко мне позвонил по телефону тюремный инспектор и доложил, что в каторжном отделении Бутырской тюрьмы беспорядки, ранен надзиратель, а каторжане забаррикадировались. Приказав инспектору немедленно отправиться в тюрьму и оттуда мне доложить подробности, я продолжал заседание, хотя на сердце у меня было очень тревожно и я с нетерпением ждал телефонного доклада. Наконец раздался телефонный звонок, и я узнал от тюремного инспектора, что арестанты заперлись и держат у себя заложниками двух обезоруженных ими надзирателей. Меня это крайне удивило. "Ломайте же дверь и входите", — приказал я. Тюремный инспектор Захаров ответил на это, что в таком случае они могут убить надзирателей. Усмотрев из этих слов нерешительность и неумение выйти из создавшегося положения, я приказал в таком случае ничего не предпринимать и ждать моего приезда. Вернувшись опять в заседание, с трудом сохраняя хладнокровие, я ускорил рассмотрение остававшихся вопросов и, закрыв заседание, быстро поднялся в верхний этаж, чтобы проститься со своими, и, помолившись, отправился в тюрьму. По мере того, как я ехал, в душе у меня становилось все спокойнее и увереннее, и когда я вышел из саней и принял рапорт от начальника тюрьмы, то спокойствие овладело мною вполне. Расспросив о положении дела, я узнал, что беспорядки произошли во время работ в столярной мастерской, где находилось 47 каторжан.

Участие в насилии над надзирателями, по мнению начальника тюрьмы, принимали только трое из них, которые в настоящую минуту и стоят у входной двери, стреляя изредка из глазка по поднимающимся по лестнице. Относительно судьбы надзирателей он высказал предположение, что они убиты. Пройдя через двор, я поднялся по лестнице, направляясь ко входной двери в мастерскую на третий этаж. Площадка перед этой дверью была довольно обширна, в правом углу ее, прижавшись к стенке, стояли тюремный инспектор, 4 помощника начальника тюрьмы, товарищ прокурора, несколько надзирателей и солдат из караула. В глазке двери видно было дуло револьвера, но ни одного выстрела, пока я шел по лестнице, в меня произведено не было. Из этого я вывел заключение, что, очевидно, у них уже наступила реакция, и потому, вероятно, удастся обойтись без кровопролития. Подойдя к прятавшейся группе, я поздоровался с ними. В это время почему-то тюремному инспектору Захарову вздумалось объявить арестантам, что приехал губернатор, на что послышался ответ в вызывающем тоне: "Мы сами это видим". Подойдя к двери, я спросил у них: "Сколько у вас убитых надзирателей?" — "Четыре", — последовал ответ. "А сколько револьверов?" — "Три". — "Где же четвертый?" — "У старшего одна шашка была, револьвера не было". Из этого ответа мы узнали, что старший Шкляев тоже был в мастерской, вероятно, случайно прошедший туда проверить арестантов. Хладнокровие, с которым стоявший у двери арестант-убийца отвечал, было ужасно. Но одно меня удовлетворило, что говорил он правду, а то, до моего прихода, никаких определенных ответов они не давали. Переменив тон с вопросного на требовательный, я сказал: "Немедленно откройте дверь (дверь была заперта изнутри) и отдайте мне револьверы, даю вам три минуты на размышление, после чего дверь будет сломана, и кровь ваших товарищей падет на вас". Они замялись, стали между собой шептаться. Потом послышался голос: "А бить нас не будут, истязать не будут?" — "Бить вас, конечно, не будут, истязать также, вы будете преданы суду".

Пошептавшись опять, они заявили, что отдадут револьверы мне непосредственно в руки. Я им ответил: "В таком случае отворяйте же и впустите меня". Они отворили дверь, и один из трех арестантов, когда я вошел, протянул мне все три револьвера, которые я и передал начальнику тюрьмы. В револьверах оставалось еще 11 зарядов. Я в душе благодарил Бога, который помог мне выйти без кровопролития из создавшегося трагического положения. Но Курлову, в то время бывшему товарищем министра внутренних дел и заведовавшему делами полиции, не понравилась моя тактика, я получил от него секретное письмо, в котором он написал, что "при условиях, при коих учинено убийство тюремных надзирателей, скорее всего казалось бы необходимым применить оружие, а не прибегать к переговорам с арестантами".