Воздух небесного Града
Шрифт:
Свет Божественный действительно озарял тесную пещеру. Это видел однажды один из учеников Иова. Это был тот же огонь, одетым в который стоял при служении Литургии Сергий Радонежский. Это был тот же свет, которым сияло лицо Серафима при беседе с Мотовило-
126
вым. Это был свет Фаворский, свет благодати, подаренной обновленному человечеству.
Интересно, что фамилия Иова была Зализо, т. е. «Железо». Своей твердостью и постоянством в добре Преподобный оправдал свою фамилию. Думаю даже, если бы и вправду было у Иова железо вместо плоти и костей, то оно истерлось бы и искрошилось раньше столетнего возраста. Человек слаб, но его гибкая слабость может быть долговечнее твердости мертвого вещества.
От долгого стояния на молитве, от беспрестанных и
Его нетленную руку можно поцеловать. Она тепла, и если тебе будет страшно, то вовсе не оттого, что ты прикасаешься к мертвому, а оттого, что ты грешен, а Иов свят.
На иконах он держит свиток, на котором написан стих из 15-го псалма: Ты не оставишь
127
души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тление (Пс. 15, 10).
Он очень силен, Иов Зализо. Это хорошо знают демоны. Когда игумен несколько раз в году покидает место своего покоя, когда он на плечах священнослужителей в праздники обносится на Крестном ходе вокруг своего монастыря, демонское полчище рыдает на многие километры вокруг. Но не только по этому факту мы можем судить о силе Иова. Он способен пробить брешь в самой неприступной крепости — в привычном бездуховном человеческом мировоззрении. На обычную жизнь с ее горестями и удовольствиями, на смысл жизни, на царствующую ныне смерть и на будущее всеобщее Воскресение человек после знакомства с Иовом начинает смотреть иначе.
Холод умирающей жизни и ее греховный смрад хоть ненадолго, но отступят. Захочется тоже ожить, потеплеть от молитвы и заблагоухать святостью.
128
Святитель Димитрий: портрет в стиле барокко
Он известен нам и любим нами благодаря главному труду всей своей жизни — «Житиям святых». Труд этот, даже при беглом знакомстве, представляет собой такую глыбу, что поднять её под силу только титану духа.
Слово «подвиг» проще всего и чаще всего ассоциируется с героизмом на войне. Воцер- ковлённым людям известно и другое значение этого слова. Значение, связанное с корнем «двиг-». Совершает подвиг тот, кто сдвигает себя с мёртвой точки, тот, кто движется в нужном направлении, преодолевая страх, лень и усталость. Жизнь по заповедям Евангелия, жизнь в молитве и воздержании требует непрестанного усилия, то есть подвига. Но и в этом случае «подвиг» ограничен представлениями о монашестве, юродстве, столпничестве, странничестве. То, что существует подвиг умный, думают нечасто, а ведь именно его совершил Ростовский митрополит Димитрий. Чтобы
129
понять глубже эту мысль, возьмём примеры из областей близких, но всё же иных.
Поэт Николай Гнедич, много лет проведя в трудах, перевёл с греческого «Илиаду» и «Одиссею». Современники сочли его труд интеллектуальным подвигом во славу родной словесности и мировой культуры. И это правда. О людях, всю жизнь занимающихся переводами Данте, Шекспира, Вергилия, нужно говорить шёпотом и с уважением. Это почтовые лошадки цивилизации, перевозящие с континента на континент и из эпохи в эпоху драгоценный груз лучших человеческих мыслей. Они часто бывают не приспособленными к жизни, одинокими и лично несчастными. Они могут годами не покидать свои кабинеты, подобно Канту, жившему у моря и ни разу не видавшего его собственными глазами. Физик, химик, философ, писатель — разве это не рыцари, честно служащие своему возвышенному идеалу? Их труд требует жертв, лишений, аскетизма, и они на это готовы. Не зря говорят на Востоке, что чернила учёного подобны крови мученика.
Димитрий Ростовский во всём был похож на учёных затворников. Только его труд выше.
130
Он трудился ради Христа и Церкви. Кроме необходимой усидчивости, терпения, многолетнего напряжения всех душевных сил нужна была горячая вера и большая любовь.
