Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Вожделенное отечество
Шрифт:

Увидев следующую дверь, я отворил её и двинулся дальше, на верхний ярус. Картина, открывшаяся взору с этой высоты, поразила так, что дух захватило.

Ещё по одной, деревянной лестнице с тонким перильцем — к последней, заколоченной двери, ведущей на крышу колокольни. Обернулся, шагнул вниз на одну ступеньку, другую — и мелькнула безумная, тут же подавленная мысль: а махнуть через парапет — будь что будет!

Вспомнился Достоевский с его рассуждением о русском человеке, любящем заглядывать в пропасти и ходить по краю обрыва. Вспомнилось и искушение Христа духом зла в пустыне: бросься, — говорит, — с крыла храма вниз!..

Мы приблизились к изукрашенной каменным кружевом церкви Благовещения.

Где ещё можно увидеть такое? Зимний северный рай, цветы снежинок, с детства запавшие в душу морозные узоры окон — вот чем были блистающие белизной стены этого здания.

Мы обошли его кругом и с противоположной, не видной с улицы стороны обнаружили нескончаемые, закрывающие и небо, и храм, нагромождения деревянной тары. Между ящиков была выбрана ложбинка. По ней, как по дну траншеи, можно было подойти к дверям и прочитать записку: "Принимать не куда". (Здание церкви использовалось как пункт приёма пустых бутылок.)

Остановился экскурсионный автобус, из дверей вывалил любознательный народ, раздался привычный к лекциям голос Галиневича. Он слегка прошёлся по поводу ящиков и добавил, несколько хвастливо, что из полутора десятка священнослужителей, которых насчитывает область, местных уроженцев только двое, все остальные — с Западной Украины. Цифры свидетельствовали об эффективности атеистической работы среди северян.

До войны на этой площади — Торговой, а потом Красноармейской — были устроены полигон, плац и стрельбище. До сих пор на бревенчатой стене дома, где размещался военкомат, остались не выцветшие до конца, запёкшиеся бурые буквы: "ни пяди не отдадим" и подпись: "И. Сталин". А на апсиде полуразваленного Никольского храма зеленел ещё с тех времён призыв: Учись стрелять по-ворошиловски". Стреляли, видимо, в сторону храма: на стене остались следы от пуль. Здание, захламлённое гипсом, щебнем и обварками железа, просматривалось насквозь; сквозь глазницы окон легко читался лозунг на противоположной стороне площади: "Слава советскому народу".

Мы с Турандиным бродили вокруг собора и подбирали с земли человеческие кости — челюсть, ключицу, лобную часть черепа. Тёмная была история с этим местом: собор в землю пошёл, а кости выплывают.

Рядом высилась громада храма Иоанна Предтечи.

— Это склад ОРСа. Так они ругаются: у нас здесь сыро, холодно. Просят: дайте нам нормальный, типовой склад. Нет, им отвечают, используйте помещение церкви, — простодушно рассказывал мой спутник.

От него я узнал, как "разворочали", сравняли с землёй Успенский женский монастырь. Стояла там белокаменная древняя церковь с фресками. В 1939 году её развалили, а камень — известняк — искрошили и рассыпали по полям (кто-то, напутав, решил, что это улучшит почву). Из икон в ремесленном училище делали табуретки: молотками обколачивали лицевую часть, прибивали ножки — доска Гладкая, удобно сидеть.

И стало отчётливо ясно: стыдно быть советским, и особенно — занимать высокие посты.

НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ САНТА КЛАУСА

В СТРАНЕ БОЛЬШЕВИКОВ

В детстве в Деда Мороза верилось. Помню, как он вошёл — высокий, румяный, в красной шапке, отороченной белым ватным мехом-снегом, в огромных валенках, варежках, алой шубе, подпоясанной кушаком, с мешком и дорожным посохом, в гулкий сияющий зал тамбовского музыкального училища, как запел удалым зычным басом:

Разыграйтеся, метели,

Гнитесь ниже, сосны, ели.

