Война. Апрель 1942 г. - март 1943 г.

Боец идет по селу — это где-то под Вязьмой. Белобрысая девчонка смущенно улыбается. И боец вспоминает свою дочку. Он сам из Сибири, там деревни другие и деревья там другие, но его девочка так же сконфуженно прыснет в ручку, если чужой ее спросит: «Как тебя зовут?» В Сибири спокойно, а здесь побывали немцы… Как еще уцелели эти люди? Вот ту избу сожгли… И боец чувствует, что на нем судьба его детей. Еще недавно он был беспечным, знал — сам проживу и детей накормлю. А теперь от его отваги зависит жизнь близких.

Патриотизм начинается с самого простого: с дерева около дома, с переулочка, сбегающего вниз к речке, с запаха антоновских яблок или степной полыни. Война помогла каждому советскому человеку понять красоту его родных мест. Северянин вспоминает леса вокруг Двины или Сухоны, стволы, уплывающие вниз по течению, розовые ночи июня и смешное слово «дроля», которым он звал любимую. Украинец видит задумчивые тополя вдоль дороги, золотое молчание летнего полдня, когда жизнь кажется такой богатой, такой полной, что останавливается время и только благодушное ворчание шмеля вмешивается в торжественную тишину. Грузин благословляет воздух гор, раскаленный камень и нечаянную радость серебряного ручья, вкус ледяной воды, терпкое вино, булькающее в бурдюке, простые слова дружбы и эхо, повторившее его последние слова: «До свиданья…» Ленинградец бредит туманами родного города, широтой Невы, державной, как Россия, вздыбленными конями из бронзы и яркой зеленью Летнего сада, городом, где что ни дом — то страница истории. Москвич видит кривые переулочки, замысловатые, как воспоминания, а потом он выходит на широкие улицы новой Москвы, а там дальше Кремль, древние башни, слава Руси и красные звезды будущего.

Ручей впадает в реку, Волга знает путь к морю. Любовь к дому, к селу, к краю становится любовью к родине. Разве можно понять силу любви, не проверив ее на страшном огне? Поняли теперь родину, Россию, Советский Союз. Поняли это до конца, когда враг занес на родину свою низкую руку. Прошлой осенью кто не почувствовал самого простого: «Без нее мне не жить!»

Мы знаем, что правда с нами, но теперь мы радуемся и силе, потому что, как Кутузов помог Пушкину стать великим поэтом, сила Красной Армии поможет нашей родине жить не силой, но правдой. Мы теперь твердо знаем нашу силу. Она перед нами на каждой географической карте; четыре буквы, и первое С — на хребте Карпат, а Р — у Тихого океана. Это не область, не страна, это доподлинный мир, и украинец из Буковины может, придя во Владивосток, сказать: «Это — мое», а березы Карелии встретят девушку из Приморского края как свою сестру. Если сын батрака из Сибири стал академиком, если о горняке Стаханове пишут в Америке, если украинская колхозница управляет областью, — это потому, что наши прадеды и деды потом, кровью, тихими трудами и ратными подвигами, победными войнами и тремя революциями создали великую державу. Мы знаем, что случилось с Польшей, с Югославией, с Чехословакией. Мы знаем, какая судьба ожидала бы отдельную Белоруссию, Украину, Урал или Сибирь. Наша сила спасла нашу правду, как наша правда дала нам силу.

