Вот и управились к празднику (сборник)

С цепью было сложнее. Звенья поизносились, в некоторых местах погнулись и не было никакого толка от правки. Делать нечего, надеясь на чудо, примерил, но чудес, видно, не бывает: цепь соскочила после трёх оборотов колеса.

«Черт с ней, – подумал Михаил, выпрямляя занемевшую спину, – новую покупать надо».

За работой хозяина с интересом наблюдала лайка по кличке Антар. Белый с черными подпалинами пес-трехлетка лежал возле обветшавшей от времени будки. Доски рассохлись, и в многочисленных щелях свободно гулял ветер, зимой – залетал снег.

Антар часто ездил с хозяином в лес на мотоцикле, и ему были хорошо знакомы все беды, какие незаслуженно терпел хозяин от своей техники.

Пес любил кататься на мотоцикле, только сильный вонючий запах сгоревшего бензина иногда раздражал его. Сейчас, глядя на хозяина, с удовольствием помог бы ему, если бы вместо лап были руки.

Михаил иногда поглядывал на собаку и, казалось, не реагировал на призывы соседа.

– Ну что, идешь? – не унимался тот.

Михаил развел в стороны грязные руки, дескать, ничего с тобой не поделаешь и уже спросил самого себя:

– А что, может, действительно чайку принять?

– Чайку-чайку, – обрадовался Прокопьич, – давай поторапливайся – простынет чаёк-то…

– Ты куда? – услышал сзади голос жены Михаил.

– Да вот, до Прокопьича надо сходить.

За двадцать с лишним лет совместной жизни Валентина научилась довольно хорошо понимать своего мужа. Вот и сейчас было ясно видно, что он серьезно озабочен, да вот не тем, чем нужно бы и, значит, может напиться – душёнка слабовата, отказаться не может.

– Ну, сходи, только смотри мне, – пригрозила вслед уходящему мужу.

Сосед в шлепанцах и широких спортивных штанах, в которые была заправлена, изрядно оттопыренная на животе, белая майка, стоял на крыльце и суетливо кланялся желанному гостю.

– Проходи, Георгич, чайку попьем. По-о-пьё-ом…

В огороде, надалеко от дома, стоял сколоченный из строганных досок небольшой стол, возле него две вкопанные в землю лавочки.

На столе красовался зеленый эмалированный чайник, какие были в ходу лет эдак пятьдесят назад, в голубой чашке лежало несколько свежих огурцов.

Михаил хорошо знал, что в этом чайнике первоклассный, пахнущий сивухой, самогон. Сам Прокопьич перестал пить водку лет десять назад после того, как отравился поддельной самокатной. С тех пор гнал свою, неподдельную, наливая в этот самый чайник, к которому, видно пылал особой любовью.

Пробовал гнать хлебный из муки проросших пшеничных зерен, пробовал сахарный, и даже из томатной пасты.

– Вся самогонка хороша, но хлебная, эта – особенная, – после третьей стопки обычно хвастался Михаилу.

Чайник обычно стоял у него наготове, всегда полно налитый и спрятанный в кухне на окошке за занавеской.

Немного посидев, мужики разговорились.

– А что, Георгич, – закусывая огурчиком, толковал разомлевший Прокопьич, – может, на солонец сгоняем? Техника твоя на ходу?

– Технику-то мы в порядок приведем, – глядя на свои не совсем отмытые руки, буркнул Михаил. – А далече ехать-то надо?

– Да знаю я солонец один за Октябрьском. Раньше, когда работал в леспромхозе, часто на него ездили. Косулей всегда хватало, а иной раз и изюбры приходили. Теперь леспромхоз закрыли. Дорогу к нему немногие знают. Проверить можно.

– Не только можно – надо. Вот с патронами у меня туго, одна дробь осталась.

– У меня тоже всего один патрон с картечью с добрых времен завалялся. Да на солонце она и не нужна. Стреляешь с близкого расстояния – годится и дробь.

Михаил отвечал соседу, а между тем краем глаза видел, как жена Валя, вооружившись лопатой, подалась в огород копать картошку. Надо бы и ему следом за ней, да выпитое уже приятно разлилось по телу, и вставать с лавочки не хотелось.

Неожиданно Прокопьич затянул резким голосом старую, всем известную песню:

Ой, мороз, мороз, не морозь меня,Не морозь меня, моего коня.

Он тянул нудно, плохо справляясь со своим повреждённым выпитой самогонкой голосом и почему-то размахивая перед собой большим кулаком. Но Михаилу отчего-то было приятно его слушать, словно с этой песней входило в его жизнь все, чего не доставало раньше.

Он склонил голову и с чувством присоединил свой бас к голосу соседа:

Не морозь меня, моего коня,Моего коня белогривого.

Прокопьич замолчал, прокашлялся в кулак, поднялся и неуверенной походкой прошел в дом, чтобы наполнить опустевший чайник. Михаил, покачиваясь всем телом из стороны в сторону, не переставал петь.

Моего коня белогривого.У меня жена, ох, ревнивая…

Вышедшая навстречу Прокопьичу жена осуждающе покачала головой, забрала из рук мужа чайник и тихо сказала:

– Иди спать. Быстро.

Михаил ещё посидел с минуту, потом встал, оглядываясь вокруг себя, словно собираясь с мыслями, утер ладонью рот, смачно плюнул на землю и на негнущихся ногах потащился в сторону дома, однако не прекращая при этом тянуть:

У меня жена, ох, красавица.Ждет меня домой, ждет-печалится.

Он слышал, как где-то в глубине дома сосед подпевал ему:

Я вернусь домой на закате дня,Обниму жену, напою коня.

– И тебе не стыдно! – возмущенная Валентина готова была выцарапать мужу глаза. – Забор вот-вот завалится, столбы менять надо, а у тебя все одно. Все пьешь из меня кровушку, ирод.

Слышал или не слышал, о чём говорила жена, всем телом повалился на диван и захрапел.

Проснулся Михаил рано. Вышел во двор.

Солнце еще не взошло. Вокруг противно гудели комары. Душёнка тряслась как овечий хвост. И в животе, и во рту было гадко, и сейчас он жалел, что поддался на уговоры соседа – выпить.

То ли потому, что с молодости был непьющий, то ли по другой причине, но организм самогон не принимал.

Проблевавшись в густом кусте сирени, Михаил решил, что пить больше никогда не будет и что надо починить забор.

Глотнув воды и накинув на плечи застиранную фуфайку, он присел на лавочку возле дома. Сосредоточив взгляд на деревянном полу ограды, каковой в России издавна называют «чистым», и жадно потягивая «Приму», задумался о том, что время пролетает как-то уж совсем незаметно.