Война и мир Михаила Тухачевского

Из заключения Экспертно–криминалистического центра ГУВД по Петербургу и ЛО:

«В тексте Заявления от 10 июня 1937 года наблюдаются те же

признаки, свидетельствующие о необычном состоянии исполнителя.

При этом данный текст также мог быть выполнен под диктовку, особенно в части фамилий (в них также наблюдаются: в обозначениях фамилий — более дуговые движения, более вертикальный наклон по сравнению с рядом расположенным записями, а также между собственно выполненными фамилиями. «Казенный стиль»

изложения, особенно в последних двух абзацах (например, в части уточнения: «то есть по существу, пораженческой деятельности») »47.

Помимо навязанной «казенщины» изложения, была еще и редакторская правка.

«Я изложил следствию с предельной, если не преувеличить, величиной, все эти опасности, все эти стороны тяжелых преступлений, которые даже не верится, что они могут существовать на самом деле».

Эта фраза подчеркнута красным и в дубле стенограммы выглядит так:

«Я предельно изложил все эти опасности, все эти стороны тяжелых преступлений, в которые, не будь я сам их участником, даже не мог бы поверить, что они могут существовать на самом деле»48.

В рукописных текстах показаний пляшут буквы, смазываются строчки… На страницах — ржаво–коричневые брызги.

«В процессе изучения дела М. Н. Тухачевского на отдельных листах его показаний обнаружены пятна буро–коричневого цвета.

В заключении Центральной судебно–медицинской лаборатории Военномедицинского управления Министерства обороны СССР от 28 июня 1956 г. говорится: «В пятнах и мазках на листках 165, 166 дела…обнаружена кровь… Некоторые пятна крови имеют форму восклицательного знака. Такая форма пятен крови наблюдается обычно при попадании крови с предмета, находящегося в движении, или при попадании крови на поверхность под углом…»»49.

После ареста И. Э. Якира и И. П. Уборевича решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 30 мая 1937 года, а затем от 30 мая — 1 июня 1937 года опросом членов ЦК ВКП(б) и кандидатов в члены ЦК ВКП(б) было оформлено и подписано И. В. Сталиным постановление:

«Утвердить следующее предложение Политбюро ЦК: ввиду поступивших в ЦК ВКП(б) данных, изобличающих члена ЦК ВКП(б) Якира и кандидата в члены ЦК ВКП(б) Уборевича в участии в военл но–фашистском троцкистском правом заговоре и в шпионской деятельности в пользу Германии, Японии, Польши исключить их из рядов ВКП и передать их дела в Наркомвнудел»50.

30 мая 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение:

«Отстранить тт. Гамарника и Аронштама от работы в Наркомате обороны и исключить из состава Военного Совета, как работников, находящихся в тесной групповой связи с Якиром, исключенным ныне из партии за участие в военно–фашистском заговоре»51.

31 мая 1937 года к Я. Б. Гамарнику, который из–за болезни (у него было обострение диабета) находился дома, по указанию Ворошилова приехали заместитель начальника Политуправления РККА А. С. Булин и начальник Управделами НКО И. В. Смородинов. Они объявили ему приказ НКО об увольнении из РККА. Сразу же после ухода «гостей» Гамарник застрелился. На следующий день в «Правде» и других газетах было опубликовано:

«Бывший член ЦК ВКП(б) Я. Б. Гамарник, запутавшись в своих связях с антисоветскими элементами и, видимо, боясь разоблачения, 31 мая покончил жизнь самоубийством»52.

О происходившем в тот день в доме Гамарника вспоминала подруга его дочери Веты — Елизавета Филатова.

«Это было в то утро 31 Мая, когда мы все пошли в школу на предэкзаменационную консультацию по географии. Консультация не состоялась, и мы, поболтавшись около получаса в школе, отправились домой. За эти сорок–пятьдесят минут, что нас не было, Вета осиротела. По внешнему виду нашего швейцара мы уже поняли, что что–то произошло… Вета стояла у окна и плакала, прячась за портьеру.

