Война
Шрифт:
Немало хлопот доставили нам господа офицеры. Они категорически отказались признать новую власть и слышать не хотели о какой-то второй революции. Большевиков они по-прежнему называли смутьянами и врагами родины, увлекшими демагогическими лозунгами русский народ, чтобы погубить его.
Встал вопрос, что делать с господами офицерами, как заставить их признать новую власть и подчиниться всем распоряжениям Военно-революционного комитета полка.
Несколько часов спорили члены комитета, но так ни к чему определенному и не пришли. Трудно было примирить непримиримое. И кто знает, сколько времени
Три офицера 4-го батальона — поручик Штакенберг, штабс-капитан барон Клюге фон Клюгенау и подполковник Ашаффенбург — все прибалтийские помещики! — захватили секретные документы, карты, чертежи укрепленных линий, подбили четырех унтер-офицеров и перешли к немцам.
Это было уже слишком.
Измена офицеров, двое из которых командовали ротами, а один — батальоном, так взбудоражила полк, что мы опасались эксцессов, самосудов. Полковой комитет роты буквально завалили резолюциями, требуя ареста всех подозрительных офицеров и предания их народному суду.
В двух ротах солдаты арестовали четырех офицеров, собиравшихся бежать с фронта с казенными деньгами (должны были выдавать жалованье солдатам), приговорили их к смерти, вывели на бруствер окопов и, на глазах у немцев, расстреляли.
В ту же ночь Военно-революционный комитет вынес постановление об аресте наиболее реакционных офицеров, о снятии погон и царских отличий и приведении к присяге на верность трудовому народу всего командного состава полка.
А если откажутся?..
— Как это так — откажутся? Царю присягали, Керенскому присягали, а народу не хотят? Кто откажется, того на цугундер. Значит, враги они наши… Откажутся…
Присягать Военно-революционному комитету офицеры должны были в присутствии представителей рот, в торжественной обстановке. Кроме присяги и целования красного знамени, офицеры должны были дать еще подписку, что они признают советскую власть и будут не за страх, а за совесть выполнять все распоряжения Военно-революционного комитета. После присяги офицерам будет возвращено оружие, и они снова смогут занять свои должности.
А для того, чтобы офицеры не вздумали удрать из полка в тыл, по ротам был дан приказ: следить за своими офицерами.
Через полчаса после решения представители рот разошлись по частям. Одни из них пошли, чтобы привести для присяги в полковой комитет офицеров, а другие, чтобы некоторых из них арестовать.
На место убитого полковника Караганова был назначен командиром полка подполковник Салтыков. Германофил и монархист, он открыто высказывал свои симпатии немцам.
Такой командир полка, чего доброго, мог открыть фронт или сбежать.
Полковой комитет вынес решение об отдаче его под суд.
Арест был поручен мне и Чабану. Уходя, Чабан спросил Ступина:
— От чьего имени действовать?
— Как от чьего? От имени народной власти.
Сняв часового, мы вошли в землянку командира полка. Подполковник Салтыков сидел в глубоком кресле, опустив голову на стол. В землянке полумрак. Чабан попытался разбудить спящего командира.
— Господин подполковник.
Ответа не последовало.
— Господин подполковник,
именем народа, — уже громче проговорил Чабан.Командир полка не отозвался. На столе лежали наган, карта, походная сумка, планшет и исписанный лист бумаги.
— Ребята, да ведь он застрелился!
Мы забрали телеграммы, оружие, карты, разбросанные приказы.
В полковом комитете нас встретила новая неожиданность. Командира роты связи капитана Мельникова должен был привести для присяги кашевар Ахмет, но он вернулся ни с чем. Капитан Мельников заперся в своей землянке и никого не впускал.
— Глебов, Чабан, придется вам сходить за своим цветочным капитаном. Может быть, он вас послушает…
Окружив землянку, мы стукнули в дверь. Тихо. Тогда мы сильнее застучали в дверь прикладами. Капитан Мельников не отзывался.
— А может быть его, ребята, давно и нет здесь?
— Утек, утек, шайтан, — бесновался Ахмет и Дубасил каблуками тяжелых сапог в дверь землянки.
Но скрыться капитан не мог. Дверь была закрыта изнутри.
Нужно было вышибать дверь. Мы достали бревно, и после трех сильных ударов вход в землянку был открыт.
Первым в землянку вбежал Ахмет. Мы стояли с наганами у входа.
— Ай, сука, ай, поганый человек, ай, что наделал!. — крикнул Ахмет из землянки.
— Что случилось?
— Большой несчастье случился… Ай, сука, поганый… Горшка портил… цветы портил… добро разорял, все портил…
Чабан зажег лампу и осветил просторную землянку.
Капитан Мельников любил цветы. От своей страсти он не мог отказаться даже на позиции. За долгие месяцы стоянки полка он развел в своей просторной и светлой землянке настоящую оранжерею.
И вот горшки, ящики с цветами свалены на пол в одну кучу. Светло-розовые астры, желтый могучий бархатец, веселый и душистый мак, бледно-голубые благородные левкои, полевые васильки, глазастая ромашка и пахучая герань затоптаны неистовыми офицерскими каблуками.
Ахмет опустился на колени и, осторожно вытаскивая цветы из груды глиняных черепков, чуть не плача, причитал:
— Большой сука ты, капитан. Причем тут цвет, капитан? Ай-ай, нехорошо! Ай, нехорошо, капитан…
Чабан сердито толкнул Ахмета…
— Брось выть, Ахмет! Хватит! Что ты… Мы свои цветы разведем, лучше Капитановских…
За завешанной портьерой мы обнаружили небольшую дверь. У командира нашей роты землянка была из двух комнат: в одной комнате жил командир роты, в другой, темной, находился денщик. О существовании третьей комнаты мы и не подозревали.
Чабан навалился на дверь. Раздался выстрел. Мы с руганью отскочили и прижались к стене.
— Капитан Мельников, именем народа, сдавайтесь.
Три выстрела были ответом на наши слова.
— Что делать с цветочником?
Гуськом мы выползли из землянки. В дверях Чабан вынул гранату и швырнул ее в землянку…
Тоскливо было у нас на душе, когда все радиостанций, точно сговорясь, молчали, и полк за весь день не получил ни одной депеши. Но в ночь с 25 на 26 октября все радиостанции вдруг заговорили. Никогда, наверное, по эфиру, по телеграфным проводам не передавалось столько воззваний, призывов, приказов, декретов, просьб и распоряжений, как в Октябрьские дни.