Вождение вслепую

Привстав на цыпочки, я выглядывал из-за плеча офицера, который никак не мог решить, что делать: то ли выписать штраф, то ли арестовать этого сумасброда.

— Так куда вы направляетесь? — повторил Уилли Креншоу.

— В настоящий момент, — произнес голос из-под Капюшона, — я направляюсь на поиски места для ночлега, чтобы можно было пару дней поколесить по вашему городку.

Уилли Креншоу наклонился к окну автомобиля:

— Что значит «поколесить»?

— Обкатать эту машину, как вы понимаете, а заодно расшевелить местных жителей и привлечь их внимание.

— Уже зашевелились, — нехотя признал полицейский, оглядывая толпу, собравшуюся за спиной Томаса Квинси Райли, то есть за моей спиной.

— Много там народу, мальчик? — спросил человек в Капюшоне.

Когда до меня дошло, что он обращается ко мне, я поспешил с ответом:

— Зашибись!

— Как ты думаешь, если я в течение суток буду разъезжать по городу в таком виде, люди согласятся на минуту остановиться и выслушать, что я им скажу?

— Еще бы! — ответил я.

— Вот вам и ответ, офицер, — произнес Капюшон, глядя перед собой — так, по крайней мере, казалось со стороны. — Я послушаюсь мальчика и задержусь в этом городе. Мальчик, — обратился ко мне голос, — ты не посоветуешь, где бы я мог побрить свое невидимое лицо и преклонить голову?

— У моей бабушки, она…

— Отлично. А скажи, мальчик…

— Меня зовут Томас Квинси Райли.

— По прозвищу Квинт?

— А вы откуда знаете?

— Прыгай в машину, Квинт, будешь показывать дорогу. Но даже не пытайся заглянуть под Капюшон.

— Будьте уверены, сэр!

Сердце у меня трепетало, что кроличий хвост. Обойдя вокруг машины, я уселся на переднее сиденье.

— Разрешите откланяться, офицер. Если будут вопросы, найдете меня по месту жительства этого мальчугана.

— Вашингтон-стрит, дом шестьсот девятнадцать… — начал я.

— Без тебя знаю! — вскричал офицер. — Чтоб ты провалился!

— Вы готовы вверить меня заботам этого ребенка?

— Проклятье! — Полицейский ботинок убрался с подножки автомобиля, и мы рванули с места.

— Квинт? — позвал голос из-под черного Капюшона. — Как меня зовут?

— Вы сказали…

— Забудь. Как бы ты сам хотел меня называть?

— Наверно… мистер Мистериус?

— Лучше не придумаешь! Итак, где мне свернуть налево, направо, направо, налево и снова направо?

— Ну, вы даете! — только и сказал я.

И мы двинулись с места; я жутко боялся попасть в аварию, а мистер Мистериус, добродушный и совершенно спокойный, безупречно выполнил левый поворот.

Когда нужно чем-то занять руки, чтобы успокоить нервы, женщины обычно берутся за вязанье.

Моя бабушка не вязала — она лущила горох. Почти каждый день, сколько я себя помню, у нас к обеду подавали зеленый горошек. Иногда она чистила бобы. А фасоль? Бабушка воздавала должное и фасоли, но фасоль чистилась не так легко и аккуратно. Горох — совсем другое дело. Бабушка видела, как мы подошли к крыльцу, но продолжала освобождать от стручков мелкие зеленые шарики.

— Познакомься, бабушка, — проговорил я. — Это мистер Мистериус.

— Вот и славно. — Бабушка кивнула и заулыбалась неизвестно чему.

— Он носит Капюшон, — продолжил я.

— Вижу, вижу. — Бабушка оставалась столь же невозмутимой и приветливой.

— Он ищет комнату.

— В Писании сказано: ищите — и обрящете. По лестнице-то он сможет взойти? Прости Господи меня, старую.

— И еще его нужно накормить обедом, — добавил я.

