Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля

Крупская заметила как-то: «В жизни часто Ленин стоял на краю смерти. Это тоже отпечаток свой кладет, тоже страхует от мелких чувств».

Но он опасался ожидания смерти в параличе. В двадцать втором году Ленин вспомнил о добровольном уходе из жизни Лафаргов и попросил позвать к себе Сталина.

Последний период жизни Ленина мало исследован и по сей день. В обороте по-прежнему находится запущенный много лет назад ограниченный и строго отобранный набор фрагментов, трактуемых, как правило, однозначно и поверхностно. Углубляться в эту тему, суммировать сведения о болезни, поведении Ленина в ожидании близкой смерти официальным лениноведением было не принято, так как, по мнению кураторов исторической науки, это означало бы дискредитацию его памяти.

Горбачевская гласность в какой-то мере приоткрыла завесу таинственности, долгие годы окружавшую обстоятельства смерти великого реформатора XX века. Публицисты второй половины восьмидесятых годов писали, что, засекретив материалы, связанные с болезнью Ленина, Сталин и его ближайшее окружение жестоко предали его на этот раз уже просто как человека. А еще раньше Сталин предал его, извратив, перевернув с ног на голову буквально все, завещанное Лениным. Поклявшись у гроба вождя выполнить его заповеди, Сталин на деле поступил иначе. Он не пощадил Ленина и как человека — отправив в спецхраны материалы, связанные с болезнью Владимира Ильича, уничтожив печатные свидетельства, проливавшие свет на его последние дни и смерть, Сталин тем самым способствовал появлению и распространению множества различных версий и предположений, подвергающих сомнению официально объявленный диагноз.

В противоположность советским временам, когда из Ленина делали святого, после роспуска СССР, развенчивая его создателя, писали о том, что вождь вовсе не был аскетом, а очень даже любил жизненный комфорт. Приводили высказывание о плохих русских врачах и советы родным пользоваться услугами только немецких докторов. Сам он следовал своему совету.

Об этом свидетельствует не публиковавшееся прежде письмо И. В. Сталина, направленное 3 июня 1922 года полпреду РСФСР в Германии Н. Н. Крестинскому.

«Т. Крестинский! Вы, должно быть, догадываетесь, что положение Ильича было критическое, — иначе мы не рискнули бы на экстренный вызов Ферстера в Москву. Одно время положение казалось почти безнадежным, но теперь оно значительно улучшилось, и есть теперь надежда полностью восстановить Ильича при условии, ксли уход за пять-шесть месяцев будет тщательный под наблюдением знающих врачей. Нужны невропатолог (Ферстер) и по внутренним (Клемперер). Мы просили Ферстера остаться самому и уговорить Клемперера приехать в Москву, но Ферстер сослался на то, что он человек казенный, служит в университете, работает при муниципалитете и не может отлучиться надолго без разрешения начальства (или даже правительства). Ферстер заявляет, что в таком же положении находится Клемперер. Все дело теперь в том, чтобы устранить эти препятствия и добиться приезда Ферстера и Клемперера в Москву на все лето. Политбюро просит Вас:

Всеми средствами воздействовать на Германское правительство в том направлении, чтобы Ферстер и Клемперер были отпущены на лето в Москву, причем, если нужно, привлеките на помощь Красина и других наших дипломатов.

Немедля выдать Ферстеру пять тысяч фунтов стерлингов (50 000 зол. руб.), как плату за оказанную услугу (ему уже сообщено, что эти деньги будут выданы Вами в Берлине).

Заявить Ферстеру и Клемпереру, что в случае согласия на выезд в Москву правительство России готово создать для них ту обстановку в Москве, какую они найдут для себя нужной (могут привезти семьи и проч.)

С нетерпением ждем Ваших сообщений.

По поручению П. Бюро И. Сталин».

Письмо Сталина Крестинскому печатали, но письмо Ленина Сталину по этому вопросу почему-то не упоминали. А оно тоже лежало все в том же бывшем Центральном партийном архиве. Ленин обращался через Сталина к членам Политбюро ЦК РКП(б): «Покорнейшая просьба освободить меня от Клемперера. Чрезвычайная заботливость и осторожность может вывести человека из себя и довести до беды. Если нельзя иначе, я согласен послать его в научную командировку. Убедительно прошу избавить меня от Ферстера. Своими врачами Крамером и Кожевниковым я доволен сверх избытка. Русские люди вынести немецкую аккуратность не в состоянии, а в консультировании Ферстер и Клемперер участвовали достаточно. 15/VI. Ленин».

Дата и подпись сделаны его рукой, текст написан М. И. Ульяновой. Ею же сделана помета: «Правильность удостоверяю. М. Ульянова».

Надо искать первоисточники! Должны, непременно должны где-то быть свидетельства очевидцев, записки современников, лиц, близких к Ленину, врачей, наконец. Старые большевики рассказывали, что в первые годы после смерти Ленина воспоминания о его последних днях широко публиковались в печати. Словом, надо искать. Да, надежды мало: во времена сталинских репрессий люди в страхе сжигали, уничтожали, сдавали в макулатуру газеты и журналы с «крамольными» публикациями. И тем не менее — ищущий да обрящет!