Димитрий был человеком Церкви до последнего ноготка. Он был полностью погружён в Писание и Предание, жил богослужением
и дышал ещё на земле воздухом Небесного Царства. Вот записи из его дневника, приоткрывающие его внутренний, глубоко церковный мир. «В лето от воплощения Бога Слова 1705-е, месяца февруа- рия, в 9-й день, на память мученика Никифора, сказуемого Победоносца, в отдание праздника Сретения Господня, изрекшу Симеону свое моление: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, в день страданий Господних пятничный, в который на Кресте рече Господь: совершишася, — перед субботою поминовения усопших и пред неделею страшного суда, помощью Божиею и Пречистыя Богоматере, и всех святых молитвами, месяц август написася. Аминь».Это слова человека, живущего в Церкви так, как рыба живёт в воде. А вот слова святого отца, написанные на смерть матери: «В самый великий пяток спасительныя страсти, мать моя
131
преставися в девятый час дня, точно в тот час, когда Спаситель наш на Кресте страждущий за спасение наше, дух Свой Богу Отцу в руце предал... А и то за добрый знак ея спасения имею, что того же дни и того же часа, когда Христос Господь разбойнику, во время вольныя страсти, рай отверзал, тогда и ея душе от тела разлучи- тися повелел». Весь внутренний мир, как видим, словно закваскою, заквашен событиями литургического года и ежедневного богослужебного круга.
На «Жития» святого Димитрия сегодня слышится немало нареканий. Диалоги кажутся длинными и пафосными, манера письма — однообразной. Христовы страдальцы первых веков изображены непобедимыми героями, в сравнении с которыми гонители — не более чем злобные и слепые в своём неверии карлики. Человеку, знающему, какой кровью умылась Церковь в XX веке, знающему, как не похожи недавние страдания бесчисленных мучеников и исповедников на те, которые описаны у Димитрия, читать его «Жития» бывает тяжело. В чём здесь дело? Дело в духе тогдашнего времени и в образовании, которое получил святой.
132
«Жития святых» — это словесная икона. Димитрий Ростовский писал свои иконы в барочном стиле. Так он был воспитан. Вся образованность, из киевских школ распространявшаяся по Руси, была полуеретична. Это были те страстные восторги, которые пришли на Русь с Запада. Страстность и восторженность вошла в проповедь — с тех пор она криклива, безжизненна и искусственна. Страстность вошла в архитектуру, и храмы стали снаружи щёгольскими, а внутри полными резьбы, от которой рябит в глазах, дешёвой позолоты и пузатых ангелочков — копий античных амуров. Страстным стало пение, многоголосое, оперное, итальянское. Не хватало только органа или скрипичного концерта посреди службы. И лики на иконах покрылись румянцем то ли стыда, то ли отменного здоровья. Благословляющие персты стали пухлыми, обратная перспектива исчезла, уступая место технике портрета. Это было великое и незаметное (!) отпадение от Православия. Незаметное потому, что Таинства продолжали совершаться, и Символ веры пели в храмах без еретических добавок. Но западное пленение совершилось. Некритично впитав в
133
себя католическую мистику и эстетику, народ через сто лет начнёт некритично впитывать вольтерьянство. А затем — социалистические идеи. А затем...
Димитрий жил в этой атмосфере. На его искреннюю любовь ко Христу и благодатный церковный опыт наложились и католический пиетет, и барочная эстетика. Святость была возможна лишь в случае победы внутреннего опыта над внешним воспитанием. И Димитрий не был одинок. Та же борьба предстояла всем таким, как он. Иоанн Тобольский, Иоасаф Белгородский, Тихон Задонский и другие были людьми, которые изнутри преодолевали внешнее западное давление — и церковное, и государственное.
Новые агиографы напишут проще и точнее. Они уйдут от «плетения словес» и стилистических завитушек. Как Павел, в простоте слова, чтобы не упразднить Крест Христов, они напишут о далёком и близком прошлом Матери Церкви. Но им, как и Димитрию, нужно будет жить в Церкви, и жить Церковью, а не просто «оказывать ей услуги извне». Чтобы написать о святом, нужно войти в общение со святым, и
134
нужно, чтобы святой твоему труду не воспротивился. Труду Димитрия святые не только не противились, но и помогали ему.