Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943
Шрифт:
Ночь застигла нас еще в ущелье Пшиша. Но от Шаумяна нас отделяла горная гряда шириной не более трех километров. Там, наверху, мы расположили два батальона в качестве охранения. Остальные же встали лагерем у подножия гор, где заняли огневые позиции и мои батареи. Когда рано утром мы с Нобисом поднялись наверх, то нашим глазам предстала следующая диспозиция.
Северная окраина Шаумяна была занята одним из наших батальонов. Слева от нее, на высотах восточнее и юго-восточнее города, располагался сначала батальон горных стрелков, а затем снова один из наших егерских батальонов. Такое расположение образовывало клин, который с востока был направлен в спину противнику. Севернее нас по Елисаветпольскому перевалу пролегла основная линия обороны русских, которым теперь нужно было сражаться на два фронта: на севере против основных германских сил и на юге – против нас. В любом случае нам приходилось не только действовать против основной
– Думали взять врага в котел, а в результате сами оказались в котле, – сказал я Нобису.
К тому же высокогорный батальон горных стрелков уже получил приказ отойти для выполнения другой задачи. Нобис и я направились на занятый им участок, чтобы командовать отходом. В одном ущелье мы встретили командира батальона майора Райзингера с его штабом. Он оказался, как и Нобис, бывшим австрийским офицером. Признаться, я был изрядно удивлен, увидев в качестве командира этого отборного горного подразделения солдат, которые сами присвоили себе звание выдающихся альпинистов, столь дородного господина. Тогда я еще не мог знать, что нам позднее придется целый год сражаться в горах Хорватии и что мне представятся неограниченные возможности убедиться в исключительных способностях бойцов этого подразделения.
В этом ущелье только Нобис и я оборудовали наши собственные командные пункты. Лучшее местоположение для них вряд ли можно было выбрать: в центре нашего участка фронта, непосредственно за главной линией обороны, с расположенными совсем неподалеку отличными наблюдательными пунктами, с непросматривающимися маршрутами наступления и – как мы думали – с замечательными укрытиями при обстреле. В последнем обстоятельстве мы, во всяком случае, ошибались. Поскольку направление ущелья совпадало с направлением траектории снарядов русской артиллерии, которая имела возможность простреливать его на всем протяжении, что происходило достаточно часто, то у меня сложилось впечатление, что неприятель получил данные о расположении германского командного пункта. Шпионаж для русских при имеющихся обстоятельствах не представлял никакого труда, поскольку наш тыл, где были собраны все «хиви», никем не охранялся и любому шпиону проникнуть туда не составляло никакого труда. Или же сами «хиви» могли перебежать обратно к русским и рассказать им все, что они знали. В имеющихся обстоятельствах вражеские дозоры также могли подойти с севера непосредственно к нашему каньону. У нас просто не было достаточно солдат, чтобы выставить охранение со всех сторон. (В описываемый период (середина октября) наступавшие немцы и их союзники (например, 1-я словацкая моторизованная дивизия) имели на туапсинском направлении превосходство в живой силе и технике. Только к концу октября соотношение сил и средств стало меняться в пользу советских войск. – Ред.)Поэтому нельзя было исключить того обстоятельства, что имевшиеся у врага разведданные послужили их хорошо управляемому артиллерийскому огню, причинявшего нам значительные потери. От взрыва одного снаряда погибало не менее пяти человек.
«Сталинский орган»
Именно здесь я в первый раз познакомился со «сталинским органом». Во время нашего продвижения вперед я увидел подобное устройство лежащим на обочине дороги. Оно представляло собой не что иное, как грузовой автомобиль с подъемной стойкой, напоминавшей больше всего стеллаж для вина. Однако это примитивное устройство могло за один пуск выстрелить тридцать шесть ракетных снарядов.
Один такой удар и обрушился совершенно неожиданно на наше ущелье. Каждый находившийся в ущелье человек инстинктивно бросился на землю, буквально вжимаясь в нее и стараясь сделаться как можно более плоским. В течение четверти минуты, за которую стены ущелья многократно отразили эхо тридцати шести разрывов – испытание на прочность для барабанных перепонок, – разразился сценарий конца света. Когда все завершилось, я не мог понять, жив ли еще. Подняв голову, я увидел, что и другие, лежащие вокруг меня, также подняли головы. Я встал на ноги, и моему примеру последовали все остальные, все были живы, никто не был даже ранен.
– Кажется, эта штука не такая буйная, как представляется, – заметил Герд Мейер.
– Но моральное воздействие неслыханно! – процитировал я остроту времен Первой мировой войны.