В огне испытаний мы еще раз прочувствовали силу нашей правды. Мы жили не в уютном, прибранном доме, мы жили на стройке, но эта стройка прекрасней и благородней всех дворцов. Мы не кичливы, мы знаем, как много в нас было косного, чиновничьего, бестолкового. На войне за один год мы многому научились. Когда мы вернемся к станкам, к тракторам, к книгам, мы будем другими, лучшими, умнее мы будем работать, честнее жить. Но мы на войне увидали, что в основе нашей жизни лежит глубокая правда. Нам не только отвратительны, нам смешны отчеты о барышах какого-нибудь Геринга, для которого война, увечья, смерть — это миллионные доходы. Какой советский человек согласился бы жить в обществе, где снаряд — это смерть для одного и богатство для другого? Нам кажутся дикими рассуждения гитлеровцев о том, что немец «выше по крови» итальянца, а итальянец «выше» славянина, Человека, который стал бы у нас измерять величие народа длиной черепа или особенностями скелета, посадили бы в сумасшедший дом. Фашизм донесся до нас, как чумной воздух: мы услышали миазмы гниения и увидали, что такое вопиющая несправедливость Германии, ее национальная нетерпимость, суеверия, казни, пытки, и мы вдвойне горды нашим обществом. Если теперь профессора Оксфорда, ученые Америки, писатели Франция с восхищением смотрят на Красную Армию как на силу, способную справиться с фашизмом, то это не только потому, что в Советском Союзе сто девяносто миллионов, это еще потому, что сто девяносто миллионов — граждане Советского Союза.

Почему заживо сгнил Рихард Громмель еще до того, как его застрелил советский боец? Потому что в войне, затеянной Гитлером, нет души. Существуют «полицейские романы». Схема несложна: преступник совершает диковинные преступления, полицейский преследует преступника. Оба стреляют, убивают, рискуют своей жизнью, но читатель чувствует, что для них смерть — элемент профессии и только. И преступник и сыщик способны на смелые поступки, но никто не назовет их героями. Они могут отдаваться своему делу с душой, но в их деле нет души. История быстро забывает имена талантливых преступников и блистательных авантюристов, она сохраняет другие имена: людей, погибших за великую идею, за свой народ и за человечество, за новое, лучшее общество. Вооружение Красной Армии может напоминать вооружение германской армии. Стратегия двух сторон может обнаруживать точки соприкосновения. Но нет ничего общего между красноармейцем и солдатом гитлеровской армии: герой и преступник, мужественный человек, отстаивающий родину, и профессионал-убийца. Два несовместимых мира.

Мы знаем, с какими мыслями умер немец Рихард Громмель. Этому мы можем противопоставить замечательный рассказ о героической смерти пяти моряков, защитников Севастополя, которые, обнявшись и сказав друг другу последнее «прости», повязались гранатами и собой преградили путь вражеским танкам. Теперь, услыхав о преодолении смерти, я подумаю не о высокой работе ученых, которые заняты продлением человеческой жизни, но о пяти веселых, горячо, любивших жизнь краснофлотцах. Это ли не преодоление смерти? Это ли не бессмертие? Подвиг пятерых не только остановил одну из атак противника, он внес новую жизнь в сердца миллионов, он расширил, укрепил душу России, он останется и в дни жестоких боев этого года, он останется и после победы — в более пышном цветении наших полей, в более чистом звучании девического хора.

27 июня 1942 г.

Семья Дедовых

Боец Митрофан Дедов переслал мне письмо от своих родителей и сестры из колхоза Иркутской области:

«Добрый день или вечер, здравствуй, любезный сын и братец Митроша! Шлем тебе чистосердечный привет и желаем успехов над злейшим врагом. Первым долгом сообщаем тебе, что Филя наш героически погиб в борьбе против немцев. Проявив мужество, он был тяжело ранен и 3 мая умер в госпитале. Похоронен на кладбище в селе Рыбацкое. Когда пришло извещение, что Филя погиб, папу вызвали, он пришел домой и сильно заплакал. Мама спрашивает, о чем ты плачешь, он не говорит, а потом сказал, и мы плакали два дня. Теперь мы его не увидим и не услышим. Он нас веселил, писал: „Хорошо живу“. Митроша, ты за Филю отомсти, ты отомсти за своего братца. Будь героем, Митроша, пишут тебе отец и мать и сестра Маруся. Ты сражайся, Митроша, как Чапаев. И читали мы про ученицу Зою. Она пошла против немцев, и ее поймали и спросили: „Где Сталин?“ Она сказала: „Сталин на своем посту, и я на своем посту“. И умерла. Маруся тебе пишет, Митроша, надеюсь я, что возьмут меня на фронт, хочу отомстить за нашего Филю и защитить дорогую родину. Отец и мать просят у тебя прощенья, если не суждено тебя увидеть, и говорят тебе, дорогой Митроша: любезный наш сын, сражайся, как смелый русский человек, но не допусти немца, чтобы не было на сердце такого камня. Остаемся живы и здоровы и того желаем тебе».

