Войны за Иисуса. Как церковь решала, во что верить
Шрифт:
Не все императоры прибегали к подобным – или хотя бы к более мягким – мерам, некоторые из них не хотели обращаться с другими христианами так, как принято обращаться с врагами церкви. Когда патриарх пытался продолжать политику гонений при новом императоре Тиберии II, он увидел, что его деятельность не вызывает симпатии. Если они христиане, сказал Тиберий, он бы не стал так с ними поступать. «Почему, – спросил он, – ты призываешь меня преследовать христиан, как если бы я был Диоклетианом или одним из языческих кесарей? Отправляйся в свою церковь и веди себя тихо и не смущай более мое спокойствие подобными вещами». Но Тиберий был исключением. С 560-х годов и далее «истинно верные христиане» – которых их враги называли монофизитами – регулярно подвергались преследованиям и дискриминации [422] .
422
Smith, John Bishop of Ephesus, 72–73.
Восток под угрозой
Прошло сто пятьдесят лет после Халкидона, и христианский мир, казалось, зашел в тупик. Монофизиты отдавали
Религиозные разделения такого масштаба были крайне опасны для политики, поскольку инакомыслящие христиане населяли восточную часть империи, которая должна была сдерживать нашествие врагов. Рим уже давно соперничал с Персией. В 260 году персы взяли в плен императора Валериана, а потом из его останков сделали чучело, которое долго еще демонстрировали во дворце персидского царя как военный трофей. Войны продолжались и далее, иногда в них одерживал победы Рим, а иногда – Персия. Но напряженность между ними резко усилилась в VI веке, соответственно, выросли и ставки. Если раньше державы сражались просто за пограничные районы, такие, как Армения и Месопотамия, то теперь под вопросом оказалось само их существование. Это была великая битва за выживание. На протяжении VI и в начале VII века персы угрожали самой сердцевине Восточной империи – Сирии и Палестине, Малой Азии и даже Египту. Эти войны были окрашены религией, поскольку персы обосновывали свою агрессивную политику тем, что они должны распространять зороастризм, так что обе стороны сражались за славу Божию. После захвата города победители часто сознательно разрушали то, что связано с верой противника: то есть разоряли (соответственно) церкви или зороастрийские храмы огнепоклонников и убивали тех, кто в них находился. С политической и религиозной точки зрения это была смертельная схватка [423] .
423
Geoffrey Greatrex, «Byzantium and the East in the Sixth Century», in Maas, Cambridge Companion to the Age of Justinian, 477–509; Peter M. Edwell, Between Rome and Persia (London: Routledge, 2008); Zeev Rubin, «Persia and the Sasanian Monarchy», in Jonathan Shepard, ed., The Cambridge History of the Byzantine Empire c.500—1492 (New York: Cambridge Univ. Press, 2009), 130–155; также R. W. Thompson, «Armenia», in Shepard, Cambridge History, 156–172.
Отчаянные сражения шли в 502–505, 527–532 и 540–545 годах, а с 572 по 591-й война вообще не прекращалась. В целом персы умело хранили свои позиции и их укрепляли. Это было передовое государство, применявшее лучшие тогдашние технологии, последние достижения инженерии и совершеннейшие осадные машины, кроме того, они поддерживали дисциплину и умело применяли стратегию, чего обычно не хватало войскам варваров на Западе. Предвосхищая войны средневековых рыцарей, персы широко использовали конницу со всадниками, cataphractarii, защищенными прочными доспехами [424] .
424
Michael Whitby, The Emperor Maurice and His Historian (New York: Oxford Univ. Press, 1988). Evagrius, «History of the Church», in Walford, History of the Church, 433–444.
Отдельные удачи персов вызывали настоящую панику у обитателей того, что осталось от Римской империи. В 540 году персы вторглись в Сирию, где они захватили и разграбили некоторые древнейшие христианские центры. Они полностью разрушили Антиохию, а затем увели из нее в плен десятки тысяч жителей. А всего за несколько лет до того этот город пережил крупное землетрясение. Хотя позже Юстиниан попытался восстановить Антиохию, этот город уже никогда не вернул себе былой славы. Разрушение традиционного сирийского центра Средиземноморья повлекло за собой то, что этот регион стал более податливым к экономическому и культурному влиянию Востока. Вследствие этого церковь Сирии стала ориентироваться на более суровых монофизитов, обитавших вдалеке от побережья [425] .
425
Greatrex, «Byzantium and the East», in Maas, Cambridge Companion to the Age of Justinian.
В начале VII века казалось, что римский мир вскоре рухнет. Когда в 610 году на императорский трон восшел Ираклий, это была практически ситуация агонии империи. Персы теснили римлян на восточных границах. В это же время авары – варварское племя, родственное гуннам, – опустошали Балканы. В 614 году персы заняли Иерусалим, устроив там ужасающую резню: «злые персы, чьи сердца не знают жалости, разошлись по всему городу и быстро перебили всех его жителей». Они рубили мужчин, женщин и детей «как капусту».
Святые церкви горели, в других были до основания разрушены грандиозные алтари, святые кресты валялись на земле и их топтали ногами, животворные иконы были испачканы нечистотами. Затем они направили свой гнев на священников и диаконов: их резали в церквях, как немых животных [426] .
