Вот увидишь
Шрифт:
Такси? Чтобы ехать куда? Не ощущая ни капли тревоги от того, что никак не подготовился к путешествию, я предпочел вновь положиться на этого человека. Я не стал расспрашивать его и поднялся в номер.
Когда я вошел, шумный кондиционер китайского производства уже почти заморозил комнату. Чистое нежилое помещение, запах нафталина. Окна закрывали плотные шторы со странным узором из переплетающихся маков и подсолнухов. Из-под абажуров лился бледный свет энергосберегающих лампочек. На стенах в рамках — фотографии лошадей и яблонь. Похоже, владельцы отеля сделали все возможное, чтобы клиент забыл, что он в Африке. Я вручил монетку в один евро груму, победившему меня в битве за рюкзак. Закрыл дверь. Выключил кондиционер. Раздвинул шторы на окнах и посмотрел в щель алюминиевых жалюзи.
Внизу, на бульваре, чередовались банки, страховые компании и ночные бары.
— Я знаю одну ливанскую закусочную, где делают лучшие кебабы в Париже, — как-то вечером сказал я Клеману, когда, разложив на низком столике в гостиной греческие сандвичи и острые соусы, мы вдвоем смотрели по телевидению трансляцию дружеского матча двух французских футбольных команд. — Кстати, — добавил я, чтобы произвести на него впечатление, — там они называются не «кебаб», а «шаверма». Я тебя свожу, вот увидишь.
Когда я подумал, что Клеман умер, а я так и не успел его туда сводить, ком из моей груди поднялся до самых висков. Я закрыл окно, задернул шторы и после короткого душа, смешанного с моими слезами, улегся в постель, изо всех сил постаравшись поглубже зарыться в прохладу подушки. Я всегда делал так, когда был маленьким, чтобы забыть о своих печалях. Во сне, увиденном мною в ту ночь, Клеман по телефону испуганно спрашивал меня, когда я вернусь домой.
Когда я проснулся, из-за плотных штор в щели со всех сторон прорывались раскаленные лучи света. Из-за бьющего с такой очевидностью снаружи солнца всякая нарочитость пропадала и комната с кондиционером естественно вписывалась в тропический контекст.
Я поднялся, чтобы раздвинуть тяжелую ткань. Сияние было таким ослепляющим, что буквально выжигало мозг. При ярком свете бульвар имел другое лицо: более грубое, более откровенное. Ревели моторы и гудки. Проезжая часть была запружена бесконечными мотоциклами, в основном произведенными в Китае, той же модели, что у Хамиду.
Жизнь тротуаров переливалась через край. Торговцы телефонными картами, фруктами и сигаретами спокойно лавировали между машинами с грузом на плече. Тягучее облако красной пыли скрадывало контрасты, придавая одежде людей, металлу автомобилей, листве деревьев и бетону одинаково ржавый оттенок.
В ресторане официант принес мне слишком жидкий кофе, размякший кусок багета и две порционные упаковки масла и смородинового желе. Позавтракав, я покинул отель и пошел по бульвару, будто я в Париже. То есть без особой осторожности. Однако очень скоро я понял, что упражнение требует настоящей концентрации внимания. Во-первых, оказалось, что припаркованные на тротуаре машины надо обходить по проезжей части, как и другие препятствия: дыры в асфальте, стихийные свалки, лужи, овощные прилавки и импровизированные мастерские.
Было жарко. Без шляпы, темных очков и защитного крема от солнца, среди непрекращающегося гула зазывал и безликих голосов, я шел куда глаза глядят. За добрых три четверти часа я столкнулся с сотнями пешеходов, миновал десяток ремесленных лавок, откуда с грохотом вырывалась громкая музыка. Я проходил мимо дверей банков, станций техобслуживания, рынков. Раз двадцать отклонил предложения купить предоплаченные телефонные карты — и ни разу мой взгляд не отдохнул. В отчаянии, в поту, оглушенный солнцем, я наконец вернулся в свой номер с кондиционером, где до назначенного Хамиду времени попытался среди помех на экране поискать канал ТВ-5.
Когда я спустился в холл, Хамиду уже ждал меня:
— Хорошо спали? — Он улыбнулся мне, точно я был обыкновенный турист, жаждущий поскорее начать день, полный экскурсий и неожиданностей.
