Воссоединенные

Как только я заканчиваю свою работу, архивист дает мне синие таблетки. А затем обращается к людям: — Через неделю приходите снова, и приводите своих детей. Вы ведь хотите быть уверены, что их образцы тоже сохранятся?

— Я не приду через неделю, — сообщаю я архивисту.

— Почему нет? — спрашивает он. — Ты оказываешь им услугу.

— Нет. Наука еще не дошла до того, чтобы возвращать людей к жизни.

Если бы было по-другому, размышляю я, уверен, люди уже использовали бы такую возможность. Например, Патрик и Аида Маркхем. Если бы существовал способ вернуть их сына, они бы им воспользовались.

Уже дома, при помощи небольшого скальпеля, украденного из медцентра, я совершаю уникальную для меня операцию: очень аккуратно разрезаю таблетки, скручиваю кусочки бумаги и заталкиваю их внутрь. Затем держу упаковку над сжигателем мусора, чтобы снова склеить таблетки.

Это занятие занимает у меня почти всю ночь, а утром я подскакиваю от криков, потому что офицеры увозят Кая. И совсем скоро после этого уезжает Кассия, и, благодаря мне, у нее есть при себе запас синих таблеток.

***

Я возвращаюсь в свое крыло проверить пациентов. — Есть какие-нибудь необычные реакции на лекарство? — спрашиваю я.

Медсестра качает головой. — Нет. У пятерых реакция благоприятная. А остальные, включая больного с сыпью, пока без изменений. Конечно, прошло совсем мало времени. — Ей нет нужды разъяснять то, что мы оба и так знаем: обычно к этому времени уже появляется хоть какая-то реакция. Так что дела плохи.

— У кого-нибудь еще появилась сыпь?

— Мы не осматривали их со времени прибытия, — отвечает она. — Прошло меньше получаса.

— Давайте сделаем это сейчас, — предлагаю я.

Мы осторожно переворачиваем одного пациента. Ничего. Другого — ничего.

Но у третьей пациентки сыпь выскочила по всему телу. Пятна еще не такие красные, как у первого больного, но эта реакция, безусловно, нетипична.

— Вызовите вирусолога, — окликаю я одного врача. Мы аккуратно переворачиваем женщину, и у меня перехватывает дыхание. Из ее рта и ноздрей сочится кровь.

— У нас пациент с другими симптомами, — сообщаю через порт главному врачу. Прежде чем он успевает сказать что-то в ответ, из моего мини-порта раздается еще один голос, вирусолога. — Кэрроу?

— Да?

— Я исследовал геном вируса, взятый у пациента с периферийной сыпью. В белковой оболочке гена выявился дополнительный экземпляр нейронных включений. Вы понимаете, о чем я говорю?

Я понимаю.

Мутация находится прямо у нас в руках.

Глава 15. Кассия

Вечерние сумерки окрашивают белые стены в золото. Небо холодное и синее, за исключением того места, где солнце садится за горизонт. Именно в это время, каждый день, мы собираемся вместе. Один человек расскажет двум, два скажут четырем, это увеличивается в геометрической прогрессии, и в течение нескольких недель мы имеем то, что я называю нашим собственным прорывом.

Я не знаю, кто первым начал называть это место Галереей, но название прижилось. Я рада, что люди проявляют интерес даже к такой мелочи, как название нашего места. Больше всего мне нравится тот момент, когда я слышу шепот тех, кто здесь впервые. Они стоят перед стеной со слезами на глазах, и прикрывают рты ладонями. Хотя я могу ошибаться, но думаю, что многие из них чувствуют себя так же, как и я, всякий раз, когда прихожу сюда.

Я не одинока.

Если у меня есть запас времени, то я остаюсь здесь и учу любого желающего, как надо писать. В первый раз они увидели, как я что-то написала, и начали повторять за мной, сначала неуклюже, потом все более уверенно.

Я учу их писать печатными буквами, а не прописными, как научил меня Кай. Печатные буквы легче, потому что знаки стоят отдельно, и линии четкие. А вот соединять их вместе — писать без остановок, непрерывным движением, — это самое трудное для изучения, это так непривычно для наших рук.

Время от времени я пишу прописью, поэтому не теряю чувство связи с тем, что записываю, и, что более важно, с Каем.

Когда я пишу, не отрывая прутика от земли или карандаша от бумаги, то вспоминаю Хантера и его людей, как они рисовали голубые линии на своей коже, а затем на коже соседа.

— Так сложнее, — произносит мужчина, наблюдая, как я пишу прописью. — Но обычным способом тоже не плохо.

— Да, — соглашаюсь я.

— Так почему же мы не делали этого все время? — спрашивает он.

— Я думаю, что некоторые люди делают, — говорю я, и он кивает.

Нам следует быть осторожнее. Среди нас еще остаются приверженцы Общества, которые жаждут воевать и разрушать, и они могут быть опасны.

Восстание не запрещает нам собираться вместе, как сейчас, но Лоцман просил сосредоточить все внимание на нашей работе и борьбе с чумой. Он говорит нам, что спасение людей важнее всего, и я верю, что это правда, но думаю, что мы также спасаем себя здесь, в Галерее. Столько людей долгое время ждали, чтобы создать что-то, или были вынуждены скрывать то, что они уже сделали.

Мы приносим в Галерею все свои поделки. К стене уже прикреплено множество картинок и стихов. Они похожи на рваные флаги — бумага из портов, салфетки, даже обрывки ткани.

Есть одна женщина, которая вырезает узоры на куске дерева, затем затемняет их золой и делает отпечаток на бумаге, запечатлевая свой мир на нашем.

Есть также мужчина, когда-то он был чиновником. Он собрал все свои белые мундиры и нашел способ раскрасить их в разные цвета. Он разрезает ткань на куски и шьет одежду в особом стиле: с неожиданными и правильными углами, расцветками и линиями. Он вывешивает свои творения у самого верха Галереи, и они похожи на предвестие того, кем мы, возможно, станем в будущем.

Есть и Далтон, которая всегда приносит красивые и интересные работы, сделанные из кусочков других вещей. Сегодня она принесла человечка, созданного из ткани и бумаги, с камнями вместо глаз и семенами вместо зубов, зрелище красивое и страшное одновременно. — Ах, Далтон, — говорю я.

Она улыбается, и я наклоняюсь, чтобы разглядеть поближе. Я чувствую острый запах смолы, которую она использует, чтобы склеивать свои творения.

— Ходят слухи, — тихо говорит Далтон, — что кто-то собирается петь, когда стемнеет.