Война. 1941—1945

Большие заводы еще осенью уехали из Москвы. Но война диковинное хозяйство. Чего только не требует фронт. И москвичи работают день и ночь. Еще не рассвело, а уже выходят первые трамваи. Метро везет рабочих к станкам, а ночная смена возвращается домой. Многие спят на заводах. Один инженер рассказал, что с 22 июня он забыл про жизнь — некогда даже прочитать газету. «Отдохну потом», — говорит он. Москва смотрит на запад.

Большой город — лес. В цветочном магазине на Петровке продают первые весенние цветы — цикламены. А в птичьем магазине получена первая партия певчих птиц. Окна магазинов забиты щитами. Вокруг мешки с песком. А в магазине девушка покупает вазу для цветов.

В огромный госпиталь приехали актеры. На певицу надевают больничный халат. Она улыбается: она привыкла переодеваться. Пять минут спустя она поет арию из «Лакмэ». Врач вздыхает: ему не удастся дослушать — привезли новую партию раненых.

Очередь: донорки. Кто не отдаст своей крови раненому бойцу!

Очередь: вечерняя газета. С жадностью раскрывают листы. Сводка: «Не произошло ничего существенного». За этими сухими словами — ожесточенные бои, атаки и контратаки, тысячи подвигов.

Сурово живет Москва. Лишения ее не пугают. Этот город много пережил на своем веку. В его плане нет архитектурной стройности. В его облике нет единства эпохи. Город горел, город менялся. Город казался сумбурным, путаным, пестрым.

Но Москва всегда славилась своим большим сердцем, щедростью, умением пережить любое горе. Что значат все лишения перед тоской ноября?..

На концерте Шостаковича я видел людей приподнятых, скажу точнее — торжественных. Редко когда искусство так сливалось с жизнью каждого. А это настоящее искусство, очищенное от злободневности, от иллюстративности. Есть в первой части невыносимая мелодия — пошлая, замысловатая и, однако же, убогая. Она врывается в мир разнородных звуков вместе с дробью барабана, растет, захватывает все — так что у слушателей захватывает дух — и потом гибнет, побежденная иной гармонией. На глазах у фронтовиков были слезы. А маленький кудесник Шостакович растерянно оглядывался, точно он сам не понимал, из каких темнот военной ночи он высек свои звуки.

В соседнем зале помещается выставка «В защиту детей». Нестерпимо глядеть на фотографии изуродованных детей. Здесь Дантов ад, его последнее кольцо. Потом вдруг выходишь на свет божий, — это заговорила Овчинникова, московская работница, сердечная женщина, которая взяла девочку-сироту (ее родители были убиты немцами в подмосковном селе). Овчинникова рассказывает, как маленькая Надя постепенно забывает о пережитом. Детям дано забывать. Это великое счастье.

А Москва — не ребенок. Москва — старый город. Москва все помнит. Каждый раз становится больно, когда проходишь мимо старого университета, искалеченного немцами. Я бывал в этих аудиториях давно — тридцать лет тому назад…

В редакции газеты три девушки расшифровывают телеграммы военных корреспондентов: Крым, Донбасс, Мурманск. «Уничтожен батальон противника… Нанесены большие потери». Поэт Симонов — военный корреспондент. Он только что вернулся с фронта. Он побывал зимой и в Мурманске, и в Керчи, плавал на подводной лодке к берегам Румынии, обморозил лицо в самолете. Он читает мне стихи о маленькой девочке, которую вынесли из горящего дома два кавалериста. Это стихи о том, как через двадцать лет в глазах женщины скажется испуг, отсвет пожара, тень войны, и она сама не поймет, почему она загрустила. Она ведь все позабыла — детям дано забывать.

А Москва — не ребенок. Москва — не притворщица. Издавна говорят: «Москва слезам не верит». Москва верит только делу — суровому делу. Москва верит своим защитникам.

В большой типографии наборщики набирают новые книги. Скоро выйдут новые издания Стендаля и Киплинга, Чосера и Мопассана, Гейне и Гашека, Колдуэлла и Уэллса, Брехта и Ромена Роллана. Тиражи по 50, по 100 тысяч — люди читают, и в подсумке красноармейца часто можно увидеть томик стихов. А больше всего читает Москва «Войну и мир». Новое издание (сто тысяч) разошлось за три дня. Каждый хочет оглянуться назад, чтобы понять себя и чтобы увидеть будущее.

Часы на кремлевской башне вызванивают четверти. Сейчас глубокая ночь. Далеко где-то пролаяли зенитки, и снова тихо. Как весит время в ночи войны! Кажется, оно из железа: каждая минута гнет спину. Но вот новая сводка: «Трофеи Западного фронта». Шесть часов утра. «Освобождено 132 населенных пункта». Весеннее солнце. Москва просыпается и жадно слушает бесстрастный голос диктора.

