Вот моя деревня

Низменцы — это низменные люди с низменными пристрастиями, с низким творческим потенциалом, что уж тут говорить о материальном! Низменный образ жизни низменцев и их низменные чувствования тянут их вниз, на самое дно жизни. Именно поэтому даже магазин — низкая убогая спичечная коробка, работает здесь три часа в сутки. Низменцам легче валяться на проссаном диване, чем организовать общий или свой частный труд. Про субботники, и деревенскую традицию «помочи» они давно забыли. По сути, им все равно, что в поселке нет ни школы, ни клуба, ни бани, ни своей столовой, ни пекарни, ни детского сада, ни своего героя, ни своего интеллигента, ни своего таланта. Стоит ли устраивать все это на деревенской одной улице, ведущей опять же в низменность?

Низкая заурядность их вполне устраивает.

Здесь уже не играют свадеб, здесь уже не строят новых высоких домов, здесь уже забыли слово «любовь». Низложение святынь давно состоялось.

Кстати, сама потенция у низменцев, мужиков, то есть, никак не может быть высокой. Стоит перешагнуть порог двадцати семи лет, и потенция опускается так низко, что ее хватает только для разового ежегодного зачатия таких же низменных детишек, повторяющих судьбы своих родителей. Низкая самооценка, которой достает только на низкие поступки, вроде склок, посиделок на корточках у крыльца магазина, не имеющего даже крытой веранды, откровенного безделья, пьяных побоищ, и низкое удовлетворение своих потребностей — протопить печку, чтоб не замерзнуть, купить хлебца, наварить щей да каши какой-нибудь. Заботится низменцы могут лишь о наличии самогона.

Культурный уровень низменцев низок, ниже уровня плинтуса, а у некоторых и плинтусов дома не имеется. Значит, он скатывается до уровня пола — мужского или женского, уже не важно. После сорока трудно определить пол низменца — все они становятся на одно лицо — некрасивое, с откровенными признаками хабитуса (мед. термин). В глазах нет света, глаза становятся пустыми провалами живых мертвецов. Стареют низменцы по-собачьи. Их лоб прорезают глубокие, словно канавы, в которых они находят временами приют, морщины.

Священнодействие

Отец Серафим, плотный человек, еще молодой, лет сорока, с чистым белым лицом, обрамленным аккуратной бородкой, приехал на старенькой машине, заезженном «Оппельке» освещать дом, избавлять его от богомерзкого призрака бывшей хозяйки. На голове его была черная шапочка-скуфья, надвинутая на брови — черные и красивые. Надя торопливо выбежала ему навстречу. Батюшка зашел на кухню, разложил на столе свои предметы: требник, Евангелие, поставил святой воды и крещенскую воду, свечи, коробку с угольками для розжига кадила.

Начал молиться. Надя боялась единым шорохом помещать ему. Потом он открыл Евангелие и начал читать по нему. Закончив, начертил по всем четырем стенам кресты елеем и пошел по всем комнатам дома с кропилом и святой водой. При этом он громко и властно выкрикивал среди молитвы: «В бегство да обратится все луковое бесовское действо!» Он плескал святою водою на все немногочисленные предметы мебели и Надину утварь. Обойдя весь дом, он снова вернулся на кухню. Надя посеменила за ним. И вдруг они увидели, как крещенская вода, приготовленная батюшкой, неожиданно зашипела, как будто ее кипятили на огне… По ней пошли бурульки и она стала обрызгивать поднявшую в недоумении руки Надю.

Батюшка еще раз властно приказал: «В бегство да обрати все лукавое бесовское действо!» И вода подчинилась. Батюшка вздохнул. Закончил молитву.

— Не бойтесь. Бывает. Правда, у меня такое первый раз.

Кажется, он даже был доволен, несмотря на то, что борьба далась ему с усилием, щеки его и шея были мокрыми от пота.

— Больше не придет хозяйка. Вернее, бесы. И икону повесьте.

Надя не только повесила иконку из храма, но и сходили они с Вовушкой на могилку хозяйки. Обустроили ее, Людка видать, годы уже не была там, привели все в порядок, цветочки посадили, еды оставили, рюмку налили, Христом богом просили оставить дом, впрочем, им уже не нужный. Просто дожить в нем хотелось без невроза.

За того парня…

Людка, до звона худая, если не сказать тощая, страдальчески сведя черные бровки на узком овечьем личике, сидела в своей библиотеке в одиночестве над книжкой. Не в силу своей профессии, а в силу великой жажды и от имени всех женщин поселка читала она очередной дамский роман о любви. Наступила и ее одинокая бабья осень, но она не менее других нуждалась в чувствах. Сыну от нее нужны были только деньги. Реальная материальная помощь.

Мужу, он был городским, первые годы их семейной жизни, пробовавшему себя в поселке во всех ипостасях, сельская жизнь обрыдла до омерзения. Боясь, что возненавидит этот заблудший, ступающий неверными шагами и не по тому пути народ, он сорвался однажды и уехал в город. Прошли годы, они оставались в формальном браке. Он обретался где-то в городе, навещая формальную семью с регулярностью Деда Мороза. Людмила сидела в своей библиотеке на полставки, читала книжки и за того парня, и за ту девку… Время от времени она откладывала книжку, включала чайник и заваривала себе кофе. Аромат хорошего кофе всегда напоминал ей студенческую молодость. И сестру, которая умела варить кофе.

— Валя! — стучала она в стенку. — Я кофе заварила.

Директор клуба Валентина вскоре появилась с сушками и кусковым сахаром. Мягко опустила свое полное тело со сдобными плечами в старое кожаное креслице.

— Илонку, племянницу твою вчера видела в городе. — Сообщила она. — На восьмом месяце, наверное. А выглядит хорошо — красавица.

Это была не очень приятная новость.

— Ну, и дура! Работы толком нет, жилья нет… Что они там себе думают!

— Что-то думают! Так ведь и Илонка не девочка. Имеет право…

— Не могла себе нормального мужчину найти!

— Ну, не всем дано. — Мягко заметила Валентина. — А с детьми-то как раз лучше замуж берут. Я читала. Психологически оправдано. А если у женщины детей нет, мужчина смотрит на нее по-другому. Вроде как никому ты не нужна была. Никто тебе ребенка не сделал. А значит, и мне не нужна.

— Я бы на ее месте оставила ребенка в детдоме. — Вдруг выпалила Людка. — Зачем эту бишару плодить!

Валентина невольно отпрянула от этих слов. Говорить ей с Людкой расхотелось. Она торопливо допила кофе, поднялась. На пороге столкнулась с Надей.

Людмила, подняв глаза из-за своей стойки, с раздражением захлопнула вновь раскрытую книжку. Да будь они неладны, женские романы о красивой любви, которой она так и не дождалась! И перекраска в блондинку не помогла. А тут еще Надя затеяла тарарам с продажей. Испортила ей, можно сказать, существование. Жизнью она назвать это не хотела.

Ничего путного Наде она не сказала. Объявление регулярно печатается в газете, даже в интернете выставила, а дальше от нее не зависит.

— Ты бы Виктории этой позвонила. — Просила Надя. — Зимовать — не зимовать здесь? Неужели больше никто даже по телефону не интересуется?

— Пока нет. — Коротко ответила Людмила, не глядя ей в глаза. Она имела обыкновение не смотреть собеседнику в глаза. Эту ее противную манеру односельчане не любили.

— А ты сколько просишь? — Вдруг догадалась Надя. — Может, такую цену называешь, что он не стоит?

— Кирпичный дом не стоит? 13 соток? 82 метра?