Он кратко переговорил с кем-то на непонятном
мне языке по мобильному телефону, и мы снова поехали по городу на его мопеде.Он сменил рубашку, но его затылок все так же источал запах освежающего мыла. Я подумал: «Он так и умрет, никогда в жизни не надев пуховика и шапки».
Наконец выбрались на обширный пустырь, где в огромном количестве стояли большие и маленькие автобусы. Как всегда без обиняков, Хамиду попросил у меня двадцать тысяч африканских франков [46] , чтобы в кассе вокзала купить нам билеты.
46
Франк КФА —денежные знаки, имеющие хождение в странах Западной и Центральной Африки, различаются по внешнему виду, но имеют одинаковое соотношение с другими валютами.
Нам? В очередной раз я воздержался от комментариев, в глубине души, пожалуй, успокоенный тем, что в этой таинственной экспедиции он будет меня сопровождать. «Куда мы все-таки едем?» «Хорошая ли цена двадцать тысяч франков?» «Ему больше нечего делать, кроме как сопровождать меня?» В конце концов я счел все эти вопросы бесполезными, так что и их тоже не задал.
Через несколько минут неизвестно откуда появился молодой человек, чтобы забрать мопед. Вероятно, это ему Хамиду звонил по телефону перед отъездом из отеля. Как в Макдоналдсе на авеню Маркс-Дормуа, где Малик и его приятель в молчании ели свои куриные крылышки, я завидовал полному отсутствию искусственности в отношениях, этой естественной свободе, этой обезоруживающей способности оказать услугу, ничего не прося взамен. Или, наоборот, принять помощь, не путаясь в благодарностях.
Парень укатил на мопеде, старательно объезжая выбоины на пустыре, а мы с Хамиду заняли свои места в микроавтобусе «тойота». Надо сказать, я нигде не обнаружил названия пункта назначения, однако в салоне уже терпеливо ждали отправления с полдюжины пассажиров.
В невнятном шуме голосов, в запахе холодного бензина и пачулей, в машине с открытыми до предела окнами, чтобы впустить снаружи горячий и неподвижный воздух, я все же решился задать Хамиду несколько вопросов.
Оказалось, что он служит в буркинийском Министерстве сельского хозяйства, какое-то время стажировался в Бобо-Диулассо [47] , раз в год ездит в Нигер навестить семью своей матери, несколько лет назад короткое время попытал счастья в торговле лесом на Кот-д’Ивуар. Был женат, развелся и теперь один воспитывает девятилетнюю дочь. Он выложил мне все это ровным голосом, с улыбкой, без малейшего следа горечи или воодушевления.
47
Второй по величине город Буркина-Фасо.
Как получилось, что, будучи служащим, он добился от своего начальства разрешения вот так, посреди рабочей недели, уехать куда-то в микроавтобусе? Честно ли он зарабатывает себе на жизнь? Делал ли он хоть раз попытку эмигрировать в Европу? Есть ли у него сбережения хотя бы на то, чтобы купить билет на самолет? Есть ли у него дома компьютер? Посылает ли его племянник Малик с оказией какие-нибудь деньги, чтобы помочь ему? Почему присмотр за дочерью поручен ему, а не ее матери? Кстати, кто сейчас ею занимается? Не испытывает ли он угрызений совести, сопровождая незнакомца, вместо того чтобы остаться с ребенком? Всех этих вопросов я, дабы избежать возможной неловкости, разумеется, не задал.
Очень скоро микроавтобус выехал из города и оказался в сельской местности, на дороге с односторонним движением. Автомобилей становилось все меньше и меньше. За окном — красная земля и до самого горизонта колючий кустарник, плоская монотонность, изредка перемежающаяся несколькими легко узнаваемыми растениями: цезальпиниями, гибискусами, баобабами и еще какими-то очень крупными, названия которых я не знал.
Передо мной сидела молодая мать с завернутым в кусок набивной хлопчатобумажной ткани новорожденным. И снова никаких церемоний. Ни излишней предусмотрительности, ни ласк, ни влюбленных взглядов, ни тисканья или сюсюканья со стороны других пассажиров. Только время от времени уверенное и точное движение плечом, чтобы подправить головку младенца; быстрый взгляд; грудь, без ложной стыдливости вынутая для кормления. Интересно, в этих краях смерть ребенка тоже безвозвратно разбивает сердце матери?