Вожак
Шрифт:
— Ты доволен, Ангола?
— В лучшем виде, биби!
Это была их обычная игра. Н'доли уже не помнила, как все началось. Ангола пошутил, не удержавшись на грани приличий? Она поддержала шутку, будучи в хорошем настроении? В любом случае, игра доставляла обоим одинаковое удовольствие. Сходить к психоаналитику? Пусть докопается до глубин, вскроет детские комплексы…
— Тихого дежурства, Ангола!
— Великих открытий, биби!
Не торопясь, Н'доли зашагала по аллее к главному корпусу. Центр «Грядущее», куда входил и филиал института межрасовой генетики, располагался в тихом парке. Часть зданий была памятниками архитектуры: ажурный кирпич, бледно-желтый и красный,
Ее все раздражало. Это началось еще в звездолете: приходилось сдерживаться, следить за собой, чтобы не нахамить стюарду без видимой причины. Н'доли надеялась, что раздражение исчезнет, едва ее нога ступит на землю Китты, но родина не принесла успокоения. За время отсутствия молодой вудуни кто-то злой и мстительный украл у Китты сердце, превратив родину в бессмысленный камень, несущийся в пространстве. А может, сердце украли у Н'доли, и мужчины — обычные виновники таких краж — были тут ни при чем.
«Это коллант. Это ломка после выхода в большое тело…»
Путешествовать в железной лоханке после того, как ходила по космосу пешком? Ну хорошо, верхом — Н'доли не знала, почему под шелухой видела себя всадницей. Есть, пить, испражняться, словом, вспомнить, что ты — заложница физиологии? Неужели Папа испытывает такое же чувство, из антиса становясь слепым карликом?!
По возвращении с Тишри, выбрав свободное время, Н'доли дважды посещала отца. В первый раз Папа был никакой, гнил на скамеечке под забором, но потом к отцу заехал полковник, вернее, военный трибун Тумидус, и Папа воспрял. Избил старшую маму, расколотил вдребезги любимый сервиз мамы средней, сделал с мамой младшей такое, что она до сих пор счастливо стонет во сне — и удрал к соседям, где заснул в будке цепного барбоса Куруруми. Свято блюдя законы гостеприимства, барбос никого к Папе не подпускал, рычал даже на хозяина, живого бога, и скалил клыки в неприятной ухмылке. Сейчас Папа сидел в «обезьяннике», обыгрывая дежурных полисменов в «шиш-хош», а мамы, соседи и Куруруми писали заявления, отказываясь от всех мыслимых и немыслимых претензий.
Н'доли ловила себя на мысли, что ей хочется того же. Выйти за рамки, пускай всего лишь за рамки социальных норм. Жалкое подобие выхода из тела малого в большое, иллюзия, стакан безалкогольного пива в руках запойного пьяницы, но все-таки… Трибун Тумидус говорил, что это пройдет. Стабилизируется, мутирует в привычку. Врал, наверняка врал, хитрый рабовладелец, успокаивал новенькую дуру…
— Доброе утро, солнце мое!
— Майомберо Зикимо? Рада вас видеть…
— А уж я как рад! — орангутан всплеснул руками, густо заросшими рыжим волосом. — Каждый ваш отъезд, солнце мое, я воспринимаю, как мировую катастрофу. Каждый приезд…
— Как мировую катастрофу, — подсказала Н'доли.
Она ждала, что Зикимо обидится, как минимум, изобразит обиду. И огорчилась, когда ожидания не сбылись.
— В определенной степени, — согласился орангутан. — Вы на кафедру?
— Нет. Меня ждет Умсла.
— Это судьба, — Зикимо смахнул пылинку с белоснежного рукава. — Меня тоже ждет Умсла. Мы войдем к нему, солнце мое, плечом к плечу. Как герои в пещеру дракона…
— Вынуждена вас разочаровать, коллега. Я войду первой, потому что вы, как истинный джентльмен, пропустите даму вперед. И, как истинный джентльмен, обождете в приемной, пока я не оставлю кабинет. У нас с координатором Умслой предполагается разговор с глазу на глаз.
