Войны Московской Руси с Великим княжеством Литовским и Речью Посполитой в XIV-XVII вв
Шрифт:
Послам же царь дал указание предложить королю две трети Ливонии (65 городов и замков), но взамен потребовать признать право Москвы на оставшуюся треть, включая Нарву, Дерпт и 36 замков, и только на таких условиях заключить перемирие сроком на шесть — семь лет. Но в итоге Баторий выступил в новый поход, а Ивану послал достойную отповедь. Дадим слово Карамзину:
«Торжества по поводу свадеб… вскоре заменились скорбью и унижением, когда царь узнал, что делается с его войском. Еще раз отправил он посольство просить приостановки военных действий для заключения мира, и не только называл Стефана Батория братом, но дал своим гонцам наказ терпеливо сносить всякую брань, бесчестие и даже побои. Иван отказывался от Ливонии, но Баторий требовал 400 000 червонцев контрибуции.
Король, потешаясь унижением и малодушием врага, отправил к московскому царю своего гонца Лопатинского с письмом, очень характеристичным:
«Как смел ты попрекать нас басурманством, — писал он московскому властелину (т. е. тем, что Баторий
Ты себя вводишь не только от Пруса, брата Цезаря Августа, но еще производишь от племени греческого; если ты действительно из греков, то разве — от Тиэста, тирана, которой кормил своего гостя телом его ребенка! Ты — не одно какое-нибудь дитя, а народ целого города (Новгорода), начиная от старших до наименьших, губил, разорял, уничтожал, подобно тому, как и предок твой предательски жителей этого же города перемучил, изгубил или взял в неволю… Где твой брат Владимир? Где множество бояр и людей? Побил! Ты не государь своему народу, а палач; Ты привык повелевать над подданными, как над скотами, а не так как над людьми!
Самая величайшая мудрость: познать самого себя; и чтобы Ты лучше узнал самого себя, постилаю тебе книги, которые во всем свете о тебе написаны; а если хочешь, еще других пришлю: чтобы Ты в них, как в зеркале, увидел и себя и род свой… Ты довольно почувствовал нашу силу; даст Бог почувствуешь еще!
Ты думаешь: везде так управляют, как в Москве? Каждый король христианский, при помазании на царство, должен присягать в том, что не будет управлять без разума, как Ты Правосудные и богобоязненные государи привыкли сноситься во всем со своими подданными и с их согласия ведут войны заключают договоры; вот и мы велели созвать со всей земли нашей послов, чтоб охраняли совесть нашу и учинили бы с тобою прочное установление; но Ты этих вещей не понимаешь»». [145]
144
Карамзин перевел письмо Батория на современный ему русский язык. Вот как дословно выглядит этот абзац в оригинале: «Яко нам смееш припоминать так часто безсурмянство, ты, которой еси кровь свою с ними помешал, которого продкове кобылье молоко, что укануло на гривы татарских шкап лизали».
145
Король Баторий прислал царю Ивану книгу бывших его советников и опричников Иоганна Таубе и Эккерта Крузе, которую они совместно написали в 1572–73 гг., а потом издали под названием «Послание клитовскому гетману Ходкевичу». Как отмечают историки, это сочинение содержит множество ценных свидетельств о характере царя, о так называемых «изменных делах», о разгроме Твери и Новгорода, об устройстве опричнины и опричном терроре, о состоянии Московской Руси в 1560-е годы.
В заключение, он вызывал царя Ивана на поединок:
«Для чего ты не приехал к нам со своими войсками, для чего своих подданных не оборонял? И бедная курица перед ястребом и орлом птенцов своих крыльями прикрывает, а ты, орел двуглавый (ибо такова твоя печать), прячешься!»
В данной связи можно констатировать: «Грозным» царь Иван был только для своих замордованных подданных. Его презирал не один лишь Стефан Баторий, точно также относились к нему крымский хан Девлет Гирей и шведский король Юхан. Даже «светоч православия» — константинопольский патриарх — назвал московского царя человеком «лживым, слабым и нечестным».
Третий поход Батория
(1581 г.)
Пока шли переговоры, Баторий и Замойский, как уже сказано, сумели старались склонить сейм Речи Посполитой к продолжению войны. Получив деньги, Баторий вызвал из Европы свежее наемное войско. Карамзин отметил:
«Со своей стороны, Московское государство ополчалось до последних сил, так что у Ивана могло набраться, как показывают современники, ратных людей тысяч до трехсот; но это войско непривычное к бою и неопытное, притом же тогда боялись нашествия крымского хана, а потому невозможно было сосредоточить всех сил против Батория, а нужно было составить оборону против татар. Сверх того, приходилось защищаться и против шведов».
Иван пытался помешать новому предприятию своего грозного противника. По его приказу воевода Дмитрий Хворостинин летом 1581 года с 20-тысячным войском вторгся в юго-восточную Литву, в район Поднепровья. Но он быстро потерпел ряд поражений и вынужден был отступить.
Тогда же царские войска атаковали Гомель: «До замку неведоме ночью пришедши, на место (город) ударили и место огнем выпалили». Но замок им взять не удалось.
В июле войско Стефана Батория пошло на Псков. Несмотря на все старания, денег король собрал мало. Поэтому и войск у него тоже было немного: 10–12 тысяч литвинов, 8–10 тысяч венгров, поляков, немцев и чехов.
