Война роз. Воронья шпора

– Мой брат Ричард – герцог Глостер, если наши титулы еще не объявлены вне закона. – Последние слова явно заставили Эдуарда опять приуныть: голова его поникла, а кожа вновь приобрела сероватый оттенок. Герцог Карл немедленно заметил перемену его настроения.

– Эдуард, ты был моим другом с тех пор, как получил корону. Когда этот паук, этот Луи Французский снюхался с Уориком, ты пригласил нас с отцом в Лондон. Я не забыл эти вечера, Эдуард. Как мы тогда пили! Ты был щедр, более чем щедр. Ты принял моего отца как равного, и он был горд этим. Теперь, когда его нет в живых, ты остаешься одним из самых близких мне друзей. Позволь мне отплатить тебе тем же добром. – Герцог Бургундский почтил Ричарда взглядом и поклоном, однако все внимание его, вся энергия были обращены на этого великана, на английского короля, вдруг оказавшегося в его власти.

Герцог Глостер подумал, что этому человеку едва ли стоит доверять, хотя положиться на его враждебное отношение к французскому королю, пожалуй, все-таки можно. Родство – Луи и герцог Карл были кузенами – здесь ничего не значило; кто-кто, а Йорки с Ланкастерами понимали это лучше многих. Важнее было то, что Карл унаследовал собственные земли всего три года назад и уже успел заслужить за это время прозвище Смелый. Последовательный ряд генеральных сражений позволил ему захватить Фландрию, и мысль о хорошо обученных профессиональных бойцах герцога Бургундского заставила Ричарда улыбнуться.

– Я не стану жить в изгнании, Карл, – вдруг проговорил Эдуард. – Весной я вернусь в свое королевство, где или погибну, или выпущу злую кровь из всего этого нарыва. Клянусь тебе в этом.

Превосходные слова, если учесть, что сказаны они человеком, стоящим в промокшей насквозь рубахе, едва прикрывающей круглое брюшко, и не имеющим в кармане монет даже на стакан вина. Тем не менее бравада сработала, и герцог Карл кивнул, покоряясь порыву. Хлопнув в ладоши, он призвал слуг и приказал им увести гостей и привести их в должный вид, посулив продолжить встречу после того, как они подкрепятся и отдохнут.

Ричард с удовольствием позволил ватаге слуг проводить его в теплые комнаты, где грелась вода, к огромной медной ванне, полной парящей парком воды, раздеть и обмерить его. После этого он с закрытыми глазами опустился под воду, скривившись от обжигающего прикосновения, немедленно начавшего раскручивать ту жесткую массу, в которую превратилась его спина между лопатками. Невзирая ни на что, он не смог сдержать стон. Рядом Эдуард погрузился в такую же ванну, расплескав воду массивным телом, что заставило слуг немедленно броситься подтирать лужи.

Откинувшись в блаженстве на спину, Глостер едва не зарыдал от того облегчения, которое принесла ему горячая вода. Он тут же решил завести у себя дома подобное удовольствие – быть может, с парой-другой слуг, умеющих управляться с ванной. Чудесное ощущение! А еще раз открыв глаза, герцог обнаружил перед собой блюдо с яствами на широкой доске через всю ванну. Съев несколько виноградин, он пропустил полный кубок какого-то крепкого зелья, поперхнувшись анисовой теплотой, обжегшей его горло.

– Хороша горькая у герцога, Эдуард! – окликнул он своего брата. – Тебе понравится.

Король сидел, привалившись спиной к изголовью ванны и положив могучие руки на края посудины. Услышав голос Ричарда, он приоткрыл глаза и протянул руку к кубку, немедленно наполненному и поднесенному услужливым лакеем. Однако рука Эдуарда застыла в воздухе. Он покачал головой и не пожелал принять питье.

