Вот пуля пролетела

— То есть вы хотите уплатить долг господина Давыдова?

— Правильно. Вы передаете мне вексель и бумаги на дом, я передаю вам шестьдесят тысяч ассигнациями, — и я достал из портфеля деньги, шесть пачек по десять тысяч каждая, «катеньками».

Вид денег произвел обычное действие. Прошла мигрень, прошла. Лучшее средство, рекомендую: крупная сумма денег на столе. Это же деревенька в сто двадцать душ. Весомо и зримо.

— Почему бы и нет? — сказал спустя минуту хозяин.

— Тогда позовите Пушкина и Жемчужникова, они будут свидетелями, что генерал Давыдов уплатил долг чести.

— Пушкина? Это будет чудесно.

И в присутствии Александра Сергеевича и Луки Ильича произошла передача денег.

— Прошу пересчитать, — сказал я.

— Я верю на слово.

— Я тоже, но деньги это любят — когда их считают.

Возразить было нечего, и Василий Семенович Огонъ-Догановский пересчитал деньги. Вышло это у него быстро, ловкость пальцев изумительная.

— Ровно шестьдесят тысяч, — подтвердил он.

— Деньги наши стали ваши, долги уплачены, — сказал я. Взял вексель и дарственную на дом, подошел к камину, и бросил бумаги в огонь.

— Ай, гусары, славные вы люди, — сказал Жемчужников. — Благородные! Умеете выигрывать, умеете проигрывать, — и посмотрел на Пушкина. — Непременно нужно выпить шампанского, не так ли, господин барон?

— В другой раз, господин полковник, в другой раз. Когда наш хозяин будет чувствовать себя лучше. И выпьем, и поиграем, и опять выпьем, и опять поиграем. А теперь извините, нам пора.

И я увел Давыдова. Он ведь и не прочь на радостях — шампанского. А потом и поиграть. Гусар всегда гусар.

Придется выпрямить кривую березу, как говаривал товарищ Ежов. Сам слышал.

Когда мы вернулись на Сорокинскую улицу, Давыдов принял решение.

— Я перепишу дом на тебя, — сказал он.

— А смысл?

— Ты заплатил — значит, теперь он твой.

— Остынь. Мустафа, сделай нам вечернего кофию, будь добр.

И пока нам не принесли кофий, я вел разговор сугубо литературный: о том, что в Англии начал выходить любопытный роман, «The Posthumous Papers of the Pickwick Club», который публикуется помесячно, в книжечках по тридцать две страницы, стоит шиллинг, то есть примерно в рубль, и что я уже заказал перевод романа у молодого семинариста Иринарха Введенского. Для нового журнала. А как идут дела у Одоевского, Краевского и прочей компании с новым журналом?

Давыдов отвечал, что пока — никак. Пушкин не горит желанием пускать в свой журнал совладельцев, а начинать издание с нуля капиталов пока нет. Сложно это — начинать с нуля. Очень сложно. Ты вот, говорят, купил московский «Телескоп»?

Купил, отвечал я, купил и вот теперь занимаюсь юстировкой. Отладкой то есть. Настройкой. Но в Петербурге нужен другой журнал. Московский будет слегка консервативного направления, а петербургский — слегка либерального. Или наоборот, по ситуации. Таким образом, будет произведен максимальный охват платежеспособных читательских масс. Да, я плантатор, и потому ищу выгоду. Прибыль люблю, убыток — нет.

— Какая же тебе прибыль в уплате моих долгов? — не удержался Давыдов.

Тут Мустафа принес вечерний кофий. Утром мы пьем робусту, а вечером — арабику.

— Сейчас объясню, — пообещал я Давыдову, но тут пришел Байс за своей долей внимания. Судя по виду, он вполне освоился на новом месте: бока круглые, шерсть лоснится, и мурлычет, чего ягуарунди обыкновенно не делают. Должно быть, у местных кошек научился.