По пути Баторий взял небольшую крепость Остров в 50-и верстах от Пскова. Осадные пушки 20 августа пробили каменную стену Острова и разрушили башню,
после чего старый воевода, командовавший гарнизоном, сдался. Кстати, артиллерией Батория командовал венгерский воевода Юрий Зиновьев (имя и фамилию Карамзин изменил на русский манер), прислуга состояла в основном из немцев и венгров. В те же дни был взят Красный, ближний пригород Пскова.По словам Карамзина, в Пскове находился гарнизон численностью около 30 тысяч человек. На стенах стояло много орудий, в том числе огромные пушки «Барс» и «Трескотуха». Гарнизоном командовали князья Иван Петрович Шуйский (внук боярина Шуйского, казненного по приказу юного Ивана IV) и Василий Федорович Скопин-Шуйский. Кроме них, были еще князья Никита Очин-Плещеев, Андрей Хворостинин, Лобанов-Ростовский и Бахтеяров.
В московском храме Успения, перед Владимирской иконой Богоматери, царь заставил их дать клятву, что они не сдадут города до своей смерти. Воеводы, приехав в Псков, такой же клятвой обязали дворян, стрельцов и всех взрослых горожан. Они целовали крест и клялись: «умрем, но не сдадимся!» Ожидая подхода неприятеля, исправили в Пскове ветхие укрепления, расставили пушки, ручницы, пищали; назначили каждому воеводе с его отрядом конкретные участки укреплений для обороны.
Узнав, что Баторий взял Опочку, Красный, Остров и на берегах Черехи разбил легкий отряд московской конницы, воеводы 18 августа зажгли предместье. Скоро с башен увидели вдали густые облака пыли. Это медленно шли передовые части Стефана. Приблизившись к городу, они расположились вдоль реки Великой.
26 августа к городу подошли основные силы. [146] Король сначала приказал поставить свой шатер недалеко от стен Пскова, в деревне Любатово, у церкви Святого Николая. Но вскоре, видя угрозу от меткого огня крепостных орудий, перенес его несколько дальше, к реке Черехе.
Еще в Вильно московский перебежчик князь Давид Вельский советовал королю не ходить к Пскову, городу с мощными каменными стенами и башнями, известном также крепким духом своих жителей и воевод, а вместо Пскова осадить Смоленск. Король отверг этот дельный совет, за что был наказан сполна.
146
Здесь и далее для краткости вместо слов «войско Речи Посполитой», которое на 55–60 % состояло из литвинов, а меньшей частью из поляков, венгров, немцев и представителей прочих наций, вплоть до шотландцев, мы будем говорить «литовское войско» либо «литвины».
Осмотрев городские укрепления, Баторий понял, что имевшихся у него сил недостаточно для взятия Пскова решительным штурмом. Кроме того, оказалось, что взяли с собой очень мало пороха. Польские историки считают, что он, угнетенный сообщением о смерти своего брата, воеводы Семиградского, полученным во время подготовки к походу, забыл отдать соответствующее распоряжение.
Посоветовавшись с великим коронным гетманом Яном Замойским, получившим это звание при подходе к Пскову, король решил сосредоточить все свои орудия против южного угла крепостной стены, на участке между Покровской башней и Великими воротами, в середине которого находилась еще одна башня — Свиная.
С 1 сентября литовцы начали осадные работы — копали «великие борозды» (траншеи) к Покровским воротам, вдоль реки. Люди работали день и ночь, поставили туры, сделали насыпь. Воеводы в Пскове видели эту работу, разгадали вражеский план и в опасном месте заложили внутреннюю деревянную стену с раскатами. Для защиты участка они выбрали лучших воинов и смелого князя Хворостинина.
Утром 7 сентября 20 осадных орудий открыли огонь; они громили стену между воротами Покровскими и Свиными; к утру 8 числа они разбили ее в разных местах. Псковский летописец отметил:
«Разбили 24 четыре сажени городской стены до земли, и Покровскую башню все до земли сбили, и у Угловой башни разрушили весь охаб до земли, и половину Свиной башни сбили до земли, и стены городские разбили местами на 69 саженей. Все это разбили и городскую стену во многих местах проломили».
Король сказал своим воеводам, что путь в город открыт для героев и что время дорого. Воеводы, обедая в шатре королевском, сказали Баторию: «Государь! ты будем ныне ужинать с тобой в Псковском замке». Литвины, венгры, немцы, поляки устремились к проломам, распустив знамена, с трубным звуком и с воплем. Россияне ждали их: извещенные о приступе звоном осадного колокола, все граждане простились с женами, благословили детей, стали вместе с воинами между развалинами каменной стены и новой деревянной, еще не достроенной. 8 Сентября осталось в Истории славнейшим днем для Пскова.
Днем королевское войско пошло на штурм, с распущенными знаменами, под звуки труб. Литовцам удалось захватить две башни — Покровскую (разрушенную почти до основания) и Свиную (разрушенную до середины). На руинах башен были подняты королевские хоругви, и оттуда вражеские солдаты открыли огонь по городу. Король был уверен, что штурм удался, что его воины ворвались в Псков. Для отражения возможной контратаки из города он выставил многочисленную конницу. Кстати, одним из кавалерийских отрядов командовал пан Юрий Мнишек из Сандомира, отец знаменитой впоследствии Марины, московской царицы в 1606 году и жены двух Лже-Дмитриев.