Персы даже захватили самую почитаемую реликвию христианского мира – крест, на котором (как полагали) был распят Христос. Они опустошили Сирию и Малую Азию, дойдя на западе до самого Халкидона, и заняли Египет. И вот Константинополь оказался в осаде: вокруг города собрались десятки тысяч аваров, которых поддерживал персидский флот. Казалось, Персия уже вот-вот сменит Римскую империю [427] .
426
Frederick C. Conybeare,
«Antiochus Strategos: The Capture of Jerusalem by the Persians in 614 a.d.», English Historical Review 25 (1910): 502–517, 507.427
Evetts, Patriarchs of the Coptic Church of Alexandria, 2:484–489; David M. Olster, Roman Defeat, Christian Response, and the Literary Construction of the Jew (Philadelphia: Univ. of Pennsylvania Press, 1994).
Если бы Ираклий не был гениальным полководцем, история Рима была бы завершена в тот самый момент. Однако императору удалось к концу 620-х годов оттеснить полчища персов и восстановить власть Рима над большей частью территорий Ближнего Востока. Ираклий, несомненно, был величайшим вождем и полководцем во всей истории Римской империи. Но он, воплощая в себе римские добродетели, одновременно был предтечей средневековых крестоносцев, давших обет служить Матери Божьей [428] .
428
John F. Haldon, Byzantium in the Seventh Century (Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1990); Webster and Brown, Transformation of the Roman World; Geoffrey Regan, First Crusader (New York: Palgrave Macmillan, 2001); Walter E. Kaegi, Heraclius: Emperor of Byzantium (Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2003).
Таким образом, это была эпоха, когда римской власти на Востоке и особенно христианам угрожала великая опасность. На фоне продолжительных войн и эпидемии христианский мир встретил наступление новой эры крайне ограниченных возможностей и невыносимых трудностей. Хотя Персия была побеждена, огромные территории на Востоке были экономически разорены и обезлюдели, так что сохранившиеся сообщества страдали от непосильного бремени налогов. И при этом большая часть населения Египта, Сирии, Палестины и Месопотамии была в той или иной мере недовольна империей, а иногда поднимала открытые восстания, что делало религиозные споры жизненно важным вопросом политики государства [429] .
429
Peter Sarris, «The Eastern Empire from Constantine to Heraclius», in Cyril Mango, ed., The Oxford History of Byzantium (Oxford: Oxford Univ. Press, 2002), 19–59; Judith Herrin, Byzantium (Princeton: Princeton Univ. Press, 2008).
Неудача «волевого решения»
Ираклий страстно желал примирить и воссоединить христиан империи, не согласных между собой по вопросу о природе Христа. Но, казалось, у этой проблемы нет решения. Богословы уже давно размышляли о лицах и природах, но практически любая формулировка или любой компромисс кого-нибудь возмущал. Оставалось только найти обходной путь, замалчивая главную проблему. Если сказать просто, империя предложила такое решение, которое позволяло избежать обсуждения главного вопроса об одной или двух природах. Разве кто-нибудь станет спорить с тем, что Христос обладал лишь одной волей? Или, как о том говорил константинопольский патриарх Сергий, Халкидон справедливо утвердил учение об ипостасном союзе – во Христе воистину соединились две природы, божественная и человеческая. Но у Христа была единая воля, причем божественная: одна воля и одна energeia, то есть действие [430] .
430
Andrew Louth, «The Emergence of Byzantine Orthodoxy», in Noble and Smith, Cambridge History of Christianity, vol.3, Early Medieval Christianities, c.600 – c.1100, 46–64; См. раздел «The Church» в книге Elizabeth Jeffreys, John Haldon, and Robin Cormack, eds., The Oxford Handbook of Byzantine Studies (New York: Oxford Univ. Press, 2009), 571–630.
Около 626 года Ираклий разработал это новое решение вместе с епископом Киром, который должен был стать его главным помощником в осуществлении попытки вернуть расположение монофизитов. Услышав о том, что этот богословский компромисс одобрял Сергий, Кир согласился, свою поддержку обещал и папа римский Гонорий. В 630 году Кир отправился в Египет и как патриарх, и как префект, и здесь он добился значительного успеха в переговорах с коптскими епископами и клириками. Как позже сетовал коптский историк, «великое число их сбилось с пути: одни из-за гонений, другие благодаря взяткам и почестям, а третьи из-за убеждения и обмана». Коптский патриарх Вениамин вынужден был уйти в подполье и скрываться [431] .
431
Цитата из Evetts, Patriarchs of the Coptic Church of Alexandria, 2:491.
Монофелитство обладало устойчивой силой, поскольку его поддерживали два самых могущественных и амбициозных римских императора поздней эпохи: сам Ираклий и его внук и преемник Констант II. Ираклий спас империю от гибели, и его слава позволила императору официально провозгласить новую доктрину в своем Ekthesis («Изложении» веры) от 638 года. Констант также был сильным правителем, который в 663 году стал первым восточным «римским императором», посетившим Рим после перерыва продолжительностью в два столетия [432] .
432
Cyril Hovorun, Will, Action and Freedom (Leiden: Brill, 2008); Peter Llewellyn, Rome in the Dark Ages (New York: Praeger, 1971).