— Итак, в чем моя выгода? Мустафа, кликни Антуана, пожалуйста, — в присутствии других я не жалел «пожалуйста», «будь добр» и прочих выражений, долженствующих воспитать у слышавших меня новую манеру обращения с прислугой. Люди произошли от обезьян, и потому склонны к подражательству.

Антуан явился, словно из стены. Как дух.

— По поводу дома. Он остается твоим. Но…

— Но? — спросил Давыдов.

— Мы подпишем договор, по которому ты сдаешь этот дом целиком и полностью в аренду сроком на десять лет за десять тысяч рублей в год на ассигнации, без права досрочного разрыва аренды.

— Ты мне будешь платить десять тысяч в год?

— В течение десяти лет. В этих краях десять тысяч приносит налаженное поместье в пятьсот душ. Хорошо налаженное поместье. Так что можешь считать, что твоя тетка оставила тебе немалое поместье. С одним «но» — тебе совершенно не нужно будет беспокоиться о делах. Об урожаях, о дождичке, о саранче, о холере, о сапе, о ценах на зерно и прочих деталях, на которых и стоит хозяйство. Знай, получай прибыль.

— Еще меньше понимаю.

— Это от переживаний. Дом этот может давать двадцать тысяч прибыли, мы уже выяснили. Десять тысяч я отдаю тебе, десять забираю себе. За десять лет я получу сто тысяч, что дает с вложенных мною сорока тысяч сто пятьдесят процентов, то есть пятнадцать процентов прибыли ежегодно. Это хорошая прибыль. Вот моя первая выгода.

— Допустим.

— Далее. За вексель в двадцать тысяч ты будешь расплачиваться следующим образом: ты напишешь три романа, права на издания которых сроком на десять лет передашь мне. Я же буду выплачивать тебе гонорар по своему усмотрению. Примерно по триста рублей за лист.

— Три романа? Я никогда не писал романов!

— Вот и славно. Значит, твои романы будут новым словом отечественной словесности. Оригинальными, свежими, живыми.

— Ты думаешь, три романа покроют долг в двадцать тысяч?

— Еще и прибыль дадут. Рассказывают, что Государь, ознакомившись с пушкинским «Годуновым», посоветовал переделать его в роман наподобие вальтер-скоттовского. Очень умно посоветовал!

— Разве?

— Вальтер Скотт одним своим романом зарабатывал семьдесят пять тысяч франков. В среднем. И писал два романа в год. Получается, сто пятьдесят тысяч в год. Хороший заработок, согласись.

— Где я, а где Вальтер Скотт!

— Вот именно, брат гусар, вот именно! Вальтер Скотт умер, а ты бодр и полон сил! Твой жизненный опыт несравненно богаче опыта Вальтера Скотта! Ты, повторюсь, воевал с Наполеоном, приводя того в смятение, а Скотт всё больше книжным знанием пробавлялся. Ты напишешь лучше!

— Но у нас не Англия! У нас нет такой привычки к чтению, как в Англии!

— Тут ты прав. Пока нет. И потому семидесяти пяти тысяч за роман выручить не удастся. А вот пятнадцать, а то и двадцать тысяч — удастся. Это я тебе как плантатор говорю. Три романа ты напишешь в два года.

— Никогда!

— Ты только начни, а там увидишь. Роман будет в двадцать листов, три романа, значит, в шестьдесят. По триста рублей за лист — ты заработаешь восемнадцать тысяч. Опять хорошие деньги. Плюс славу первейшего романиста, что дороже денег.

— Романы, — проговорил Давыдов чуть ли не с отвращением.

— Это будут не просто романы, а романы авантюрные, захватывающие, от которых не оторваться. Выпуски моего журнала, в котором будут главы твоего романа, будут ждать с нетерпением по всей России! Пиши о том, что лучше тебя никто не знает, о войне двенадцатого года. Пиши героя с себя, но измени, конечно. Пусть это будет юный корнет, из обедневшего дворянского рода, умный, дальновидный, отважный, не робеющий перед начальством, не презирающий подчиненных. Дай ему атрибут…