Восточная и Центральная Азия
Шрифт:
— Что это? — говорит он. — С языком у вас родился мальчик-то или от рождения такой, со стиснутыми зубами?
— А кто его знает? — говорят ему. — Ревет-то он как следует.
Тогда демон-лама стал всовывать ребенку в рот свой язык, чтобы тот сосал.
— Немного, оказывается, может сосать, — говорит он. — Уже стал сосать мой язык: это хорошо. — И еще глубже всовывает ему сосать
В ту пору монгольскому народу причиняло вред некое порождение нечистой силы, в виде горностая-оготона, величиной с вола, который изменил самое лицо земли. Как только узнал об этом Гесер, он немедленно явился в образе пастуха овечьих стад со своею секирою и насмерть поразил это чудовище ударом между рогов.
Затем он уничтожил также трех свирепых демонов, докшитов.
9. Цзуру (Гесер) чудесно обогащает Санлуна, которому удается ослабить тяготеющий над ним приговор: ему возвращают прежнюю семью и имущество, но в объединенной семье возникают ссоры
Вскоре объягнилась у Санлуна овца совершенно белым ягненком. Ожеребилась у него и кобыла вещим гнедым жеребенком. Отелилась корова теленком невиданной железно-синей масти. Ощенилась и собака медным щенком-сукой с железной мордой. Но Гесер отпустил всех новорожденных к небесной своей бабушке Абса–Хурцэ, которой так помолился пред воздвигнутым жертвенником:
— Как следует вскорми и взрасти их, моя бабушка, и возврати мне, когда попрошу!
Бабушка приняла их и обещала своевременно возвратить.
Старик Санлун дал ребенку имя Цзуру, так как в муках он родился у матери его.
Цзуру стал пасти у отца две-три головы его скота, но пасти вот как: вырывает он трижды-семь камышей-хулусу, вырывает трижды-семь степных ковылей-дэресу, выдергивает трижды-семь репейников-хилгана, выдергивает трижды-семь крапивников-харгана. Ковылем стегает он свою кобыленку, стегает и приговаривает:
— До той поры буду стегать тебя трижды-семью ковылями, пока не наплодишь мне белого, как степной ковыль, табуна.
Камышом стегает свою коровенку, стегает и приговаривает:
— Наплоди ты таких добрых коров, чтобы мастью были как камышовое семя, с хвостами наподобие камышового листу.
Репейником стегает он овцу и приговаривает:
— Плодись ты в таком множестве, как и этот славный репейничек.
Точно так же стегает он крапивником и своего шелудивого верблюда…
И вот, по Гесерову веленью, стали они плодиться так, что от одной кобыленки наплодился целый табун белых, как степной ковыль, коней… К чему перечислять подробно? Каждую луну, по Гесерову слову, плодился в свою пору весь скот, и развелось таким образом несметное его количество…
Вне себя от радости старик Санлун.
— Это все по моим молитвам, — говорит он. — Вот и сбывается, что «тысячи делаются из одной-единственной единицы».
— Чем же ты неправ? — стала говорить на это Гекше–Амурчила. — Мне-то в особенности хорошо известен результат твоих молитв. Отменили бы приговор о ссылке —
вот это было бы действительно великим результатом твоих молитв. А то и скот-то у нас пасти некому.Тогда Санлун поехал в главные кочевья своего улуса, явился к Цотону и при всем народе говорит ему:
— От твоей необыкновенной красавицы, которую ты по неприязни изгнал, родился и живет обыкновенный мальчик. Просто ли водворять его и наделять как простого смертного или предоставить ему ханское правопреемство, как благородному? Но, на худой конец, простое-то правопреемство ему принадлежит. Верни же поэтому все мое: и семью и хозяйство.
— Разве же старик Санлун в чем неправ? — в один голос сказал весь улус и присудил полностью вернуть ему и семью, и все его хозяйство.
Старик Санлун забрал все свое и возвратился к себе, в изгнание.
— Теперь-то, — распоряжается Санлун, — теперь пасите скот вы все трое: Цзаса, Рунса и Цзуру.
И вот за скотом его теперь ходят трое его сыновей. Но Цзуру пасет скот, как истинный хубилган: дальние горы делает близкими, ближние горы делает дальними.
Однажды Цзуру говорит своему отцу:
— Вот ты все не нарадуешься, что по твоим молитвам умножился у тебя скот. Раз так, то почему бы у тебя не построиться и дворцу, белой ставке?
— Что же! — отвечает Санлун. — Ехать так ехать! До лесу авось доберемся, да только хватит ли у нас сил заготовить лес?
И они поехали, добрались до лесу, и всею семьей принялись за рубку. Старик срубил и повалил несколько ровных деревьев. Цзуру же чудесным образом воздвигает постройку: за стенными решетками — решетки, за потолочными унинами — унины.
Увидя хорошее прямое дерево, старик Санлун пошел было его срубить, но Цзуру взял и вдруг обратил его в корявое и колючее дерево, так что старик не мог его срубить и вернулся с порезанными руками.
— Сразу видно, что тут окаянный сынок! — ворчит он. — Едва только подошел я рубить, как вдруг хорошее прямое дерево стало корявым и колючим. Только поранил себе руки!
Тогда Цзуру притаскивает вполне годное строевое бревно и говорит:
— Батюшка, зачем же ты бросил срубленное тобою дерево? Я взял вот его и обращу на постройку.
— Я действительно срубил это дерево, — отвечает Санлун, — но только так, как по пословице: «Опять засадил в землю срубленное дерево». Его-то ты, негодный, должно быть, и своровал.
— Верно, батюшка, — отвечает Цзуру. — И поверь, этого твоего лесу, который я своровал, хватит, пожалуй, на две-три юрты.
— Ты рубишь, а я, как малосильный, строю из готового леса! — и с этими словами он покрыл кровлею готовые юрты.
Со скотом отправлялись все три сына. Мать Рунсы, к которой Санлун был более расположен, по уходе сыновей принималась готовить обед. Для Цзасы и Рунсы она накрывала на стол как следует, а для Цзуру наливала похлебку в поганую чашку, из которой только есть собакам.
Отправляясь на пастьбу, Цзуру брал с собой по три пригоршни белого и черного камня: расставит он по горам белые камешки, и весь скот пасется сам собою; когда же надо возвращаться с пастьбы, кладет он в поясной карман свой черный камешек, и весь скот сам за ним идет.