И в моем густом лесу,

Заморожу, занесу.

Берегите руки, ноги,

Берегите уши, нос —

Ходит, бродит по дороге

Старый Дедушка Мороз.

Рука его (рукавицу он снял) оказалась неожиданно тёплой. Дед Мороз повёл меня, шестилетнего карапуза, а за мной и всю длинную цепочку детей по каким-то запутанным коридорам, чугунным лестницам, навощённым паркетным полам — и ввёл... в тот же зал, но только с другой стороны.

Он плясал под ёлкой (у нас в Тамбове это была, собственно, не ёлка, а сосна), смешно задирая ноги в валяных сапогах. А потом раздавал подарки: апельсины, печенье, конфеты в красивых обёртках...

Каково же было моё удивление через год, когда Мария Моисеевна, настраивая мою "восьмушечную" скрипку, обмолвилась кому-то из учителей, что Сашке Гурееву не разрешили на этот раз быть Дедом Морозом, потому что он двоек нахватал.

Сашка? Двоек? Так это был студент-вокалист, а никакой не...

Потом, уже постарше, я и сам, бывалоча, красил губной помадой нос и щеки, приклеивал снежную бороду, обряжался в алую перепоясанную шубу и торжественно входил в квартиру друзей, где дети ждали Дедушку Мороза. Слышал я и о том, что к заграничным детям на Рождество приходит, но не Дедушка Мороз, а Санта Клаус — забавный такой старичок в красном колпаке и с мешком подарков.

Сайта в переводе значит: святой, а Клаус — это то же самое, что Николай. Был и вправду такой человек. Он жил в Греции в четвёртом веке нашей эры в маленьком городке Миры в Ликейской области, почему и зовётся — Николай Мирликийский. Он был архиепископом, то есть главным священником в этой местности, и отличался необыкновенной добротой.

У одного жителя Мир было три дочери. И вот пришла пора старшую замуж выдавать. У отца не было денег на приданое, и решил он отдать дочку за богатого, но нелюбимого жениха. Дочка горевала (она сколько сел, сколько мальчиков и мужчин носят это имя! Да только оборвалось почитание святынь с разбойничьей революцией. Русские люди отвернулись от Бога и Его святых. Начали храмы ломать, жечь иконы и постепенно превращаться в пещерных жителей — даже правителя своего стали звать вождём, как в дикарских племенах.

И исчезла тайна, жизнь стала скучной, без ёлки, игрушек, зажжённых свечей. Ёлки были запрещены, школьников заставляли доносить, в каком окне видна ёлка: значит, там живут враги народа.

Потом большевики хватились и решили хоть что-нибудь, хоть какое-нибудь чудо детям вернуть. И вернули рождественскую ёлку, назвав её на всякий случай новогодней. Это тогда именовалось, не удивляйтесь, дети, "пять П": "подарок Павла Петровича Постышева пионерам" (был такой министр — их в те годы наркомами называли — он и добился возвращения ёлки; его Сталин вскоре расстрелял как врага народа — но не из-за ёлки, а по общей своей злобности).

Вот тут-то и появился наш советский Дедушки Мороз — борода из ваты, который с тех пор исправно служит детям коммунистической страны, принося им радость и счастье в дни Рождества Христова, которые совпадают с зимними школьными каникулами.

На Западе он приходит к ребятам под своим настоящим именем — Санта Клаус (святой Николай), а у нас в России — конспиративно, как Дед Мороз. Он не гордый. Но является с блестящим посохом-жезлом — знаком пастырской власти, в красной мантии и шапке-тиаре — в полном облачении архиерея. И приносит подарки детям — будущим лётчикам и морякам, тем, кто пройдёт сквозь бури и штормы этой жизни и понесёт свет рождественской звезды все дальше и дальше — в завтрашний век.

Поделиться с друзьями: