Воспоминания. Том 1

24 апреля в Государственной Думе в Петербурге во время прений о расходах по эксплуатации железных дорог произнесено было много речей, отметивших крайне неудовлетворительное состояние железнодорожного дела, и после обмена мнений поднят был вопрос об образовании специальной комиссии для обследования этого дела и выработки мер для его улучшения. Выступивший по сему поводу министр финансов Коковцов, не возражая против учреждения комиссии, находил, однако, нежелательным учреждение ее в законодательном порядке, настаивая на учреждении ее в порядке управления. На это возражал член Думы Милюков, в свою очередь настаивая на "парламентской комиссии", так как только тогда, по его словам, комиссия сможет получить то право и полномочия, какими Дума захочет ее снабдить.

Министр финансов, возражая Милюкову, заявил, что бюджетная комиссия имела в виду так называемую анкету исследования, что о "парламентской" анкете он не говорил, так как "у нас, слава Богу, парламента еще нет", — произнес он вдруг совсем неожиданно. Послышались рукоплескания правых и крики "браво", но общее шиканье и шум слева заглушили их. У Коковцова на лице скользнула тень растерянности, но он овладел собой и докончил свою речь. Слова его, неосторожно сказанные, подняли целую бурную полемику: Милюков заявил, что слово "парламентское" он употребил без всякой двусмысленности, так как Дума, по его мнению, есть один из видов парламента, и прибавил: "Тот, который говорит; что у нас, слава Богу, нет парламента, должен сказать, что у нас, слава Богу, нет и конституции, но что он этого не думает и говорит "слава Богу, у нас есть конституция".

Целый последующий день, 25 апреля, Дума продолжала обсуждение слов Коковцова, пока Председатель Думы не остановил прений, отвлекших Думу от рассматривавшегося вопроса. Но остановив прения, Хомяков несколько неуважительно выразился о словах Коковцова. Последний счел себя оскорбленным, а Столыпин нашел, что словами Хомякова задет весь Кабинет, и потребовал от него взять слова назад, иначе он подаст в отставку. Хомяков извинился перед Думой, что не дал ораторам касаться слов Коковцова по существу, а перед Кабинетом — что не имел права квалифицировать слова Коковцова. Этим инцидент был исчерпан, все были удовлетворены.

В конце апреля, к моему большому удовлетворению, крестьяне села Павшина после продолжительной моей переписки с министерством и личных переговоров получили, наконец, дополнительное вознаграждение в размере 50 000 руб. за отчужденную у них землю под Московско-Виндавскую ж. д. Дело это началось еще несколько лет тому назад. Близ села Павшина, ввиду устройства запасных путей на станции Павшино Московско-Виндавской ж. д., понадобилось отчуждение для сей цели нескольких десятин земли, большей частью крестьянской, и среди них только несколько десятков квадратных саженей церковной земли. Согласно закона, оценка таковой земли производилась распоряжением губернского правления, особой оценочной комиссией, затем составлялся журнал, который представлялся на мое утверждение, а затем все дело шло по инстанциям в Государственный Совет, в Особое присутствие по делам о принудительном отчуждении недвижимых имуществ и вознаграждений их владельцев. По сношении с министром финансов и рассмотрении дела в этом присутствии составлялся всеподданнейший доклад, который и представлялся на высочайшее утверждение, после чего никаких изменений допускаемо быть не могло. В Государственном Совете редко соглашались с оценочной комиссией губернского правления, так как министр финансов, соблюдая интересы казны, всегда старался сократить испрашиваемый кредит. Не помню сейчас точно цифры оценки и количества квадратных саженей, подлежавших отчуждению по делу Павшина, но когда в губернское правление в 1907 г. пришло высочайше утвержденное мнение Государственного Совета и было доложено мне, то я был совершенно озадачен: Государственный Совет сократил представленную мной для крестьянской земли оценку наполовину, что же касается церковной, то оставил оценку губернского правления, между тем, вся земля была в одном куске и представляла собой совершенно однородную и по качеству, и по стоимости.

Выходила страшная несправедливость. Мне было совестно объявить такое решение крестьянам, и потому я решил не объявлять им, пока я этого вопроса не выясню и не добьюсь справедливого решения. Но крестьяне узнали об этом стороной и явились ко мне с заявлением о случившейся несправедливости и об отказе своем брать назначенную сумму. Я их успокоил, сказав, что я сам обратил внимание на происшедшую несправедливость, что, очевидно, это недоразумение и что я постараюсь дело уладить, что же касается отказа их в получении назначенной им суммы, то этого я допустить не могу, это было бы противодействием исполнению закона, так как мнение Государственного Совета утверждено Государем. Они согласились взять причитающиеся им деньги, а я решил все сделать, лишь бы добиться справедливости. Так как мотивов в присланной мне из Государственного Совета бумаге не было, то я первым делом попросил прислать мне мотивированное заключение, но Государственный Совет отказал мне в этом, пришлось тогда частным образом достать журнал, где изложены были мотивы. Оказалось, что ввиду того, что церковной земли было ничтожное количество квадратных саженей, а крестьянской много, Государственный Совет решил, что сокращать оценку церковной не стоит, а сократить оценку только крестьянской.