— Извиняюсь, конечно, только как же он собирается обедать с этим мешком на голове?

— Это Капюшон, — сказал я.

— Вот-вот, в капюшоне.

— Я справлюсь, — глухо произнес мистер Мистериус.

— Он справится, — растолковал я.

— Будет на что посмотреть. — Бабушка очистила еще один стручок. — А как вас величать, господин хороший?

— Тебе же было сказано, — рассердился я.

— Да, верно, — кивнула бабушка. — Обед у нас в шесть, — сказала она и добавила: — Без опоздания.

За обедом, накрытым ровно к шести, шумели едоки — одни снимали у нас комнаты, другие приходили столоваться. Мой дед, вернувшись домой с золотых приисков и серебряных рудников Невады, не привез с собою ни золота, ни серебра и, перебравшись в библиотеку, поближе к своим книгам, позволил бабушке сдать комнаты на втором этаже трем холостякам и двум незамужним барышням; кроме того, с нами за стол садились еще трое соседских постояльцев. Это оживляло наши завтраки, обеды и ужины, да к тому же позволяло бабушке удерживать семейный ковчег на плаву. Сегодня около пяти минут было потрачено на бурные политические дебаты, минуты три ушло на дискуссии религиозного толка, а потом завязался самый приятный разговор: о том, что было предложено на обед; но как раз в этот момент появился мистер Мистериус, и все замолчали. Он скользнул мимо едоков, кивая Капюшоном направо и налево, а я, едва дождавшись, пока он сядет, громко выкрикнул:

— Дамы и господа, прошу любить и жаловать: мистер…

— Можно попросту, Фил, — глухо сказал мистер Мистериус.

Расстроенный, я опустился на стул.

— Фил, — повторили все вразнобой.

Гости уставились на него, гадая, видит ли он их взгляды сквозь черный бархат. «Как же он собирается есть в таком колпаке?» — думали они. Мистер Мистериус взялся за большую столовую ложку.

— Будьте добры, передайте подливку, — раздался его шелест.

— И картофельное пюре, — добавил он тихо.

— И зеленый горошек, — закончил он.

— И еще, госпожа Бабушка, — произнес он. Стоявшая в дверях бабушка заулыбалась. «Госпожа» показалось ей приятным штрихом. — Сделайте одолжение, подайте мое блюдо голубого фаянса.

Бабушка и впрямь поставила перед ним китайское фаянсовое блюдо с изображением садовых цветов, которое тут же наполнилось месивом, похожим на объедки из собачьей плошки: мистер Мистериус зачерпнул подливку, положил себе картофельного пюре, добавил горошка и размял все это вилкой до состояния однородной кашицы, стараясь не слишком привлекать наше внимание; у нас глаза полезли на лоб.

После недолгого молчания голос из-под черного Капюшона произнес:

— Не возражаете, если я прочту молитву?

Никто не возражал.

— Господь милосердный, — прозвучал голос из-под Капюшона, — позволь нам принять эти дары любви, что изменяют нашу жизнь и направляют ее, приближая к совершенству. Пусть ближние видят в нас лишь то, что мы видим в них: совершенство и красоту, не требующие слов. Аминь.

— Аминь, — произнесли все хором, и тут мистер М. вытащил из складок плаща предмет, изумивший постояльцев и поразивший всех прочих.

— Вот это да! — вырвалось у кого-то (у меня). — Ни фига себе, соломинка!

— Квинт, — одернула бабушка.

— А что такого?

Действительно, это была соломинка, в два или три раза больше обычной; один ее конец исчез под Капюшоном, а другой погрузился в сдобренное подливкой собачье варево из пюре с горошком, которое бесшумно продвигалось вверх и исчезало в невидимых губах — незаметно и беззвучно, как исчезает под столом кошка.

Тут мы все принялись за еду, в смущении разрезая мясо, жуя и глотая так шумно, что нас бросало в краску.