Когда получасом позже второй залп нанес столь же малый урон, как и первый, моральное воздействие сошло на нет. Тонкостенные реактивные
снаряды разрывались по большей части лишь на незначительное число осколков. Последние разлетались с ужасным воем и треском, но такого осколочного действия, как у артиллерийских или минометных боеприпасов, совершенно не наблюдалось. В тот день «сталинский орган» обстреливал нас еще несколько раз, но один-единственный раз он убил восемь вьючных мулов и ранил нескольких человек, когда его залп пришелся во время выгрузки продовольственного снабжения. (Очевидно, эффективность гвардейских реактивных минометов была снижена из-за условий местности. В обычных же условиях равнинной местности немцы несли от их залпов большие потери. Многие из оставшихся в живых (о чем свидетельствуют фронтовики) сходили с ума. – Ред.)Наш опыт общения со «сталинским органом» подтолкнул меня к устройству глупой шутки. Мое успешное общение с передовыми артиллерийскими наблюдателями на Звездной горе стало широко известно, так что все имеющиеся на нашем участке фронта наблюдатели, в том числе и из армейской артиллерии, получили приказ доложиться мне на предмет получения инструктажа. Такой приказ получил и лейтенант армейской артиллерии, в отношении которого мы, старые фронтовики, сразу же поняли, что он в определенном смысле новичок на переднем крае. Когда я ему давал пояснения по артиллерийскому огневому планшету, то услышал еще издали, что в нашу сторону несется уже проверенный на глупость реактивный снаряд.
– Только что по нам открыл огонь «сталинский орган», – сказал я. – Но его снаряды летят довольно долго. Мы еще успеем поговорить. Итак, смотрите сюда: прицел двести семь. Это особенно важно…
Я заметил, что лейтенант совершенно не слушает моих объяснений, но прилагает видимые усилия для того, чтобы сохранить самообладание. Лишь в последний момент я крикнул: «Ложись!»
Когда мы снова поднялись на ноги, я сказал все еще не пришедшему в себя ошеломленному лейтенанту:
– Как видите, эта штука далеко не так уж опасна.
– Но моральное воздействие не-слы-хан-но, – добавил к этому мой адъютант. – Полагаю, господин майор теперь должен побаловать нас шнапсом.
– Само собой разумеется.
Обстрел не произвел на подполковника Нобиса особо сильного впечатления. Поэтому, когда начался сильный дождь, который не могла выдержать крыша нашего блиндажа, он заявил:
– Я здесь не останусь. В Шаумяне еще остались целые дома. Там мы точно найдем укрытие.
– Только без меня, – отверг я эту идею. – Уж лучше я буду сидеть здесь в луже воды, чем лежать в луже крови. Здесь, конечно, нет никакой гарантии остаться в живых, но Шаумян полностью просматривается артиллерийскими наблюдателями русских. Они ведут огонь даже по отдельным людям. Мои наблюдатели делают изрядный крюк, обходя этот городишко, только бы не идти через него напрямик. Я не собираюсь преподнести там им себя как на блюдечке.
Нобис не придал моим доводам значения и отправился в город. Я со своим штабом остался в ущелье.
Размышления об отваге
На следующее утро я в сопровождении моего адъютанта посетил подполковника в его новом пристанище. Уже во время нашего перехода по городку русская артиллерия не упустила шанса нас обстрелять. Домик, в котором квартировал теперь Нобис, привольно расположился на небольшом пригорке, так что любой человек мог видеть, кто в него входит или выходит. Вражеские артиллерийские наблюдатели сидели на горе Индюк. Так называлась высокая крутая скалистая вершина, которая возвышалась восточнее одноименных поселка и железнодорожной станции на круче водораздела. Индюк находился примерно в девяти километрах южнее Шаумяна и вне досягаемости наших орудий. Это обстоятельство позволяло русским не скрываться. Они передвигались по своему незамаскированному наблюдательному пункту без каких-либо предосторожностей, что мы прекрасно видели в наши бинокли. Еще удобнее было русским со своего возвышенного наблюдательного пункта просматривать все улицы и площади Шаумяна.
Едва мы расположились в комнате подполковника у окна, как точно над домом прошелестел крупный артиллерийский снаряд и разорвался примерно в ста метрах в саду за домом. Следующий снаряд взорвался перед домом.
– Ну все, нас взяли в классическую вилку, – сказал я. – Следующий снаряд сметет этот домишко. Рекомендую всем перейти в блиндаж.
Похожее на подобное сооружение я уже заметил рядом с домом. Первоначально, вероятно, это был вырытый в земле погреб, поверх которого егеря уложили еще два наката из бревен и слоев земли. Нобис отмел мое предложение равнодушным жестом руки и продолжил разговор о сложившемся положении с картой в руке. Через несколько секунд раздался сильный взрыв, домик буквально подбросило, осколки изрешетили наружные стены. Часть выбитой оконной рамы вывалилась на стол. Комната заполнилась пылью и дымом, мы все оказались засыпанными штукатуркой и осколками стекла.