Узнав эти мотивы, не выдерживавшие критики, я почувствовал почву под ногами и поехал хлопотать в Петербург. Но там я не встретил поддержки ни в Министерстве внутренних дел, ни в Министерстве финансов. Со мной согласились, что вышло неудобно, но заявили категорически, что изменять высочайшее повеление нельзя, пересматривать высочайше утвержденный вопрос также. Что же мне было делать? Предупредив министерства, я решился на последнее средство — рассказать все Государю.

Воспользовавшись одним из своих дежурств при Государе, я рассказал этот случай, ничего не скрывая, объяснив, как такие случаи подрывают веру в народе в царя. Государь отлично понял произошедшую несправедливость, и еще прикрытую его именем, и сказал мне, что он это исправит, чтоб я составил памятную записку с подробным изложением этого дела и принес бы ее ему. Так как все материалы были со мной, то мне нетрудно было составить такую записку. Ее мне любезно переписали в Военно-походной канцелярии, и я представил ее Государю. Записка эта была послана Столыпину при надписи Государя восстановить справедливость, выдав дополнительное вознаграждение в размере 50 000 руб., что примерно составляло сумму разницы оценки.

Казалось бы, вопрос исчерпан, но моя памятная записка с резолюцией Государя стала переходить из одного министерства в другое, она побывала и в Министерстве путей сообщения, и даже в Министерстве земледелия — никто не знал, откуда же и из какого кредита взять деньги, один министр сваливал на другого. Я все время ездил вслед моей записке от одного министра к другому, пока, наконец, министр внутренних дел, Столыпин взял на себя это дело и по соглашению с министром финансов всеподданнейшим докладом испросил у Государя выдачу крестьянам села Павшина 50 000 руб. из десятимиллионного фонда на непредвиденные расходы.

29 апреля депутация крестьян, получив деньги, явилась ко мне с приговором общества и поднесла мне икону Скоропослушницы Пресвятой Богородицы, прося повергнуть к стопам Государя их благодарность.

К 6 мая, ко дню рождения Государя, я ездил в Царское Село для принесения поздравлений Государю императору. В этот день был высочайший выход и парадный завтрак в присутствии инфанта испанского короля, приехавшего приветствовать Государя от имени испанского короля. Мне удалось в этот день поблагодарить Государя за его милость к крестьянам села Павшина.

10 марта в Уголовном кассационном департаменте Правительствующего Сената рассматривалось дело по кассационным жалобам 144 лиц из 155 бывших членов Государственной Думы первого созыва, осужденных за участие в распространении Выборгского воззвания. Обер-прокурор П. А. Кемпе дал по сему делу заключение, что Судебная палата, по его мнению, правильно применила 3 пункт 1 части 129 статьи Уголовного уложения к преступным действиям 155 подсудимых, бывших первыми народными представителями, которые такими своими преступными действиями закончили свои депутатские обязанности.

Прикрываясь воображаемой ненаказуемостью их на финляндской территории, они своим воззванием, по мнению Кемпе, толкали народ на преступление, а Родину на разорение, и потому, ввиду отсутствия каких-либо поводов к отмене приговора, указанных во 2 пункте 912 статьи Устава уголовного судопроизводства, он полагал бы кассационную жалобу всех подсудимых оставить без последствий. Сенат с этим заключением согласился, и приговор вступил в законную силу. Приведен он был в исполнение 13 мая.

Все осужденные получили в этот день повестки явиться в свои участки, откуда они были препровождены в губернскую (Таганскую) тюрьму. Только к одному из выборжцев — к князю П. Д. Урусову, вероятно, как к бывшему товарищу министра, пристав явился сам на квартиру и отвез его непосредственно в тюрьму. Привезены были Г. Ф. Шершеневич, князь Петр Долгоруков, В. Е. Якушкин, М. Д. Лебедев, М. Г. Комиссаров, Ф. Ф. Кокошкин, А. Р. Ледницкий и В. С. Нечаев. У тюремных ворот толпа поклонниц подносила им цветы и выражала знаки сочувствия. Затем привезли Савельева и Садырина, последним был С. А. Муромцев, ему толпа устроила овацию и поднесла букет.

Режим для выборжцев ничем не отличался от режима для вообще заключенных в одиночных камерах, им было дано только разрешение оставаться в своем платье. Свидания давались с самыми близкими, два раза в неделю (сестра, брат, отец, мать, сын, дочь). Прогулки два раза в день. Передачи — чай и сахар, так как остальные продукты и хлеб продавались в тюремной лавочке. Желая избежать каких-либо инцидентов, я отдал распоряжение по тюремной инспекции, чтобы тюремное начальство относительно выборжцев строго придерживалось закона и утвержденных правил для содержания заключенных той категории, к которой принадлежали бывшие депутаты, но при этом чтобы корректность и тактичность с их стороны сугубо соблюдалась.