Воздух Сомерсетшира
Шрифт:
Весенние курсы в школе миссис Соултерфорд
Когда были расклеены объявления об открытии учебных курсов в школе, наверно, никто не ожидал, что на них наберётся народу, как на ярмарке. Люди грамотные говорили, что объявление о начале занятий печатали в газете, но, сдаётся мне, пришли как раз те, кто не смог бы воспользоваться этим знанием. Зато на объявлении, помимо крупных букв, была фотография школы миссис Соултерфорд, а её у нас все знают.
И другой момент, немаловажный в те дни: миссис объяснила первым пришедшим, а те разнесли всем, что «прослушавшие курсы получат аттестат», то есть грамоте разумеют, а с ним, глядишь, можно и устроиться лучше, чем у окна, потому как зимой большинство тем и заняты.
Так вот,
Могу поспорить, миссис Соултерфорд не ожидала ничего такого, когда посылала на курсы свою дочь, девицу воспитанную и образованную, сразу видно, что характера скромного, только ни на кого не смотрела, а это уже было нехорошо и у многих наших вызывало недовольство. На месте миссис Соултерфорд надо бы было трижды подумать, куда пускаешь свою дочь, но, видать, образованные женщины смотрят по-другому или не глядят вовсе.
Нет, вы не подумайте, в школе всё было пристойно, даже строго, преподаватели в очках сыпали умными словами, чертили формулы (ни черта не разобрать, прошу прощения). Совсем было бы кисло, но после профессоров нас делили поровну. И миссис Соултерфорд с дочерью – каждая у своей половины – вели «литературный язык»: так они его называли, а попросту учили читать и писать. Если бы не «литературный язык», Макс Гейли не устроился полковым писарем, а Уолта Мартена не взяли малевать рекламные объявления на заборах, Марта Доменикс, будучи сиделкой, не умела нацарапать и записочки, не то что письма, а алкоголик Стивенс не мог в пивнушке громогласно заявлять, что теперь-то он проник в тайны науки. Я называю своих знакомых к тому, что очень толково нас обработали дамы Соултерфорд, заставив прописывать буквы, слова, потом – предложения, знали, то есть, своё дело. Не прошло и двух недель, как каждый из нас выходил к доске писать, что скажут, и читать, что укажут. Но сперва, я уже говорил, выступали с кафедры преподаватели. Они вещали, а мы тем временем прорабатывали то, что задавали на «литературном языке».
Пожалуй, лишь одна мисс Соултерфорд писала слово в слово лекции и редко-редко задавала вопрос. Соседка её, моя хорошая знакомая, мисс Энн Эррей, говорила не раз, что почерк у той корявый, неаккуратный, даже удивительно. Такая с виду образованная особа, опрятно одевалась и манеры – с нашими не сравнить, а почерка хорошего нет. Вот у миссис Соултерфорд, у той – да, устойчивый красивый почерк, потому и директор школы. Вот так и подумаешь невольно – не в этом ли корень зла? Не здесь ли разгадка произошедшего?
С лучилась-то, в общем, ерунда. Помню, как сейчас, тот прохладный, словно хрустальный, день. Мисс Соултерфорд вошла в учебный зал на лекцию в сопровождении молодого человека, как я понимаю, её хорошего знакомого, тот распрощался с ней, как только усадил на место. Спешил удрать, я бы сказал, настолько быстро он торопился подальше от нашего общества. Кажется даже мне теперь, что этот господин в дверях столкнулся с кем-то – может, и с Лаквудом. В общем, по всему было видно, что он торопится и не может задержаться в нашем обществе умнеющих на глазах людей.
Надо сказать, этот замечательный господин устроил мисс Соултерфорд на месте, где обычно сидел Лаквуд. Тот, хоть и был парень бойкий и бывалый, но, как и все мы, вёл себя смирно и положительно, так что я б его и не узнал. Вот он, увидев, что место его занято, а дамочка сидит вполоборота и слушает внимательнейшим образом приятельницу, подходит некрупным шагом и нерешительным тоном – это Лаквуд-то? – говорит ей в плечо:
– Прошу прощения, мисс… Не могли бы вы меня выручить?