– Нет. Не стану пить ни от виноградной лозы, ни от ячменного колоса, пока не верну себе мою Англию. Я слишком разжирел, потерял скорость. Я потею, брат, и на боках моих обнаружились складки, которых не было, когда я сражался и участвовал в турнирах. Нет, Ричард, теперь я буду жить, как монах-девственник, пока не сумею вернуть свое. И обещаю тебе, что впредь не потеряю добытое, размякнув и ослабев. Клянусь в этом перед Богом своей жизнью и честью!

При этих словах Ричарду показалось, что он заметил толику прежней силы, промелькнувшей в чертах его брата сквозь покров затянувшей его плоти. Глостер вознес Господу коротенькую молитву о том, чтобы этому быку хватило воли выполнить свой обет и не сдаться перед очередной бутылкой.

Вдруг его осенила внезапная мысль, и Ричард притих.

– Кстати говоря, твоя королева уже должна была родить. Может быть, у тебя уже есть сын, – сказал он.

Эдуард сощурил глаза, безмятежно почивая посреди теплого пара.

– Или родилась дочь, или появившийся на свет младенец уже умер. Мне нужно войско, Ричард. Тогда и посмотрим.

Король снова открыл глаза и через всю комнату посмотрел на брата:

– Завтра поднимешь меня на рассвете, Ричард. Я хочу присоединиться к твоим тренировкам. Готов ли ты наделять меня синяками?

Мысль эта наполнила Глостера отвращением. Тем не менее ему был понятен овладевший братом порыв. Истина заключалась в том, что на родине, в Англии, их титулы и земли будут отняты парламентским актом. Надежды у них оставалось так немного, что он не хотел лишать своего брата ее последней крохи.

– Конечно, подниму, Эдуард. А сейчас отдыхай.

* * *

Элизабет, не ощущая себя, шла по великому нефу аббатства, в котором уже пять веков короновались короли и отправлялась месса. Освещенная лампадами сверху, она ежилась, прижимая к себе своего сына, чтобы он чувствовал запах ее кожи, чтобы ему было тепло и уютно. Она заставляла себя идти вперед, с болезненной четкостью осознавая, что ей сопутствует хромой человек, постукивавший палкой по мощеному полу. Впереди, у крещальной купели, их уже ожидал аббат Томас Миллинг, ветхий годами муж, на кирпично-красном лице которого выделялись белые брови.

Дерри Брюер склонился к королеве под мерный стук своей трости.

– Я не воюю с детьми, миледи. Не бойтесь. Если вам угодно, считайте, что на сегодня между нами действует небольшой договор. Милорд Уорик придерживается такого же мнения. Слухи о вашем намерении дошли до нас, и мы решили, что не вправе пропустить подобную оказию.

Элизабет до боли стиснула зубы, отказываясь даже смотреть в сторону шпионских дел мастера. Она знала, что Ричард Невилл, граф Уорик, следует за нею. Сердце ее начало дрожать и спотыкаться, уже когда она увидела его, склонившегося перед ней в глубоком поклоне возле двери аббатства. Теперь же оно барабанило так, что она начала опасаться упасть и выронить младенца на каменный пол. Элизабет знала этих людей и не доверяла им. Милостью Божьей было лишь то, что она не могла видеть лицо Уорика в миг его торжества. Его-то королева знала лучше всех: едва появившись при дворе, она сразу разглядела нутро этой вьющейся лианы.

Элизабет понимала, что раскраснелась, что капельки пота на ее коже уже сливались в струйки. Она задыхалась, и руки ее дрожали не меньше, чем не так давно дрожали ладони брата Павла. Как же она жалела теперь о том, что вышла из своих комнат!

Мать шла справа от нее, опустив голову. Свет и приветливость оставили ее лицо.

Но аббатство – это дом Божий. Один лишь Бог защищает их, снова и снова повторяла себе Элизабет. И все же убийства случались и перед алтарями – добрые люди падали бездыханными на освященные земли, хотя падение их подчас сотрясало до основания королевства и низвергало короны.