Восставшие миры

— Хорошо, что я не планктон.

— Если это от меня зависит, — сказал Питер, заботливо обняв дочь, — никогда им не станешь. — Он встал, бросив последний взгляд на безжизненного левиафана. — Приятно знать, что малаки тоже умирают. Пойдем. Мама наверняка суп успела сварить, а остывший суп нам совсем ни к чему.

Повернувшись спиной к океану, они двинулись по синей дюне к дому, обмениваясь короткими фразами сквозь порывистый ветер, несшийся назад к берегу, где киндары издавали крики, от которых пошло их название, и выклевывали устремленные в землю, открытые и навеки ослепшие глаза малака.

— Уезжаешь? — сказала Мора, сидя с Питером в Роще Предков под деревом его прапрадеда.

Он не сообщил ей о принятом на рассвете решении остаться и был теперь этому рад. Дневной свет быстро высветил массу изъянов в мыслях, казавшихся в темноте столь простыми и верными. Придется вернуться. Иного пути нет.

— Я должен.

Он набрался силы для этого заявления, прислонившись к дереву — гораздо более крупному варианту Пьеро. В день смерти прапрадеда между корнями выкопали могилу, похоронив там останки без гроба. За год дерево впитало и усвоило питательные вещества из разложившегося тела, высоко выросло на уникальном органическом удобрении. Созревшие к следующей весне семена берегли до появления на свет в семействе Ла Нагов очередного ребенка. В день рождения Питера посадили два семени — одно в Роще Предков, другое в глиняном горшке. Второму деревцу суждено было остаться маленьким, а мальчику расти.

Известное под названием толивианской мимозы, оно обладало уникальной способностью подражать человеку. Саженец — мисё, — постоянно находясь рядом с взрослевшим ребенком, настраивался на него, чутко улавливая реакцию и настроение мальчика или девочки. Детей старательно обучали подрезке ветвей и корней, необходимой для ограничения роста деревца. На Толиве было принято растить детей с мисё, хотя общего распространения этот обычай не получил. Семья Моры считала его довольно глупым, поэтому у нее никогда не было своего деревца, а теперь его уже не заведешь, ибо для этого обязательно надо вместе расти. Она не понимала, какие узы, не поддающиеся словесному описанию, связывают ее мужа с Пьеро, не понимала, почему Лайна все крепче привязывается к собственному мисё, но знала, что от этого они оба богаче, а она без этого беднее.

Питер посмотрел на жену в полуденном свете. Ничуточки не изменилась. Блестящие волосы цвета темной глины впитали и излучают теперь золотистый свет толивианского солнца. Простое платье-«рубашка» не скрывает зрелых форм женской фигуры. Она вроде спокойно сидит рядом с ним, хотя это наверняка только видимость.

— Перчатки готовы? — спросил он, поспешно заводя разговор.

— Сотня пар. Давно уж готовы. — Мора упорно отводила взгляд.

— А монеты?

— Спешно чеканятся. Ты же знаешь.

Питер молча кивнул, разумеется зная. Видел поступавшие домой сообщения. Мора отвечала за выпуск монет. Собственно, это она придумала звезду, вписанную в греческую омегу — символ ома, единицы сопротивления.

Можно еще отказаться, — коротко бросила она, повернувшись к нему.

— Нельзя. Тебе захотелось бы жить со мной, если б я отказался?

— Конечно!

— По-моему, я стал бы плохим спутником жизни.

— Наплевать! Ты меня хорошо понимаешь. Вообще затея с революцией — колоссальная ошибка. Нам надо было просто спокойно сидеть на своем месте, пока все само собой не развалится. Мы никому ничего не должны. Они сами пожар устроили — пусть горят!

Не одна Мора придерживается подобного мнения; многим толивианцам не нравится идея революции.

— Мы ведь тоже сгорим, как тебе превосходно известно. Обсуждали это как минимум тысячу раз. Когда рухнет имперская экономика, которая уже движется к краху, начнутся поиски способов укрепить марку. Для этого у банкрота есть лишь две возможности — либо найти новый обширный рынок, либо раздобыть огромное количество золота и серебра, превращая его в полноценные деньги. Всем известно, что на Толиве крупнейшие в освоенном космосе запасы драгоценных металлов. На нас навалятся не с просьбами, а с требованиями, пустят в ход всю силу имперской охраны, осуществят любую угрозу, на какую осмелятся.