Бойцам Брянского фронта

Гитлер с января месяца говорит о весне. Он хочет утешить немецкий народ. Он объясняет немцам, будто зимой германскую армию били не русские люди, а русские морозы. Может быть, гретхен в Берлине и верят вралю фюреру. Но фрицы на фронте хорошо знают, кто именно их бил. Из Ливен их выгнали не морозы. Из Ельца их выгнали не холода. Фрицев била Красная Армия. Наши бойцы их выгнали из теплых городов в снежные поля. Тогда-то Гитлер заговорил о весне.

Весна придет. Но русская весна не будет весной Гитлера. Мы покажем фрицам, что они умеют удирать и весной. В брянских лесах и зимой жили партизаны. Весной партизанам будет привольней. И новой жизнью заживут брянские леса. Фриц не любит леса. У них в Германии три дерева растут, и фрицы говорят: «Какой дремучий лес». До войны фриц стоял за прилавком или сидел в конторе. Он боится леса: в лесу легко заблудиться. В лесу водятся партизаны. В лесу фриц будет дрожать и весной.

Скоро мы увидим брянские леса. Незачем там ходить фрицам. Пора и честь знать. На крутом берегу стоит древний русский город Брянск: он ждет русскую армию.

Немецкий генерал Гудериан помнит, как его побили под Брянском. Ехали немцы в танках, а пришлось им убегать пешком. Это был первый урок Гудериану. Теперь Гудериан стал ученым — у него на лбу написано: Елец, Тула, Ливны. Вряд ли Гудериан радуется весне. Он знает, что танками теперь русских не запугаешь. Есть у нас свои танки — получше немецких. Есть у нас хорошие противотанковые пушки. Есть у нас и смельчаки. Такой выйдет, и танку конец. Карл Генке, гудериановский танкист, в письме своей Гретхен жалуется: «Подумать — сколько немецкого труда было положено, чтобы сделать танк, сколько немецких семейств ради этого танка отказывались от куска хлеба, и вот выходит какой-то русский дикарь с бутылкой, да, да, простой бутылкой он уничтожает громадину…» Вот до чего разобиделся немец! Ну, ничего, обидим и других. Довольно они катались в танках! Пускай потаскают своих мертвецов пешком!

Друг-боец, русские города перед тобой: Мценск и Карачев, Брянск и Трубчевск. Там плачут русские женщины: ждут тебя — освободителя. Русские дети хотят жить, а немцы их убивают. По ночам сколачивают гитлеровцы виселицы для русских людей. Друг-боец, идет весна, освобождается земля от снега, скоро птицы прилетят, появится трава, просыпается и сердце человека. В плененных городах говорят: весна идет, а с весной придут наши родные братья, русские люди, друзья-красноармейцы.

Надоели нам фрицы. Жили мы по-своему. Они к нам пришли. Зачем? Чтобы раздеть, разуть, сжечь дома, обобрать до последней ниточки, вытоптать поля, вырубить сады. Они пришли голодные, чтобы отнять молоко у наших детей. Они пришли блудливые, чтобы перепортить наших девушек. Они пришли нахальные, чтобы онемечить наш народ. Они пришли жестокие, чтобы пытать, мучить, вешать русских. Хватит! Не терпит немцев русская земля. Не терпит больше муки русское сердце. Они говорят: «Весна будет временем решительных боев». Ладно, мы тоже торопимся. Они торопятся награбить, мы торопимся освободить нашу Родину. Если мы уничтожим весенних фрицев, больше мы не увидим фрицев зимних. Идет наша весна.

Друг-боец, откуда бы ты ни был, ты защищаешь свой город, свое село, свой дом. Освободи Мценск, чтобы немец не грозил Казани. Освободи Орел, чтобы люди спокойно спали в Сибири. Весной кипит сердце. Весна — время молодости. За жизнь, за свободу, за Родину — на немцев!

8 апреля 1942 г.

20 апреля 1942 года

Я видел немецкий танк, выкрашенный в зеленый цвет. Его подбили наши в начале апреля, тогда еще лежал снег, и немецкий танк напоминал франта, который преждевременно сменил одежду. Но не франтовство — нужда выгнала в холод весенние танки и весенние дивизии Гитлера. А теперь снег сошел. Дороги потекли. Они покрыты ветками, едешь и подпрыгиваешь: автомобиль будто скачет галопом. Распутица на несколько недель замедлила военные операции. Кое-где — в Карелии, в районе Старой Руссы, на Брянском фронте — продолжаются атаки наших частей, но это отдельные операции. Перед майскими битвами наступило грозное затишье. А по Десне, по Днепру проходят последние льдины. На полях — разбитые немецкие машины, трупы людей и лошадей, шлемы, неразорвавшиеся снаряды — снег сошел, открылась угрюмая картина военной весны.