— Пустяки, — странным голосом, так не похожим на его обычную скороговорку, откликнулся
Зикимо. — Предлагаю компромисс, солнце мое. Я зажмурюсь, чтобы не мешать интимному «с глазу на глаз», и войду, держась за вашу юбку. Это придаст мне отваги. А там уж пусть дракон решает, жрать нас вместе или порознь…Удивлена и тоном, и словами, Н'доли повернулась к орангутану. Майомберо Зикимо жевал нижнюю губу — так, словно в жизни не едал ничего слаще. В остальном он был спокоен: впервые за все те разы, когда Зикимо встречался с дочерью Папы Лусэро наедине, без посторонних, орангутан не увещевал, не давал советы и не взывал к осторожности.
От этого спокойствия веяло льдистым холодком.
— Солнце, — повторила Н'доли. Как коллантарий, она была вправе ждать от Зикимо взрыва эмоций, и сейчас была разочарована. Оставалось верить, что намек на космические похождения объекта страсти вернет орангутану в белом халате хоть часть его обычной заботливости. — Вы в курсе, что солнце Астлантиды — сердце? Я сперва не могла поверить…
Зикимо рассеянно отмахнулся:
— Да хоть печень…
— Печень?
— В последней стадии цирроза, солнце мое…
Нет, сегодня он был сам не свой.
— Вы беседовали с госпожой Руф. О чём?
«Позвольте спросить» — мысленно добавила Н'доли. Пауза длилась, и вудуни добавила обязательное для вежливых людей: «Здравствуйте…» Умсла молчал, глядя на Н'доли исподлобья. Дочь Папы Лусэро переставила «Здравствуйте…» в начало вопроса, заданного координатором, а «Позвольте спросить» — в конец. Ничего не изменилось: Умсла молчал, требуя ответа. В молчании — невозможное дело! — отчетливо слышался звон металла; если угодно, кандалов. Стало ясно, что никаких дополнений к сказанному не прозвучит. В напряженной позе координатора даже слепой прочел бы категорический отказ желать здоровья, а уж тем более спрашивать позволения.
Умсла не просил — приказывал.
— Я дважды беседовала с госпожой Руф.
Без приглашения Н'доли прошла вперед, цокая каблучками, и уселась в кресло, стоящее напротив стола Умслы. За спиной вудуни топтался смущенный Зикимо, чье присутствие уже ничего не меняло. Да хоть хор певчих кастратов! Умсла позволил себе больше, чем следовало, не стесняясь в средствах; теперь настала очередь Н'доли.
— Мы встречались в ресторане на Китте, до моего отлета в Кровь. Затем мы виделись на Тишри, в баре космодрома Бен-Цанах. Вы что, следите за мной? Тогда почему бы вам не подслушать наш разговор, записать его — и избавить меня от прямого хамства?
Она ждала, что координатор отвергнет упрек в слежке. Станет извиняться, громоздить одно объяснение на другое; короче, вернется к привычной роли зануды. В конце концов, она сама записалась к Умсле на прием, искренне собираясь передать координатору слова Юлии Руф. Она летела на Китту, сто раз прокручивая в мозгу беседу с этой язвой, как Н'доли окрестила помпилианку, обсасывала каждое слово, будто леденец, делала сокрушительные выводы, перетряхивая истины, как залежавшееся белье, и проклинала себя за детскую наивность…
Унылый верблюд за столом кивнул без малейшего оттенка сожаления. Да, следили, читалось в кивке. И что? Кивнув еще раз, словно общался с умственно неполноценной, Умсла объяснился совсем не так, как предполагала Н'доли:
— «У дядюшки Марция» запрещено вести несанкционированную запись.
— А санкционированную?
— К сожалению, тоже. Аналогично в барах Бен-Цанаха. Там такие «бормотуны», что не проломишься. Повторяю вопрос: о чем вы говорили с госпожой Руф? Она спрашивала о ваших исследованиях?