— С таким союзником, как Флинт, с ними можно бороться, — горячо возразила Мора. — Со временем Империя сама рухнет. Надо только держаться от нее подальше…

— А потом? После падения Империи вперед выйдет Земля, завладеет внешними мирами без единого выстрела. В неизбежном хаосе лицемерно объявит, будто печется об общем благе. Только на будущее на сей раз позаботится лишить свободы любой внешний мир. Больше не допустит никакой самостоятельности таких планет, как Толива и Флинт. Когда будут исчерпаны наши ресурсы, потраченные на изматывающую войну с Империей, мы полностью лишимся возможности противостоять направленным против нас могучим земным силам. Революция должна совершиться сейчас, иначе Лайне не суждено жить на свободной Толиве.

— Почему ты так уверен, что Земля нас захватит? — спросила Мора, возобновляя давние споры. — Хочешь освободить внешние миры от Империи, чтобы они шли своей дорогой… Есть у тебя на это право? Имеешь ли ты право предоставлять народам свободу? Ты отлично знаешь, что многим ее не вовсе не требуется. Масса людей боится ее до смерти. Им нравится, чтобы над ними кто-нибудь постоянно стоял, утирал нос в горестные минуты, шлепал по попке за нарушение правил.

— Они все получат. У них будет возможность замкнуться в отдельных анклавах, установив ту власть, какой им хочется. Это меня ничуть не волнует. Только не причисляй к ним меня, мою семью, мою планету и прочих, считающих, что так жить нельзя! Мы имеем полное право обеспечить надежное будущее своей планете, где люди будут существовать спокойно, сохраняя дорогие для нас идеи и принципы!

Несмотря на невыносимую боль, Мора все-таки соглашалась с мужем, исповедуя ту же самую веру, дорожа теми же принципами. С полными слез глазами беспомощно стукнула кулаками по корням дерева:

— Почему именно ты? Пусть кто-нибудь другой едет! Не обязательно ты…

Питер обнял ее, притянул к себе, коснулся губами уха, страстно желая сказать то, что она хотела услышать, но не имея никакой возможности.

— Только я. Устав, Фонд подстрекательства — всё задумали и разработали многие поколения моих предков. Именно я должен свергнуть Империю, и мы знаем — когда-нибудь это случится. — Он встал, легко поднял жену на ноги, обнял за плечи. — Провожу тебя домой. Потом отправлюсь к попечителям Фонда.

Мора какое-то время молчала, пока они шли по тихой, испещренной солнцем Роще Предков. А потом сказала:

— Загляни по пути в кооператив к амам. Адринна больна.

Питер вдруг содрогнулся от страха:

— Умирает?

— Нет. Поправляется. Тем не менее возраст… Кто знает?.. Может быть, к твоему возвращению ее уже не станет.

— Первым же делом сегодня заеду.

При каждом визите Ла Наг обязательно удивлялся крошечным размерам кооператива, наверно, потому, что все представления об асимметричном ансамбле приземистых построек, где жили преподаватели философии успризма, получил в детстве. Он назвал себя в домофон во дворе и был сразу же впущен. Все знают, кто он такой, знают, что на планете пробудет недолго. Питер нашел свою аму — воспитательницу и наставницу в философии — в ее собственной комнате. Сидя в низком кресле, она смотрела в окно.

— Добрый день, ама Адринна, — проговорил он с дверного порога.

Она оглянулась на голос, прищурилась:

— Выходите на свет, чтоб я вас разглядела как следует.

Питер повиновался, подошел к окну, присел рядом на корточки. Ама улыбнулась, покачав головой:

— Стало быть, это все-таки ты, наконец. Пришел попрощаться со своей старой амой.

— Нет, поздороваться. По пути к попечителям решил заскочить повидаться. Слышал, что ты болела или что-нибудь вроде того.

— Что-то вроде того, — подтвердила она.