Клянусь чем угодно, последние слова у него сорвались с языка сами, но как ни странно, барышня его поняла – вот что значит воспитание! Вспорхнув, как птица (как это у них получается – бесшумно и с достоинством), она освободила занятое место и проследовала
на своё прежнее, а на губах её впервые играла задорная усмешечка. Держу пари на десятку, что с тех самых пор они и стакнулись. Если бы джентльмен не опростоволосился, они остались чужими! Мы-то сразу не поняли. Было пару раз, когда мисс Соултерфорд не приходила на лекции, а только на «литературный язык» – а ведь до того случая по ней можно было часы сверять… Потом гляжу, Лаквуд сперва с ней здоровался, а она кивала в ответ, затем видели, когда он ей при людях что-то говорил, а она слушала и порой возражала или отвечала. И всё было так диковинно со стороны Лаквуда, а с мисс Соултерфорд – и подавно: она ж ни на кого не глядела, что смотришь на такие дела, словно под гипнозом, и не думаешь ни о хорошем, ни о плохом.По счастью, Лаквуд вскоре отчалил на своём «Вёртком», так и не окончив курсы. С наступлением лета учёба завершилась, нам вручили аттестаты, школу до осени закрыли…
Как подумаю: что же в моей жизни было светлого, почему-то вспоминаю не детство, нет, а те мирные дни, когда мы таскались на курсы, ни бельмеса не понимая, ради того, чтобы посмотреть на мисс Соултерфорд, обсудить её корявый почерк и неуклюжие ухаживания за ней Лаквуда; где все мы, дураки, были счастливы…
Её новая квартира
Разговор с коллегой не имел никаких практических намерений: из-за своей молчаливости и отсутствия бурной личной жизни она давно стала тем, кому можно рассказать всё что угодно (в основном личные и семейные неурядицы) и получить молчаливое сочувствие. Коллега, эксцентричная дама, переживала нелёгкий возрастной период, в который, как правило, тот, кто недавно смотрел преданно и трепетал под строгим взором, теперь невесть отчего начинал глядеть смело и даже с усмешкой. Вместе они часто ходили на работу (благо, дорога одна!), и коллега вываливала на неё ворох своих проблем: то с мужем поссорятся, то помирятся не так, как надо, то на свадьбу друзья пригласили, отказаться нельзя, а денег в обрез, то вот…
– Квартиру надо сдать двухкомнатную!
И долго объясняла, что хозяин живёт в другом городе, а это двушка его мамы, которая год назад умерла, и теперь квартира пустая и не нужна ему, лишь бы платили коммунальные платежи и т. д. и т. п.
Она сразу посоветовала обратиться к общему их коллеге – мужчине, который жил с матерью и как-то поговаривал о наёмной квартире.
– Представляешь! – через два дня заявила озабоченная коллега, когда они шли утром на работу. – Отказался! А я понадеялась… Сказал, мало в школе платят, а он половину матери отдаёт, так что никак…
Поговорили, да и перекинулись на другое.
Ещё через пару дней коллега сказала, что муж вроде бы подыскал желающую снять квартиру, вечером повезёт смотреть.
Но уже на следующий день:
– Ей не понравилось! Говорит, всё старое, боится газовую плиту зажигать. Молодые, им всё современное мерещится. Не хочет переезжать…
Через день в беседе коллега направила свою энергию на молодых специалистов, и у одной нашлись знакомые – семья – которые сняли бы квартиру столь дёшево. Произошёл обмен телефонами, но она заметила, что коллега отчего-то юлит: вроде говорит, что надо поскорее сдать квартиру, но звонить клиентам не стала. И на очередном променаде к рабочему месту женщина без обиняков пояснила своё отношение:
– Да мне и о себе надо подумать, – призналась она. – В прошлом году зять заикался продать нашу квартиру, чтобы себе купить. Я-то тоже мечтаю где-то голову приклонить. Только я плату не потяну, вот и думаю – и хочется, и колется. Квартира-то хорошая, спокойная, уютная, невысокий этаж, с мебелью…
Тут только она и стала задумываться, как было бы здорово отдышаться в своём углу… Коллега говорила, там есть шкафы – как раз убрать книги, что во множестве заполняли их квартиру. И для остального бы места хватило! И не надо ни телевизора, ни компьютера, она ходила бы туда читать, шить или вязать, красиво окружить себя теми вещами, что копились по пакетам и коробкам…