Если станет тебе тошно, прочти это письмо сибирских крестьян. В нем все величье русской души. Преклоняется наш народ перед горем матери, потерявшей сына. Понимает он тоску отца, когда он узнал, что погиб его любимый Филя. Но нет чувства крепче, чем любовь к родной земле, и вот родители благословляют второго сына на подвиг, на смертный бой с захватчиками. Можно ли победить народ, в котором миллионы Дедовых?

7 августа 1942 г.

Величие Ленинграда

Год тому назад берлинское радио передало: «Немецкие войска проникли в Ленинград». В ту ночь немки сладко спали в перинах. Им снилось, как их мужья грабят вторую столицу России. А их мужья в ту ночь умирали с руганью на сухих, растрескавшихся губах.

Карлушка-колбасник не прогарцовал на немецкой кобыле по Невскому. Теперь «Кенигсберг альгемейне цейтунг» пишет: «Непрерывно палят все орудия Ленинграда и Кронштадта. Это испытание немецких нервов». Вешатели жалуются, убийцы исполняют романс «Жалоба девы». У кровожадных колбасников оказались нервы кисейных барышень. Они думали громить из своих орудий Ленинград. Они не знали, что им придется отведать ленинградских снарядов. Кенигсбергская газета возмущена: «Немецким солдатам приходится под Ленинградом иметь дело с ожесточенными мужиками». Эти чистокровные колбасники недовольны: их лупят «мужики»!

Они возмущены, что мы «ожесточились». Может быть, они думали, что мы раскиснем от их мин, что мы расчувствуемся от их бомб, что мы захнычем?

Мы действительно ожесточились. Мы помним зиму Ленинграда, Мы видим раны великого города. Расплата впереди. Пока что кенигсбергские самцы получают задаток под Ленинградом, а кенигсбергские самки получили первую повестку у себя дома.

Военный корреспондент «Кракауэр цейтунг» тоже недоволен защитниками Ленинграда. Он пишет: «К нашим позициям катится вал огня и дыма; из развалин домов вылезают советские солдаты, их число растет, они атакуют позиции полицейской дивизии СС, кричат „ура“, многие из них даже поют. Это трудные минуты для СС». Бедные полицейские овечки — несчастные СС. Они любят другие звуки: стоны детей, хрип повешенных, фокстрот в парижских кабачках и залпы пробок от шампанского. У них нежные уши, они не выносят грохота русских пушек. Они не одобряют наших песен, они не терпят русского «ура». Они с вожделением смотрят на Ленинград, но город неприступен.

Некто Зейберт пишет в «Фелькишер беобахтер»: «Только 30 километров отделяют финских солдат от колоссального и бессмысленного города, построенного чужеземцами-русскими на берегу этого северного моря». Колбасник сосчитал километры, это он может. Он не измерил другого — силы русского сердца. Не километры отделяют презренных лахтарей от Ленинграда, но советские бойцы. Напрасно они пялят свои рыбьи глаза на великий город.

Лахтарь лает в газете «Аян суунта»: «Мы с нетерпением ожидаем завершения осады города Петра. Пока Ленинград будет находиться в руках русских, он останется для нас угрозой. Этот город должен быть завоеван раз и навсегда». У моськи визгливый голос, но где немец сломал зубы, там не пролезть лахтарю. Эти наглецы хотят не больше, не меньше, как завоевать город Петра, город Пушкина, город Ленина. Самое большее, на что их хватит, — облаять город-великан. Оказывается, Ленинград для финнов — «угроза». Может быть, солнце тоже «угроза» для сычей или для летучей мыши? Если финнам не нравится, что Ленинград слишком близко от них, мы можем их отодвинуть.