Мне повезло. В одном из цековских архивов наткнулся на журнал «Наша искра». Пожелтевший от времени, он привлек внимание прежде всего своим названием. Нет, с ленинской «Искрой» он ничего общего не имел. Журнал был органом коллектива Р.К.П.(б) Медицинской академии Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Флота, выходил ежемесячно. Разочарованный, я собирался уже положить его на место — узкоспециальное издание, да еще сугубо медицинское, вряд ли оно будет мне полезно — как совершенно случайно, раскрыв наугад, увидел публикацию, от первых строк которой перехватило дыхание. «Многоуважаемые товарищи, мне уже не в первый раз приходится рассказывать о болезни покойного Владимира Ильича Ульянова-Ленина, сопровождая это некоторыми личными воспоминаниями из этого периода…»

Можно представить мое состояние: в неказистом малотиражном ведомственном журнальчике были помещены воспоминания одного из врачей, лечивших Ленина. Профессор Виктор Петрович Осипов имел солидный послужной список: с 1915 года занимал должность начальника кафедры психиатрии Санкт-Петербургской военно-медицинской академии, с 1917-го — председателя Петроградского общества психиатров и невропатологов. В 1933 году он стал заслуженным деятелем науки РСФСР, в 1939-м — членом-корреспондентом Академии наук, с 1944-го — действительным членом (академиком) Академии медицинских наук СССР. Скончался Виктор Петрович в 1947 году.

Вот он, этот текст, пролежавший в спецхране более полувека. Лекция профессора по объему довольно большая, поэтому самые важные места будут приводиться полностью, что же касается событий более-менее известных, то их можно давать в авторском пересказе.

В начале лекции Виктор Петрович сообщает, что в качестве врача он познакомился с Владимиром Ильичем в первых числах мая 1923 года и затем почти все время до смерти был у него. «Вся болезнь его может быть разделена на три больших периода, — пишет профессор. — Начало первого из них относится к марту 1922 года, второго — к декабрю 22-го года и третьего — к марту 23-го года. Это деление болезни на три периода показывает, что она не текла, непрерывно нарастая, а шла скачками, давая промежутки, во время которых больной оправлялся, чувствовал себя относительно хорошо, а потом она обострялась, процесс развивался дальше, болезнь двигалась вперед. Болезнь, которая была у Владимира Ильича, обыкновенно не начинается внезапно, и нужно допустить, что перед началом заболевания, которое относится к марту 1922 года, был некоторый подготовительный период времени, когда она еще не принимала таких размеров, которые бы привлекали внимание окружающих и к которым сам больной отнесся бы с известной серьезностью. Поэтому точно установить, с какого именно момента Владимир Ильич заболел, трудно, но что болезнь началась раньше марта 1922 года — на это есть некоторые доказательства. По крайней мере люди, близко к нему стоявшие, говорили, что временами Владимир Ильич жаловался на небольшое недомогание, а иногда были и более серьезные признаки, заставляющие задумываться».

Например, во время охоты Владимир Ильич иногда присаживался на пень, начинал растирать правую ногу и на вопрос, что с ним, говорил:

— Нога устала, отсидел.

Осипов допускал, что Ленин замечал что-то неладное со своим здоровьем, но не обращал на это должного внимания и даже скрывал кое-что от окружающих. Владимир Ильич ставил свои идейные задачи выше всего, жертвуя личными интересами и своим здоровьем.

«Но с марта 1922 года, — продолжает далее лектор, — начались такие явления, которые привлекли внимание окружающих… Выразились они в том, что у него появились частые припадки, заключавшиеся в кратковременной потере сознания с онемением правой стороны тела. Это были мимолетные явления: онемеет правая рука, затем движение восстановится. Во время таких припадков начала расстраиваться речь, то есть после припадка наблюдалось, что в течение нескольких минут он не мог свободно выражать свои мысли. Эти припадки повторялись часто, до двух раз в неделю, но не были слишком продолжительными — от 20 минут до двух часов, но не свыше двух часов. Иногда припадки захватывали его на ходу, и были случаи, когда он падал, а затем припадок проходил, через некоторое время восстанавливалась речь, и он продолжал свою деятельность. В этом периоде болезни и были приглашены русские и заграничные профессора, под наблюдением которых Владимир Ильич находился в течение дальнейшего времени. В начале болезни, еще до марта, его иногда навещали отдельные врачи, но признаков тяжелого органического поражения мозга в то время не было обнаружено, и болезненные явления объясняли сильным переутомлением, так как Владимир Ильич, признавая для всех шести- и восьмичасовой рабочий день, для себя не признавал срока работы и иногда работал сутки почти напролет».

Тогда ему был предписан отдых и выезд из Москвы в деревенскую обстановку. Владимир Ильич поселился в усадьбе Горки. Лечение пошло настолько успешно, что к августу месяцу он почувствовал себя так хорошо, что уже желал приступить к работе. Припадки прекратились, прошли также тяжелые головные боли, однако тем не менее ему только в октябре позволили вернуться к работе, но с большими ограничениями. В это время здоровье его было настолько удовлетворительным, что он, не придерживаясь строго предписаний врачей, выступал с большими речами. Например, на заседании Коминтерна его речь, притом на немецком языке, длилась 1 час 20 минут. Так продолжалось до декабря месяца, после чего снова наступило ухудшение.