Война за мир

Сражение за Константинополь не затихало ни на минуту. И те радиограммы, что оттуда приходили пугали одна больше другой.

— Кто-нибудь знает, что там на самом деле происходит? — Наконец произнес он, начиная совещание.

— Части легкого корпуса Лейб-гвардии «Цветок сакуры» были десантированы на восточном побережье Фракии и Вифинии, — дежурным тоном произнес военный министр. — В ходе ночной атаки ими были захвачены береговые батареи и укрепления. Нейтрализованы крепостные минные поля. Что позволило развить наступление, введя в пролив корабли и усилив пехотные отряды техникой.

— Это я и без вас знаю, — мягко и вежливо произнес Генрих, едва сдерживая бешенство, которое проявлялось лишь во взгляде. — Я прекрасно понимаю — десантная операция. Да, мы оказались не готовы к ней. К такой во всяком случае. Да и сама логика наступления не вызывает никаких вопросов. Мне интересно другое.

Он прошел к столу. Взял толстую папку. И швырнув ее в военного министра, прорычал:

— Почему Константинополь постоянно радирует это?!

Военный министр был не готов к такому повороту событий, поэтому довольно увесистая папка влетела ему в лицо, немало его помяв. Во всяком случае, синяк теперь точно будет. Да и губу рассекло.

Глазки у него вспыхнули. Но он сдержался.

— Что это? — После долгой паузы спросил он.

— Не старайтесь быть тупее своего натурального состояния, — процедил Император Запада. — Это шлют ваши люди, сидящие в Константинополе. Вы не можете не быть в курсе этого бреда. Они его даже не шифруют! Уже все журналисты в курсе. Да ладно журналисты. Вся столица об этом говорит. И мне очень хочется послушать объяснение.

— Мы не знаем, — нахмурившись и как-то сгорбившись, произнес военный министр.

— Что значит «не знаем»?!

— Нам известно, — подал голос начальник разведки, — что Николай Александрович десять лет назад создал воинское соединение для утилизации самых агрессивных и неуправляемых подданных. Тех, что создавали ему проблемы на востоке. И применял их для подавления волнений в Китае. О том, что это соединение имеет реальную военную ценность мы не догадывались. По нашим сведениям — это были ряженые, больные на всю голову клоуны, которые использовались в полицейских или карательных задачах.

— Как вы видите, это не так.

— И теперь, из-за вашей некомпетентности мы получили сильнейший удар. — Произнес премьер-министр Империи Запада, с раздражением обращаясь к начальнику разведки, которого недолюбливал. — Потеря Константинополя уже дело решенное. Судя по радиограммам единого сопротивления там больше нет.

— Судя по радиограммам, — встрял морской министр, — на улицах Константинополя бродят чудовища, вырвавшиеся из самой Преисподней. Трусы… какие же они все-таки трусы. Так испугаться… уму не постижимо!

— Не вам их осуждать! — Вскинулся военный министр.

— Мои люди, даже несмотря на хлор, не оставили своих постов и продолжили сражаться. Они задыхались, выплевывали на асфальт свои легкие, но все равно дрались.

— Не все, — холодно заметил Генрих.

— Не все. — Не стал возражать морской министр. — Но даже те, кто сбежал не стал бомбардировать всю округу паническими радиограммами самого идиотского толка. Они что, с ума там что ли все по сходили? С ними сражаются обычные люди…

— Не обычные, — возразил начальник разведки.

— Да ладно вам, — отмахнулся морской министр. — Бросьте. Себя то не обманывайте только.

— Вы просто не в курсе, КАКИХ людей Николай Александрович отбирал в это соединение.

— В самом деле? Он туда отбирал людей. Этого достаточно для того, чтобы понять — никакой мистики там нет и быть не может.

— Вы знакомы с японской военной традицией?

— Да, знаком. В сухом остатке она сводится к тому, что они проиграли все войны с европейцами. Для меня этого достаточно.

— Они проиграли их из-за кардинального технического и организационного превосходства европейцев, — возразил начальник разведки. — Если бы Николай Александрович двадцать лет назад не прыгнул выше своей головы, то Россия бы была разбита в пух и прах.

— Больше, — мрачно заметил военный министр.

— Что больше?

— Больше двадцати лет. Он начал свои военные реформы в самом начале 1890-х годов. Получается, что более тридцати лет назад. С тех пор каждый раз он умудряется оказывать на шаг-другой впереди.

— Да, согласен, — кивнул начальник разведки. — Так вот. Если бы Николай Александрович не начал своевременно военную реформу, которую все вокруг посчитали глупостью, то японцы бы его разбили. В пух и прах бы разбили. Не за счет техники, а на морально-волевых.

— Если бы да кабы, — чуть менее уверенно, но все еще с вызовом заявил морской министр.

— Если бы японский адмирал проиграл Ютландское сражение, потом опозорился на западе Балтики с подводными лодками и под финиш потерял остатки флота на прекрасно защищенной базе в Вильгельмсхафене, то он бы совершил самоубийство. Публичное. И не пулю бы пустил себе в голову. Нет. А с блаженным видом перед уважаемыми людьми вспорол бы себе живот ножом. Без криков. Без воплей. Стараясь держать на лице улыбку до самого конца.

— На что вы намекаете!?

— Я? Ни на что. Я просто рассказываю вам о том, какова военная культура Японии. Сохранить лицо. Сохранить честь. Это основа и фундамент их службы. Причем сохранение чести очень специфично. Если женщина-японка из военного сословия понимает неизбежную угрозу своего пленения, то она обязана сделать самоубийство, перерезав себе горло ножом. Если она обесчещена, тоже самое. И так далее. Причин, по которым она обязана убить себя — масса.

— Должна не значит будет.

— И должна, и будет, и делает. Это ОЧЕНЬ непривычная для нас культура. И мужчина-воин должен совершить самоубийство по целому перечню причин. Как вы понимаете, тот, кто столь пренебрежительно относится к своей жизни, о чужой совсем не будет думать. Не так ли?

— Пожалуй… — совсем неуверенно произнес морской министр.

— Тем более, что Николай Александрович всех людей, что попадали в это соединение, особенно воспитывал в довольно кошмарном ключе… — произнес начальник разведки и начал повествовать.