Она несколько раз повторяла: «Почему вы мне не сказали, что папа так тяжело болен, я бы не пошла в школу». Дверь моему папе открыла медсестра Марина Филлиповна, которая уже несколько дней там дежурила, т. к. у Яна Борисовича было обострение сахарного диабета и ему часто приходилось делать уколы, т. к. врачи опасались комы. Медсестра сказала, что Я. Б. застрелился. Он лежал на кровати и тут же лежал небольшой револьвер.

Блюма Савельевна (жена Гамарника. — Ю. К.) сидела в большой комнате какая–то вся окаменевшая и молчала. Марина Филлиповна была в состоянии крайнего возбуждения и сказала, что перед тем, как Я. Б. застрелился, в их квартиру пришли два человека, прошли в кабинет Я. Б. и сказав ему несколько слов вышли и сели на стулья в большой комнате, лицом к кабинету. Через несколько минут раздался выстрел. Один из пришедших встал, подошел к двери в кабинет Я. Б., приоткрыл ее, и не входя в комнату, повернулся и ушел. Второй последовал за ним. Когда раздался выстрел, Б. С.

сказала: «наконец–то все кончилось». Примерно за день до этого

кто–то с кавказским акцентом звонил Я. Б. и из трубки несся сердитый голос и мат. Я. Б. был очень расстроен этим звонком. М. Ф.

собиралась делать укол и стояла рядом.

За три дня до этого, 29 мая, между 10 и 12 часами утра мы с мамой и братом убирали балкон на черном ходу. Вдруг мама нам сказала:

«С Я. Б. что–то происходит». Мы посмотрели вниз на балкон, который был сбоку. Я отчетливо помню темные волосы Я. Б., которые казались особенно темными на фоне его белоснежного подворотничка на расстегнутой гимнастерке, пальцы рук, запущенные в густые волосы, этот взгляд, как бы прощающийся с этим ярким весенним днем. От его позы, жестов, движений веяло каким–то отчаянием, крайним смятением»53.

С 1 по 4 июня 1937 года в Кремле на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны СССР с участием членов Политбюро ЦК ВКП(б) обсуждался доклад К. Е. Ворошилова «О раскрытом органами НКВД контрреволюционном заговоре в РККА». Кроме постоянных членов, на мероприятии присутствовало 116 военных работников, приглашенных с мест и из центрального аппарата Наркомата обороны. К 1 июня 1937 года двадцать постоянных членов уже были арестованы как «заговорщики».

Перед началом работы Военного совета все его участники были ознакомлены с показаниями М. Н. Тухачевского, И. Э. Якира и других «заговорщиков». Бригадный генерал Конюхов вспоминал:

«Нарком внутренних дел Ежов и… Леплевский (Начальник 5 отдела ГУГБ НКВД. — Ю. К.) уже находились здесь и раздавали прибывающим брошюры, отпечатанные на ротапринте. Я прочел на титульном листе: «Собственноручные показания М. Н. Тухачевского, И. Э. Якира, А. И. Корка и Р. П. Эйдемана»… В президиум поступало множество записок, — собравшиеся хотели знать, будет ли выступать Сталин. Нам казалось, что только он может внести ясность в сложившуюся обстановку и дать ей оценку… Сталин, в частности, сказал: — Вижу на ваших лицах мрачность и некоторую растерянность. Понимаю, очень тяжело слышать такие обвинения в адрес людей, с которыми мы десятки лет работали рука об руку и которые теперь оказались изменниками Родины.

Но омрачаться и огорчаться не надо. Явление хотя и неприятное, но вполне закономерное. — Как бы ни были опасны замыслы заговорщиков, — говорил Сталин, — они нами разоблачены вовремя. Они не успели пустить свои ядовитые корни в армейские низы. Подготовка государственного переворота — это заговор военной верхушки, не имевшей никакой опоры в народе.

Но это не значит, что они не пытались завербовать кого–нибудь из вас, сидящих в зале, вовлечь в свои преступные замыслы.

Имейте мужество подняться на эту трибуну и честно рассказать.