Вожделенное отечество

Культура обретает сладость и полноту, как и плод, достигнув зрелости и старости. Ни одна из культур не бесконечна, она старится и должна умереть. Её седина — золото и мёд.

"...Умело и твёрдо командовать своею частью и постоянно помнить о разведке, охранении и связи."

Декаданс, свойственный старым культурам, — предчувствие скорой гибели и нашествия варваров ("Божий бич, приветствую тебя!")

"Создать себе доблестных и умелых помощников."

Я думаю, что наша культура погибнет, от неё не останется следа. Нас захлестнёт дионисийская стихия.

"Снято исполнять приказания и служить примером добропорядочного отношения к делу, доблести и спокойствия в ту минуту, когда все теряют голову и только в тле видят поддержку."

Молодые культуры имеют особый, пряный аромат, но они лишены гармонии, сладости и полноты. Наши идеалы обращены назад, к той культуре, которая уже умерла.

"Уметь со своею частью прорывать врага я окружать его, не боясь своего окружения, и при всяких обстоятельствах помнить воинскую честь, запрещающую даже мысль о сдаче; честь дороже трусливой жизни."

Христианство внекультурно. Оно вечно юно и несёт на челe отблеск алой утренней вари, в отличие от прохладного, золотого вечернего света угасающих культур.

"... Приказание начальника сдаваться в плен исполнять, а отдавшего такое приказание — убить.

– Поэт вынул из кармана, развернул, скомкал, швырнул на пол газетный лист — весть измены и мятежа, знак катастрофы. Подняв медно-бычий взор, презрительно бросил в глаза-пятаки царёва портрета окопный, фронтовой ярлык:

— Штафирка!

Он откинулся на спинку дивана и заснул, склонивши голову на грудь.

Сон офицера был коротким и глубоким.

Ему снился радужный рай: золотой океан, жирафы Африки, лохматые пальмы и львы.

ОСВОЕНИЕ МИРА

— Освоение мира человеком началось, возможно, с называния окружающих его предметов. Психологи считают, что не названное не существует в сознании, ибо оно не отделено от незнакомого, незнаемого нечто; когда же явлению даётся имя, слово, оно уже определяется (получает границы, пределы), выделяется из бесформенного ничто, обретает форму. Например, "дерево" — это не весь лес целиком, не куст, не зверь и так далее. "Дуб" — не осина, не берёза — то есть дифференциация понятий все более и более чётко оформляет, определяет окружающее. — Названное принадлежит уже неотъемлемо сознанию, и над ним не властна безымянная бесформенность, равнозначная небытию.

— Но этого мало! Ибо человек смертен, и какой смысл в этой оформляющей мир деятельности сознания, когда забвение поглотит все, и сыновьям заново придётся постигать то, что уже открыто умершими?

— В этом видится дурная бесконечность, пугающая бессмысленность, обращающая в ничто личное существование каждого...

— В письменной культуре (я употребляю это понятие в расширенном смысле — включая изображения) было спасение. Опыт и знание передавались изустно, но одновременно делались уже изображения, которые оставались после своего создателя. Человечество было обречено на письменность — иначе невозможно было сохранить культуру.

— Строго говоря, не было насущной необходимости рисовать на стенах пещер.

— Она кроется в глубинном, интуитивно постигаемом, неодолимом стремлении вывести себя (и даже не только себя лично, но и сознание всего рода) из мертвящего потока времени, в противлении смертоносным законам природы. Письменность началась с того, что человек провёл палочкой или углём черту на плоскости — оставил след, память (хотя бы об этом своём действии). В китайской культуре существует понятие о памяти, как тени, и белом забвении. Белое означает одновременно смерть, забвение и пустоту. (Пустота, понимаемая как прозрачность, в которой нет ничего. Прозрачность — зримое выражение пустоты). Чёрное же есть символ графической определённости предмета и его способности быть запечатлённым в памяти.

— Сократ презирал письменность.

— Однако же мы знаем о нем благодаря его верному ученику Платону, не только не презиравшему её, но и преуспевшему в этом деле.

МАРШ

"В борьбе за народное дело... " — взрыднули трубы за окном.

Привалясь спиной к уютному кафелю печи, Катя шнуровала высокие ботинки-"коты".

Она оправила на выпушке пальто алый, вошедший в нынешнюю моду бант, глянулась в зеркало, сумеречно мерцавшее в прихожей, сделала себе воздушный поцелуй и скользнула в подъезд, а там, отчечетив ступеньки этажей, — Литейным на Невский.

Оркестр ушёл на полверсты вперёд. Хоронили жертвы революции. Их было числом около сорока.

Слезы, светлые, радужные, как отменённые теперь императорские флаги, навернулись на Катины глаза.

— Николай Степанович! — закричала она вдруг, замахав рукою в замшевой перчатке.

По тротуару, в расстёгнутой шинели, глядя прямо перед собой, не замечая её, шёл Гумилёв.

ОБВАЛ

— Зло совершило прорыв в мир.

— Оно и раньше прорывалось — войнами, революциями, разбоем,, насилием властей...

— Но тут оно прямо-таки обвалилось в мир, рухнуло на него. Никогда ещё мир не знал столь истребительной войны, как первая империалистическая.

— Я думаю, что во всем виноват тот французский инженер, который изобрёл колючую проволоку.

— Чудовищная дальнобойность артиллерии и убойная сила нарезного огнестрельного оружия сделала бессмысленными латы и кольчуги. Обороняющиеся войска стали закапываться в землю. Оставалось преимущество атакующей кавалерии. Против неё был придуман пулемёт.

— И — та самая колючая проволока, которая первоначально, надо полагать, создавалась для сельскохозяйственных нужд — оцеплять загоны для скота.

— Пулемёт сделал невозможной и атаку пешей колонной, вышибая за рядом ряд солдат. Атакующие поползли. Война сделалась позиционной. Окопавшиеся, загородившиеся колючей проволокой войска стали выкуривать газами, вышибать разрывными снарядами и взрывами авиабомб, расстреливать с аэропланов. На колючку попёрли танки. Тогда возникли минные поля — как против вражеских кораблей. Армия зарылась в землю.

— Флот начал прятаться под воду — возникли субмарины. Бою флотов — рыцарскому турниру — противопоставлены были торпеды и взрывы глубинных бомб. Неприятеля стало нужно уже не сразить, не покорить, а — извести, истребить. Встарь уходили абордажи, штыковые атаки, фехтовальные поединки конников.

—. Когда противник далеко — лица не разглядеть, он перестаёт быть личностью, судьбой. Он, собственно, перестаёт тебя интересовать.

— И не стало милосердия, ибо злоба закипала — когда рядом, после разрыва снаряда — груда кишащих кишок, разбрызганные по земле мозги — а это был твой товарищ. А вон там, на дереве, висит нога. Твоя?.. Сердца солдат переполняла злоба.